«Я в коридоре дней сомкнутых»: небо Николая Гумилёва

«Виновность в контрреволюционной организации гражданина Гумилёва Н.С. на основании протокола Таганцева и его подтверждения вполне доказана. На основании вышеизложенного считаю необходимым применить по отношению к гражданину Гумилёву Н.С. как явному врагу народа и рабоче-крестьянской революции высшую меру наказания — расстрел», — эти сухие строки из заключения по делу № 2534 от 24 августа 1921 года подвели черту под жизнью Николая Степановича Гумилёва. 25 августа 1921 года поэт и мистик, один из основоположников акмеизма был расстрелян большевиками. Мир культуры всегда крайне болезненно воспринимает ситуацию, когда поэта убивают. Достаточно вспомнить хрестоматийные строки Лермонтова на смерть Пушкина: «Погиб поэт, невольник чести…» Боль эта многократно усиливается, когда поэта приговаривают к расстрелу от имени государства. В символике этого действа есть что-то вызывающе-неправедное и в то же время фатально-неизбежное. Вместе с Гумилёвым на эшафот восходил Серебряный век русской культуры. И начиналась новая, трагическая эпоха, неумолимая логика которой будет безжалостно рвать и резать культурное поле, равно как и ломать простые человеческие судьбы. В общем, хоть и «блажен, кто посетил сей мир в его минуты роковые» (Тютчев), храни нас Господь от такого «блаженства».

Вряд ли начало жизни Николая Гумилёва предвещало такой трагический финал. Он родился 3 апреля 1886 года в Кронштадте в семье коллежского советника и судового врача Степана Гумилёва и Анны Гумилёвой, урожденной Львовой. Уже в раннем детстве случается драматическое происшествие — пьяная нянька роняет ребенка на бутылку с отбитым горлышком. В результате — рассеченная бровь и косоглазие, сохранившееся на всю жизнь. Потом была не очень успешная учеба в Царскосельской гимназии и переезд семьи в Тифлис, где 8 сентября 1902 года в газете «Тифлисский листок» состоялся литературный дебют поэта. Стихотворение «Я в лес бежал из городов» было подписано «К.Гумилёв». Дебют оказался судьбоносным — именно в литературе молодой человек находит свое призвание, ей и только ей стремится посвятить свою жизнь.

По возвращении в Царское Село Николая Гумилёва ожидает несколько важных встреч. 24 декабря 1903 года он знакомится с гимназисткой Аней Горенко, той самой легендарной Анной Ахматовой, которая 25 апреля 1910 года станет его законной супругой. Венчание пройдёт в Николаевской церкви села Никольской Слободки Черниговской губернии. До этого Гумилёв неоднократно приезжал к возлюбленной в Киев, где Ахматова заканчивала Фундуклеевскую гимназию, а затем училась на юридическом отделении Высших женских курсов.

В ремешках пенал и книги были,

Возвращалась я домой из школы.

Эти липы, верно, не забыли

Нашей встречи, мальчик мой веселый.

Так Ахматова опишет их первую встречу. 1 октября 1912 года в семье родился сын Лёва — впоследствии известный историк и культуролог Лев Гумилёв. «Рыжий львеныш с глазами зелёными, страшное наследье тебе нести!» — напророчит тогда наследнику двух больших поэтов Марина Цветаева. Действительно, Лев Гумилёв прожил сложную жизнь, в которой были гениальные родители, репрессии, гонения и собственная популярность, даже слава, пришедшая в зрелом возрасте. Родители маленького Льва были вместе недолго — 5 августа 1918 года они оформили развод по просьбе Анны Ахматовой, которая решила выйти замуж за известного востоковеда и семитолога Владимира Шилейко. Интересно, что как раз в это время Гумилёв переводит на русский язык вавилонский «Эпос о Гильгамеше». Вскоре поэт женится на Анне Энгельгардт, мать которой была в первом браке замужем за известным поэтом-символистом Константином Бальмонтом. Именно ей Гумилёв посвятит свой последний прижизненный сборник «Огненный столп», вышедший в 1921 году. В 1919-м у супругов родится дочь Елена, умершая от голода в блокадном Ленинграде в 1942 году.

А в 1905 году традиционным в то время для первой авторской книги тиражом в 300 экземпляров (такими же тиражами были опубликованы дебютные сборники «Вечер» Анны Ахматовой и «Вечерний альбом» Марины Цветаевой) выходит поэтический сборник Николая Гумилёва «Путь конквистадоров». Книгу заметил и доброжелательно прорецензировал мэтр символизма Валерий Брюсов. Он же предлагает Гумилёву сотрудничество в своём литературном журнале «Весы». Символично, что Брюсов в начале творческого пути становится наставником Гумилева — именно ему тот посвятит вышедший в 1910 году сборник «Жемчуга» и открывающее этот сборник стихотворение «Волшебная скрипка»:

Милый мальчик, ты так весел,

так светла твоя улыбка,

Не проси об этом счастье,

отравляющем миры,

Ты не знаешь, ты не знаешь,

что такое эта скрипка,

Что такое темный ужас

начинателя игры!

Другим покровителем начинающего поэта становится Иннокентий Анненский. «И мой закат холодно-дынный с отрадой смотрит на зарю» — думаю, эта дарственная надпись крупнейшего представителя русского импрессионизма свидетельствует о высочайшей оценке Анненским творчества Гумилева. Уже после смерти поэта, в 1911 году, Гумилев напишет стихотворение «Памяти Анненского»:

К таким нежданным

и певучим бредням

Зовя с собой умы людей,

Был Иннокентий

Анненский последним

Из царскосельских лебедей

Десяток фраз,

пленительных и странных,

Как бы случайно уроня,

Он вбрасывал в пространства

безымянных

Мечтаний — слабого меня.

Однако не все представители литературного бомонда того времени восприняли личность и творчество молодого поэта столь доброжелательно. Язвительно описала появление Гумилёва в своей парижской квартире Зинаида Гиппиус: «Мы прямо пали, Боря имел силы издеваться над ним, а я была поражена параличом. Двадцать лет, вид бледно-гнойный, сентенции — старые, как шляпка вдовицы, едущей на Драгомиловское. Нюхает эфир и говорит, что он один может изменить мир. «До меня были попытки… Будда, Христос… Но неудачные». Возможно, в тот момент формировались истоки грядущего разрыва Гумилёва с символизмом. Тем не менее, находясь в Петербурге, он регулярно посещает знаменитые собрания на «Башне» — в квартире Вячеслава Иванова, активно участвует в издании литературного журнала «Аполлон».

С этим журналом был связан один из самых громких литературных скандалов того времени — дуэль Николая Гумилёва и Максимилиана Волошина, которая произошла из-за Елизаветы Дмитриевой (она же — очаровавшая Петербург утонченная и изысканная поэтесса Черубина де Габриак, пожалуй, самая громкая мистификация в литературе Серебряного века). «Чужая душа — потемки», поэтому сейчас, по прошествии почти ста лет после дуэли, трудно говорить, чем она была вызвана, — был ли это «любовный треугольник» («Во мне есть две души, и одна из них верно любила одного, другая другого» — напишет позднее в своей «Исповеди» Елизавета Дмитриева), или же корни размолвки уходят глубже. Но сам вызов на дуэль давшего ему публично пощечину Волошина вполне соответствует образу Гумилёва.

Я в коридоре дней сомкнутых,

Где даже небо — тяжкий гнет,

Смотрю в века, живу в минутах,

Но жду Субботы из Суббот.

Сборник «Чужое небо», в который вошли эти строки, выходит в 1912 году в издательстве журнала «Аполлон». Гумилёв к этому времени становится одним из лидеров нового поэтического объединения «Цех поэтов». Возникает акмеизм как поэтическое направление, развивающее в новых условиях и тем самым в какой то степени опровергающее символизм. «Всегда помнить о непознаваемом, но не оскорблять своей мысли о нем более или менее вероятными догадками — вот принцип акмеизма» — напишет Гумилёв в статье «Наследие символизма и акмеизм». А другой видный представитель акмеизма Осип Мандельштам в эссе «Утро акмеизма» так охарактеризует его новизну по отношению к символизму и футуризму: «Для акмеистов сознательный смысл слова, Логос, такая же прекрасная форма, как музыка для символистов. И если у футуристов слово как таковое еще ползает на четвереньках, в акмеизме оно впервые принимает более достойное вертикальное положение и вступает в каменный век своего существования». То есть, насколько я понимаю, смысл акмеизма состоял в открытии самодостаточной глубины слова вне его теологических, мистических, оккультных и прочих коннотаций. При этом последние не отвергаются, а лишь выстраивают свои субординативные контексты по отношению к слову.

В оный день, когда над миром новым

Бог склонял лицо Свое, тогда

Солнце останавливали словом,

Словом разрушали города.

И орел не взмахивал крылами,

Звезды жались в ужасе к луне,

Если, точно розовое пламя,

Слово проплывало в вышине.

Страстный поиск настоящего слова и осознание исключительной миссии поэта как человека, это слово несущего, определяют жизненную позицию Николая Гумилёва. Но у него была ещё одна страсть — путешествия, прежде всего рискованные экспедиции в Африку. Своё первое путешествие в Египет он совершает осенью 1908 года. Что стало причиной этой поездки? Пример Владимира Соловьева, который в 1876 году неожиданно отправляется в Египет, чтобы узреть Софию (детали этой поездки можно найти в его поэме «Три встречи»)? Биография одного из любимых поэтов Гумилева Артюра Рембо, который провёл в Африке значительную часть своей жизни? Оккультные представления об Африке как о колыбели предшествующей нынешней и более могучей цивилизации? Видимо, все эти моменты сыграли свою роль, удачно встраиваясь в романтическое мировосприятие поэта и его тягу к непостижимому. Эта иррациональная тяга побуждала его вновь и вновь бросать комфортный петербургский быт и бороздить африканские саваны и пустыни в поисках тайны и чуда.

И как я тебе расскажу

про тропический сад,

Про стройные пальмы,

про запах немыслимых трав…

Ты плачешь? Послушай…

далеко, на озере Чад

Изысканный бродит жираф.

С началом Первой мировой войны Николай Гумилёв идёт в действующую армию. Он воевал, дослужился до чина прапорщика, даже исполнял дипломатические поручения в Париже и Лондоне. В апреле 1918 года поэт возвращается в Петроград, столицу Советской России, где становится членом редколлегии созданного по инициативе Максима Горького издательства «Всемирная литература» и членом редакционной комиссии Союза деятелей художественной литературы, пытается возродить деятельность «Цеха поэтов», пишет стихи, критические статьи, читает лекции… Все оборвалось c арестом в августе 1921 года. На допросах Гумилёв не назвал ни одной фамилии «врагов» советской власти и честно признался, что в случае распространения Кронштадского восстания на Петроград он бы присоединился к повстанцам. В те годы для вынесения немедленного смертного приговора этого было более чем достаточно.

И вот мне приснилось,

что сердце мое не болит,

Оно — колокольчик фарфоровый

в желтом Китае

На пагоде пестрой…

висит и приветно звенит,

В эмалевом небе дразня

журавлиные стаи.