Васильев был знаком с Оглоблиным. Ему что-то рассказал обо мне, мне что-то рассказал о нем. В общем, договорились о встрече. И вот я стою на крыльце ДАХа, жду — сейчас он подъедет. Вижу, как из перехода на «Лыбидской» выходит какой-то маленький лысенький дедушка. И мне сразу стало грустно. Думаю, ну вот, приехал какой-то старик нафталиновый. Зачем я ввязался? Теперь придется обслуживать фантазии печального пенсионера. Уже потом, когда мы подружились, Владимир Оглоблин мне рассказывал: «Я выхожу из метро, думаю: иду в какой-то драмкружок — дожился!». У него в тот момент было желание не доходить до крыльца, а развернуться и поехать домой заниматься своей жизнью — писать книги, мемуары. С таким взаимным недоверием мы встретились, пожали друг другу руки. С этого момента началось удивительное путешествие.

Понимание выстраивалось по крупицам, мы какое-то время, как говорится, обнюхивали друг друга — своей ли крови. Но меня сразило постоянное ощущение любопытства, жадности жизни, которое шло от Оглоблина. Он сам всегда объяснял, что и человеческую жизнь, и жизнь актера на сцене должен пронизывать Вопрос. Если актеру и человеку интересно жить, то людям интересно с таким человеком общаться, а зрителям интересно на такого актера смотреть.

Кроме чисто профессиональной школы, для меня всегда была важна его удивительная любовь к деталям, глубокое ощущение жизни. Для того, чтобы заниматься реалистическим бытовым театром, нужно очень любить жизнь и ее детали. Только тогда подмечаешь какие-то неуловимые нюансы и можешь в малейшем жесте, в очень скупой мизансцене открыть характер человека и его взаимоотношения с другими героями. Оглоблин имел способность чувствоватьэту детализацию, подробность жизни, потому что фантастически любил жизнь, любил людей и дорожил ими.

При этом детском любопытстве и ощущении жизни, Оглоблин, надо сказать, это глыбища, которая, как водится в нашей стране, была недооценена. Один из столпов украинского театра, который руководил театром им. Шевченко в Харькове, в течение 20 лет был стержнем репертуара театра им. Франко, поставил много больших спектаклей и обучил не одно поколение актеров. В нем сочетались эта детскость и решительная бескомпромиссность. Поэтому он, наверное, и ушел из театров, которыми руководил, в которых работал, служил как режиссер.

Когда мы познакомились, ему было около 80 лет. Человек, который прошел войну, который учился у легендарных мастеров, он был одним из лучших. В 50-е гг. выделяли пятерку молодых режиссеров — надежд советского театра, и Оглоблин был там номер один. Но при этом он был один из худруков, которых, по-моему, было всего два на Советский Союз, кто не был членом партии. И эта позиция его очень характеризует. Этот человек ввел меня в театр и научил чувствовать профессию.

Мы проработали вместе больше 10 лет. Спектакли «Васса Железнова» «Шельменко-денщик», «Дом окнами в поле» Вампилова, «Ведьма» Чехова. Это были удивительные работы по своему обаянию, дающие возможность реально почувствовать театр. Еще одна знаковая постановка «Роберто Зукко» популярного французского писателя Кольтеса — очень радикальный текст, который Оглоблин решился поставить с нами, совершенными неофитами. И это был потрясающий опыт — в Украине тогда еще никто не говорил о понятии современной драмы. Оглоблин был фактически первым, кто поставил подобное. Его смелость, хорошее хулиганство, способность творческих и человеческих поступков — это завораживало.

От учителя ты получаешь импульс, понимание, видение. Это добавляется к твоему опыту, срастается с влиянием других людей — так и формируется твой стиль. И есть понимание театра как профессии со всеми нюансами: что такое свет, взаимоотношения с актерами, использование техник. Но главное — другое.

В Оглоблине было обаяние украинской интеллигенции, какой-то романтический флер, авторитетное самоощущение. Я понимаю, что в 60-е гг. кипела очень элитарная, неимоверно вкусная интеллектуальная и творческая жизнь. И Оглоблин — носитель этого. В период брежневского застоя, перестройки это все ушло. Культурная элита перестала быть элитой. Композиторы, музыканты, театралы оказались на периферии. Выдвинулась другая среда — более приземленная. И одна из задач современной Украины — вернуть себе гуманитарную элиту. Вырастить заново — ее нельзя назначить. Это — чувство собственного достоинства таких людей и уважение социума к ним. Когда мы вернем такой класс в наше общество, появится некий этический камертон — на какие ценности нужно равняться.