У каждого своя доля и свой путь широкий

Судьба подвергает испытаниям человека, и в зависимости от того, насколько успешно он преодолевает испытания, вознаграждает его. Вячеславу Брюховецкому досталось щедрое вознаграждение — Цель и воодушевление для ее достижения. А проторение дороги к Цели и было экзаменом судьбы, который он с блеском сдал. Сегодня президенту Национального университета «Киево-Могилянская академия» исполняется 60 лет. Искренне поздравляя его с юбилеем, воспользуемся поводом для более близкого знакомства с этим неординарным человеком.

— Вячеслав Степанович, оглядываясь на пройденный путь, что сильнее ощущаете — удовлетворение от достигнутого или сожаление о том, чего не удалось осуществить?

— Если быть придирчивым, то я бы сказал, что многое не удалось в жизни, то есть за эти 60 лет. Поскольку, в принципе, собираюсь работать еще лет 30. Ну, например. Хотел стать известным футболистом, моим идеалом был Пеле. Но не стал. Хотел быть известным шахматистом, таким, как Таль, но и этого не произошло. Заметили, что все названные мной фамилии состоят из четырех букв? То-то же. Я стал Брюхом — так «окрестили» меня студенты. А Брюх — тоже четыре буквы, и это радует. Когда меня спрашивают, реализовался ли тот план возрождения Киево-Могилянской академии, который я прежде себе начертал, отвечаю, что он воплотился в жизнь, а не реализовался в том виде, в котором задумывался. Но так как сама идея животворна, что подтвердилось жизнью, она была предопределена на успех. Хотя основой этого успеха является ежедневная, в общем незаметная работа. Проект воплотился в жизнь, таким образом, реализовался. Более того. Его вершиной стал переход власти в университете, скорее не власти, а дирижерского пульта, по моей инициативе, несмотря на подписанный контракт (мог бы, в конце концов, занимать эту должность и далее). Но считаю чрезвычайно важным, чтобы более молодой человек свежим взглядом оценил все, что есть сегодня и, где надо, сделал коррективы, а где надо — просто продолжил развивать наработанное.

Недавно один из наших выпускников написал вещь, о которой я постоянно думал, но больше никто ее не замечал. Мне было очень приятно, что этот молодой человек заметил, возможно, один из самых важных принципов Киево-Могилянской академии: сама система академии строилась не под меня и не под мои вкусы. Академия больше, чем я, так как здесь существуют вещи, которые мне не нравятся, которых я не принимаю, до конца не понимаю, но все равно поддерживаю. Думаю, что это самое главное достижение, так как университет не может строиться, как, скажем, коман­да фирмы (я уж не говорю о военном отряде). Университет содержит в себе противоречие. С одной стороны, должен быть чрезвычайно чувствительным ко всем новейшим веяниям, иначе превратится в церковно-приходскую школу в том бытовом понимании, которое мы привыкли применять для определения чего-то слабенького. Но, с другой стороны, университет должен быть достаточно консервативным, чтобы модные веяния, которые очень непостоянны, не превратились в доминанту. Это разногласие как раз и требует терпимости от руководителя, создания условий для того, чтобы любые идеи имели право на жизнь в этом университете.

Что же объединяет эту структуру и является определяющим для ее успешности? Это — соблюдение давних традиций и создание новых. Есть такая хорошая притча. В один из известных университетов, пусть это будет Оксфорд, приезжает группа педагогов с целью изучить здешний опыт. Весь день они ходят по корпусам, знакомятся с кафедрами, осматривают лаборатории. В восторге от увиденного и услышанного. Но заметили, что с самого утра под деревом сидит пожилой человек и читает книгу. Под вечер гости, прощаясь, говорят, что теперь им понятно, почему слава об этом университете разошлась по всему миру. Но вдруг кто-то из них спросил, что это, мол, за человек, который целый день сидел с книгой под деревом? Ему ответили, что это — ректор. — Так кто же тогда руководит университетом? — изумились гости. — Университетом руководят традиции, — услышали ответ.

Это в самом деле очень мудро, потому что только традиции могут создать университет. Я очень надеюсь, что традиции, возрожденные здесь нами и основанные за 15 лет, будут продолжаться. И тогда действительно Киево-Могилянская академия достигнет тех высот, о которых сегодня мы только мечтаем.

— Свою трудовую деятельность вы начинали котельщиком машиностроительного завода, и какое-то время это «технарское» направление сохранялось. А что вас повернуло на гуманитарную стезю?

— Пожалуй, гуманитарием я был с самого начала. Хотя, с другой стороны, когда учился в восьмом классе, меня послали в Черкасский пединститут, где была школа одаренных математиков. Я достаточно неплохо играю в шахматы, а это считается прерогативой людей точного мышления. Вместе с тем один из моих учителей, когда я по окончании восьмого класса решил поступать в техникум, сказал: «Что ты делаешь? Ты врожденный гуманитарий». Это во мне просто соединилось, я и сейчас очень люблю технику, люблю мастерить, горжусь тем, что до сих пор достаточно квалифицирован как слесарь.

Окончательно почувствовал себя гуманитарием на военной службе. Со своим армейским приятелем мы нашли в полковой библиотеке Канта и зачитывались им, хотя тогда мало что понимали. А после увольнения в запас было твердо решено, что пойду как раз по этой стезе.

— Кстати, о книгах. Можете вспомнить, какую сознательно приобрели впервые в жизни?

— Конечно! Тем более что она сохранилась. Полагаю, и сегодня ее можно найти в университетской библиотеке, поскольку основный фонд своей личной библиотеки — почти десять тысяч томов — я передал туда.

Итак, это было в четвертом классе. Я страшно хотел изучать английский язык. Но для этого надо было иметь хотя бы словарь. Жили же мы крайне скромно, у родителей не было лишней копейки, я мог только мечтать, зайдя в книжный магазин, о той или иной книге. Однажды, возвращаясь домой из школы, я нашел аж пять рублей. До сих пор помню то место — возле редакции газеты «Черкасская правда». Даже в то время — до денежной реформы 1961 года — это были немалые деньги. Сперва я наступил на банкноту и не сходил с места минут десять, пока не удостоверился, что меня никто не видит. Только тогда поднял находку. Но на этом моя совесть не успокоилась. Ведь по всем правилам семейного этикета я должен был отдать деньги маме на пополнение семейного бюджета. Но ведь тогда не куплю книг! Поэтому по пути домой я присмотрел большой камень, и, убедившись еще раз, что за мною никто не подсматривает, положил под него свое сокровище. А уже на следующий день, идя в школу, забрал и, в конце концов, осуществил свою мечту.

— Тогда предлагаю продолжить тему «впервые». Когда впервые вы услышали название «Киево-Могилянская академия»?

— Могу вспомнить и это. Когда учился на первом курсе, узнал, что профессор Михаил Юлианович Брайчевский (правда, профессором он стал намного позже) проводит для студентов экскурсии по старому Киеву. Как раз должна была состояться очередная такая экскурсия — по Подолу. Это было осенью 1969 года. Было еще довольно тепло, и Михаил Юлианович водил нас по всему Подолу, показывал интереснейшие места, но центральной в его рассказе была Киево-Могилянская академия. Возможно, я и раньше встречал где-то это название, но отпечаталось оно в душе как раз тогда, хотя на той экскурсии и не думалось, что это, так сказать, знак судьбы.

— В таком случае еще один вопрос в тему. А когда впервые появилась идея возродить академию?

— Одна моя хорошая знакомая, писательница Екатерина Мотрич, припоминает 1977 год, когда идя с ней по Подолу, я, вроде, сказал, что здесь была Киево-Могилянская академия и я ее возрожу. Сомневаюсь, что говорил такое, разве для того, чтобы произвести впечатление на Екатерину. Скорее всего, только сказал, что академию нужно возродить. Это вполне вероятно, потому что я и тогда все еще был под впечатлением от экскурсии Михаила Брайчевского. Кстати, она была последней, потому что органы, которые почему-то называют компетентными, запретили в дальнейшем проводить такие экскурсии. Хотя ничего антисоветского или националистического там не было, их все равно признали опасными.

На самом же деле это желание впервые возникло у меня далеко от Украины. В 1989—1990 годах я преподавал в Ратгерском (США) и Манитобском (Канада) университетах. Тогда я впервые попал в совсем другой, до тех пор неизвестный мир, который, безусловно, меня поразил. Конечно, со временем я понял, что и он далек от идеала. А когда уже был в состоянии объективно воспринимать тамошнюю действительность, подумал: прекрасные университеты, очень хорошая сложившаяся в них система образования, но у нас можно сделать лучше. Хотя бы потому, что наши студенты более мотивированы. У меня были основания так считать, потому что до работы в Северной Америке преподавал в украинских вузах и мог сравнивать. Правда, еще не представлял, как именно это сделать. И когда вернулся в Киев, произошел интересный разговор с двумя студентами — активистами студенческой «революции на граните» 90-го года. На мой вопрос, не мешает ли вам революция учиться, ведь обучение — главное предназначение студента, они ответили: «Сперва построим независимую Украину, а учиться будем потом». Вот тогда я и понял, что когда независимость будут строить необразованные люди (что, в конце концов, в какой-то мере происходит сегодня), то результат будет как раз такой, к которому мы сегодня пришли. Этот разговор положил конец моим сомнениям и я окончательно решил, что должен взяться за создание такого университета, в котором бы готовили молодежь к развитию независимого, цветущего государства.

— Бесспорно, Национальный университет «Киево-Могилянская академия» — лидер отечественного высшего образования. Но стал ли он поездом для остальных высших учебных заведений? Велик ли спрос со стороны государства на опыт Могилянки?

— Я неоднократно делал попытки заинтересовать Министерство образования нашими достижениями как положительным, так и отрицательным опытом. К сожалению, министерство долгое время оставалось невозмутимым. Только недавно Василий Дмитриевич Шинкарук, став заместителем министра, начал привлекать наших специалистов к работе в различных комиссиях, заказывать разработку каких-то документов, наведываться в университет. То есть сегодня ощущаются определенные сдвиги. Относительно же других университетов, то там тоже дефицит энтузиазма. Возьмем для примера тестирование абитуриентов. Мы провели семинар, на который пригласили практически всех ректоров, и предложили (даже разработать для них тесты) фактически провести набор студентов. Ни один не соблазнился этим предложением. Я осознаю, что тестирование — не идеальный способ, но он оптимален в нашей ситуации. То есть еще два года назад мы вообще не ощущали интереса к нашим инновациям. Сегодня он пробуждается, и, дай Бог, чтобы в дальнейшем возрастал. Я не говорю, что все наши предложения обязательны для внедрения — тем важнее понять, где мы сделали правильно, а где — нет.

Скажем, у нас впервые появилась должность президента университета. Это была моя идея структурной реорганизации. Замысел состоял в распределении власти между президентом НаУКМА, ректором и председателем ученого совета. Что-то подобное тому, как должно быть в государстве. К сожалению (и это тоже опыт), он не сработал. Когда это стало очевидным, я эксперимент отменил. Но немало университетов схватились за такую структуру, и теперь у них есть президент, ректор и председатель ученого совета. Или взять кредитование курсов. Когда соответственно с Болонским процессом начали требовать внедрения этих кредитов, мне, зная, что у нас такая система уже существует, звонили некоторые ректоры и спрашивали: а как посчитать кредиты тем студентам, которые уже заканчивают обучение? Чего ради? Система кредитования нужна для повышения качества обучения и для определения уровня знаний студента, который намерен продолжить обучение за границей. А сугубо формальное обретение признаков Болонского процесса никогда не сработает. Или, скажем, внешнее тестирование выпускников школ, которое проводится сейчас. Нельзя унифицировать требования ко всем выпускникам. Вопрос не в том, чтобы перевести экзамен с письменного или устного в тест. Он состоит в том, как для конкретного университета найти определенную комбинацию тестов, которая выявляла бы такого абитуриента, которого хочет иметь студентом университет. Математика, скажем, одна. Но для нас и для политехнического университета — это разные вещи! Так же, как литература для нас и для вуза, где изучают классическую филологию. Опосредствованный тест тут не годится. А вот комбинаторика тестов дает возможность выявлять то, что нам нужно.

— Уже известно, что с 1 сентября вы уходите с должности президента университета. А что дальше, если не секрет?

— Если отделаться шуткой, то пойду работать университетским слесарем. Если же серьезно, то, по-видимому, вернусь к преподаванию, которое вынужден был прекратить, став президентом. Через год, когда немного оклемаюсь, начитаю литературы, потому что до сих пор для того, чтобы профессионально читать, времени было маловато. Возможно, предложу какие-то курсы и буду их вести. Во-вторых, я оставляю себе тесты, если новый президент не будет возражать. До сих пор ими занимался как раз президент, тем не менее считаю, что так не должно быть. Брал на себя эту работу только потому, что это мое детище, а, кроме того, был уверен, что они никуда не просочатся. Не хотелось подвергать людей искушению. Поскольку нищенская жизнь начала 90-х, когда профессор получал несколько десятков долларов в месяц, была нелегким испытанием. И еще на мне остается фонд, который действует при Киево-Могилянской академии вот уже 15 лет. Кроме того, хочу написать несколько книг, но сейчас о них меня не спрашивайте.

— Вячеслав Степанович, молодежи, которую готовит университет, не очень спешат уступить место те, кто сейчас находится в органах власти. Не произойдет ли так, что ваших выпускников, которых с радостью берут на работу солидные заграничные компании, международные организации и тому подобное, так и не допустят к развитию родного государства нынешние власть имущие?

— Даже если наш выпускник эффективно работает в успешной фирме, он уже оказывает содействие развитию государства. Кроме того, это еще молодые люди, которым к приобретенным в университете знаниям необходимо прибавить практический опыт. Но уже есть немало наших бывших студентов, задействованных в средних звеньях правительственного управления. Необходимо еще лет семь-восемь для того, чтобы они «созрели». И как раз за это время, по моему прогнозу, в Украине снова должно произойти что-то очень знаменательное, соизмеримое с помаранчевой революцией. Сейчас невозможно предугадать, что именно. Но Украина — странная страна. В ней длительное время идет накопление энергии, а потом происходит мощный разряд. Вспомним 20-е годы прошлого века, когда после революции неожиданно произошел всплеск национального сознания, началось бурное развитие науки, культуры, литературы и искусства. В 30-х годах все было физически истреблено. Казалось бы — все, повторить такое уже невозможно! Между тем снова шел процесс накопления. Результат — шестидесятники. Их упрятали в лагеря, истребили. Но прошло время, и новый всплеск — Майдан. Душой чувствую — снова что-то вызревает, потому что постоянно общаюсь с молодежью, вижу ее огромный потенциал. Это дает мне все основания оставаться оптимистом.