Мы шли на интервью к Ире Довгань. О ней вмиг стало известно всему миру, когда «Нью Йорк таймс» вышла с фото на одной из полос: центр Донецка, кругом следы войны и бомб, у столба посреди площади стоит высокая женщина, на плечах повязан украинский флаг, а на голове — издевательски надеты детские желто-синие рожки. Видно, как ее бьет ногой в живот какая-то тетка. Видно, как побита и измучена жертва. У нее нет сил сопротивляться, она просто закрыла глаза, но продолжает стоять — гордо и упрямо.

— …Да мне просто повезло что я оказалась у того столба, понимаете, просто повезло!.. Все просто узнали обо мне тогда. Никакая я не героиня!

Мы с ней стояли на крыльце, и она, согласившись на это странное ночное интервью, рассказывала, что не понимает, отчего к ней столько внимания. То ли дело солдаты. Они же воюют!

— Нет, Ира, поймите, вы у того столба — это просто символ всего украинского — прекрасного, поруганного, но не сломленного!.. — отвечала я ей.

Она стояла на том крыльце и напряженно вглядывалась в черный сад, худенькая, сжавшаяся.

— Куда он убежал?.. Куда же он убежал? Мыцик!.. Мы-ы-ыцик!..

Я поняла, что в саду спрятался ее кот. Но она стояла перед этим садом — в каком-то окаменевшем испуге, которого этот сад точно не стоил.

В Ясиноватой у Иры был свой собственный косметологический кабинет. Муж-загляденье, сама красавица (а как не соответствовать, муж-то меня моложе! — она подмигивает мне), дочка взрослая, дом — полная чаша. Интересы: семья, сад, кошки. Ира жила и радовалась. Тут вдруг референдум, «ДНР». И она — постепенно перестала быть просто ясиноватским косметологом.

— Я тогда стала выбирать себе клиентов.

— Как это? — спрашиваю.

— Ну, если вот приходила женщина и говорила, что она за «ДНР», и какие они молодцы, — я ее больше не принимала. Никогда. Всегда с тех пор была занята.

А поскольку клиентов у Иры всегда было много, то вскоре вокруг нее сформировался целый круг людей, поддерживающих украинскую армию. Так, очень тихо, сидя в оккупированном городе, эти женщины стали собирать деньги, покупать форму, готовить еду, и что-то еще по мелочи. Отвозила все это на украинские блокпосты Ира. Она так и называла солдат — мои мальчики. Теперь у моих мальчиков носки теплые. И борща поели мои мальчики.

Вскоре на блокпосту сепаратистов найдут планшет, там будут отчеты, и чеки, на 16 тысяч гривен. И однажды за ней приедут, незадолго перед Днем независимости. Мужа и дочки тогда не будет дома — поедут на украинскую территорию искать новую школу, дело ведь к сентябрю. А за забором услышится, как тормозит машина по гравию, и светят фары. Раздастся громкий стук в калитку. «Я, конечно, открыла: они все равно бы зашли».

Потом будет подвал. Вечная ночь. Удары в грудь ногой. Вначале жуткая боль и нечем дышать, потом будто горячая, обжигающая волна накрывает. И семечки в волосах.

— Они ели семечки и плевали шелуху себе под ноги, везде были семечки, я спала на полу, и когда руки у меня не были связаны, я выбирала у себя из волос эти семечки...

Перед ужином мы с ней пошли мыть руки. Но в ванной мы задержались дольше обычного. Она мыла руки, а потом вдруг собрала ладони, стала набирать в пригоршню воду из-под крана и… пить.

— Вы не представляете, Галя, как вкусно, как здорово — пить так воду!.. Просто когда хочешь, а не по команде, — она смеялась так счастливо в этой белой, чистой ванной, а на руках, и на шее, и повсюду на ее красивом, ухоженном теле виднелись страшные синяки, и от этого ее смеха у меня почему-то шли мурашки.

Все это — и ее задержание, и подвал, и радиатор, у которого она спала, все это было будто из плохого бандитского сериала. И люди, которые ее били и допрашивали — каждый день, по несколько часов, — словно бы играли какую-то дешевую роль и упивались этим своим величием, значимостью. Ее обвиняли в пособничестве, в наводках. Несколько раз ходили с обысками в ее дом, вроде обыскивали, а вроде и грабили. Нашли флаг. И те самые рожки. Придумали новую забаву — нарядили ее и вывели на площадь. В руки дали табличку — «Они убивают наших детей».

— Кажется, что я там привязанная стою у того столба, да?.. — спрашивает Ира. Мы с ней смотрим то самое фото на планшете. — На самом деле они просто прислонили меня к нему. Просто прислонили, и я просто стояла, понимаете, меня никто не привязывал. Они сначала кидали в меня помидорами, но помидоры просто отскакивали от меня, тогда какие-то женщины там, на площади, начали давить мне эти помидоры прямо в глаза. И сок помидорный, и косточки мне все глаза застили, и я жмурилась и не видела ничего уже. А один человек, из ихних, их охранников, он все время угрожал мне прострелить ногу, целился все время. …Мне стыдно, очень стыдно, Галя.

— Чего вам стыдно? — не понимаю я.

— Я тогда вела себя ужасно, просто ужасно. Я плакала и скулила, и просила о пощаде, просила меня отпустить, говорила, что я не виновата, что я не убивала никаких детей… Пожалуйста, отпустите. А вы говорите — героиня.

Натешившись вволю, побитую и измученную Иру вернули на ее коврик у радиатора. И той ночью она не могла спать от боли, и думала о том, что было бы хорошо поскорей умереть. Умереть, провалиться в вечное небытие, убежать от этих бесконечных мучений. Единственное, о чем жалела, — что почти не говорила дочке Тане: «Я люблю тебя». Так, воспитывала в основном. Таня, учи английский, Таня, поешь, Таня, прибери в комнате. Я люблю тебя, Таня, ты самое дорогое, что у меня есть! — так бы говорила и говорила ей сейчас, своей маленькой девочке, крошке своей, вроде вчера только родилась, а уже взрослая школьница. Так бы и говорила. Чтоб знала, чтоб помнила — всю жизнь — мама любит тебя, Таня…

Она ощутила, как какие-то руки вырывают ее из этого беспамятства, из этих дум о дочери, и тут Ира не выдержала, Ира начала просто кричать — отстаньте от меня, слышите, отстаньте! Сколько можно, я не знаю ничего, не знаю!.. Этот страшный крик отдавался эхом в пустых бетонных стенах.

— Тихо, тихо!.. Все будет хорошо!.. — успокоил ее шепотом какой-то голос. Она узнала старика-сторожа, единственного, кто иногда вне очереди отпускал ее к крану — умыться и попить воды. — Иди давай, вроде отпускают тебя.

Оказалось, тогда на площади Иру сфотографировал иностранный корреспондент, и теперь фото облетело весь мир. В тот же день предводители боевиков заявили, что ничего не знали об этой женщине и отпускают ее. А потом был и вовсе аттракцион невиданной щедрости. Иру поселили в гостинице. и даже свозили в ее собственный разграбленный дом — забрать Мыцика. А вскоре — доправили на украинскую территорию.