СВИДЕТЕЛИ И СУДЬИ

Они спрыгнули в ледяную воду Черного моря — кто с трапа канонерской лодки, а кто и через борт. Высоким десантникам было по грудь, а тем, кто ростом не вышел, — с головой. Моряки, торопившиеся вывести корабль из зоны обстрела, буквально сталкивали солдат и офицеров десанта. Немцы уже хорошо пристрелялись к берегу (старший лейтенант-связист погиб сразу, но никто на эту смерть и внимания не обратил, не до того было). От огня крейсера прикрытия фашистов защищали горные склоны. Шедшие с автоматами над головой навстречу сполохам вражеских минометов не знали еще, что наступление на Новороссийск захлебнулось. Планировавшегося соединения с двумя сухопутными армиями не будет. Двигаться вперед бессмысленно. У противника — господствующие высоты и преимущество в артиллерии. Отступить можно — только в черноморские волны.

Следующей зимой исполнится шестьдесят лет со дня начала трагической операции, вошедшей в историю как малоземельская. Но мы записали со слов полковника в отставке, инвалида Великой Отечественной войны первой группы И.Фоменко (приходящегося отцом одному из авторов этой заметки и дедом второму) приведенные выше воспоминания совсем по другой причине.

Илья Кириллович давно собирал материалы на тему, которую можно назвать просто, хоть и не очень политкорректно: ложь о войне. Вот типичный пример из его архива. Газетная вырезка. Бумага пожелтела (публикация 1976 года). Прислана участником боевых действий. Редакция сочла ее настолько важной, что опубликовала на первой полосе. «Мне выпало большое счастье — служить в политотделе 18-й армии, работать под руководством Леонида Ильича Брежнева. Это было для меня, как и для сотен других политработников, огромной школой. Хорошо помню весну 1943 года. Я по заданию начальника политотдела Леонида Ильича Брежнева работал в 165-й бригаде морской пехоты. Как-то вечером в бригаде появился Л.Брежнев. Двое суток он находился в окопах, делил вместе с моряками все трудности фронтовой жизни».

Заметка перечеркнута красным. Газетный текст пересекает лаконичная надпись: «Вранье».

Мало того, не было в 165-й ни одного моряка (сформированная в Баку из курсантов военных училищ, потерявшая половину личного состава в бессмысленном — без предварительной разведки, наобум, начатом по вздорному матерному приказу командарма Гречко — бою за гору Лысую под Туапсе — была она чисто стрелковой). Ну никак не мог полковник Брежнев в первые месяцы малоземельской операции оказаться на переднем крае, обороняемом 165-й бригадой. Одно из двух. Или будущий генеральный секретарь был бесплотной тенью; или автор процитированного текста, майор в отставке, бывший инструктор политотдела 18-й армии, что-то напутал. Илья Кириллович хорошо помнит ту весну и те окопы. Но прежде чем перечеркнуть газетную страницу, связался с однополчанами. Нет. Никакой ошибки. Леонид Ильич два дня среди солдат и бывших курсантов не проводил.

Парадокс ситуации в том, что Малая земля была абсолютно уникальным плацдармом. Возможно, единственным за всю историю войн, где не существовало выраженной разницы между передним краем и тылом. Крошечный клочок суши был весь как на ладони перед немецкими корректировщиками артогня. Спросите у любого военного, каково оказаться на «пятачке», окруженном со всех сторон горами, где засел враг, имеющий минометы, гаубицы, бомбардировочную авиацию — и вы поймете все по выражению лица собеседника прежде, чем он заговорит.

То, что полковник Л.Брежнев был там, в этом десанте, — не вычеркнуть из истории Второй мировой точно так же, как не вычеркнуть из нее торпедный катер Дж.Ф.Кеннеди. Какой смысл добавлять к правде придуманные истории, заставлять биться в рукопашной человека, чьи военные обязанности подобного не предполагали, — если и того, что было на самом деле, хватило бы на две жизни? Тем более что любая попытка приписать кому бы то ни было чужие заслуги неизбежно вела к умалению подвига реальных героев. (Того же Цезаря Львовича Кунникова, например, бывшего журналиста, майора, Героя Советского Союза, умершего в госпитале от ран; командира, чей штурмовой батальон фактически решил судьбу десанта, оттянув на себя в момент высадки главные силы немцев.)

Вот еще один газетный пример — из тех же семидесятых. «Особое внимание Леонид Ильич уделял 318-й стрелковой дивизии, которая в Новороссийской операции действовала на направлении главного удара, наносимого 18-й армией. Он подолгу находился в ее частях, принимал живейшее участие в подготовке солдат и офицеров к десантированию».

Перед нами схема боевых действий частей десантной группы 18-й армии. Хуже всего пришлось 8-й стрелковой гвардейской бригаде: на ее участке немцы попытались прорвать оборону. На карте все отчетливо видно: концентрированный, как луч лазера, бросок вражеских сил. (Удайся он — наши позиции были бы рассечены надвое, остатки десанта сброшены в море.) Смятый, но удержавший оборону на левом фланге боевой порядок 51-й стрелковой бригады. Брошенный в контратаку резерв (83-я Краснознаменная бригада морской пехоты). Сомкнувшийся вокруг фашистов «мешок». 318-я стрелковая дивизия на карте никак не обозначена…

Странное было время. Казалось бы, к чему сочинять небылицы, если простое и честное описание боевого пути генсека все равно заслуживает уважения? Но статьи и телерадиоинтервью, прославлявшие его явно вымышленные фронтовые деяния, шли тогда косяком. С очевидного благословения высшей партийной власти, безо всякой редакционной проверки. Самое удивительное, что воспоминаниям о том, чего не было, предавались люди, действительно на Малой земле воевавшие. Участники и очевидцы боев. Складывалось впечатление, что многие из создателей легенд о Леониде Ильиче и впрямь верили в то, о чем писали. Миф обрастал новыми и новыми свидетельствами, содержавшими даты, события, имена.

В конце концов И.Фоменко это так «достало», что когда однажды у него возникла личная необходимость обратиться с прошением на высочайшее имя (а при Брежневе письма ветеранов-малоземельцев рассматривались быстро и благосклонно), он категорически отказался это сделать. И высказался на счет конформизма одного из нас, посоветовавшего (был грех!) ему этот путь.

— Как я буду писать Брежневу? Я не встречался с ним. Говорят, он был душой Малой земли. Но в расположении нашей части я его никогда не видел.

— А ты вообще душу видел когда-нибудь? — урезонивал Илью Кирилловича один из авторов.

— Нет.

— Ну так что же…

— Все равно не стану писать.

Так и не написал.

Прошел совсем ничтожный с точки зрения истории срок. По радио перестали петь песни о Малой земле, по телевизору — показывать фильмы о ней. Над Брежневым посмеялись все, кому не лень (хоть, наверное, потешаться над памятью фронтовика, кем бы ни стал он после войны — генеральным секретарем или дворником — не такая уж достойная вещь, как кажется). Заодно досталось и бывшим десантникам. Будто они виноваты в том, что новороссийское наступление не удалось, что операция была неудачно спланирована. Их ведь, по сути, никто не надеялся увидеть в живых: судьба неудавшегося десанта — почти всегда гибель. Боеприпасы им доставляли морем и только ночью. Под утро — в спешке грузили раненых. Если не успевали к рассвету, корабли бросали беспомощных людей на берегу и пустыми уходили на базу в Геленджик под прикрытием дымовой завесы. Немцы не упускали случая накрыть артогнем скопление бойцов у береговой линии (хоть наверняка видели в цейсовские бинокли бинты и носилки). О том, чтобы похоронить убитых, не было и речи. Земля — сплошной камень. Трупы так и лежали со вздувшимися животами. Это было редкое равенство перед лицом смерти офицеров и рядовых. Как на подводной лодке, где все гибнут вместе…

Сделали, что могли. Семь месяцев продержались, оттянули на себя огромные вражеские силы. О настоящих, невыдуманных героях десанта забыли, будто их не было вовсе. Впрочем, многие ли помнят сейчас по именам героев Сталинграда?

Недавно на встрече со школьниками ветеран Великой Отечественной, полковник в отставке А.Лерман спросил у детей, как звали первого космонавта, — и те назвали американца. Может, и вправду события двадцатого века — для современников уже не биография, а история?

Но вот недавно в наш почтовый ящик лег свежий газетный номер. Он вновь содержал воспоминания очевидца о Малой земле, написанные в свете новых мифологических парадигм.

«…позади крейсера с десантниками шли цепью катера заградотряда для того, чтобы расстреливать тех, кто вздумает повернуть вспять».

Даже нам, людям далеко не военным, эти «мемуары» показались чудовищной «липой».

— Было такое? — пристали мы к Илье Кирилловичу.

— И быть не могло. Не было на крейсерах никакого десанта, глубины там не такие, чтобы корабль с большой осадкой к берегу подошел. Крейсер «Червона Україна» пытался прикрыть нашу высадку огнем, но безуспешно. Не приспособлены были его орудия стрелять по навесным траекториям. Кроме того, чисто теоретически… Какой катер может нести вооружения, опасные для крейсера? Только торпедный. Но на торпедном экипаж с трудом помещается, какой уж там заградотряд… Катерники нас поддерживали при десантировании — и гибли. Часть артиллерии и танковый батальон перемещались на баржах. У Южной Озерейки буксировочный трос оборвался — и ударил по крошечному суденышку, малому морскому охотнику. Тот пошел на дно мгновенно, со всем экипажем. Никто не спасся. Танкисты, кстати, тоже погибли при высадке под огнем. Человека три уцелело, все «тридцатьчетверки» сгорели…

— Выходит, приславший в газету воспоминания попросту оскорбил память моряков?

— Не знаю, зачем он это сделал.

…Мы заметили, что свежую газету к своей коллекции Илья Кириллович не приобщил.

Честно признаться, вышеописанный случай произвел на нас неожиданно скверное впечатление. Ведь мы, журналисты, о многих событиях можем судить, лишь сопоставляя свидетельства очевидцев. Преобразованные в литературные тексты, воспоминания эти зачастую приобретают статус исторического документа. По ним оценивают ушедшее время. Порицают или восхваляют его. Для чего потребовалось бывшему военному моряку, капитан-лейтенанту в отставке сочинять «утку» о заградотрядах на катерах. Разве не была реальность тех лет страшнее любого вымысла? Чужая душа — потемки. Но вот что заслуживает внимания: письмо с «байкой» пришло в ответ на объявленную редакцией московской газеты дискуссию о военных преступлениях времен Великой Отечественной. Возник спрос на свидетельства и тут же нашелся очевидец. Добровольный. Бескорыстный. Без сомнения — заслуженный. Готовый присягнуть, что видел то, чего не было (как тогда, в застой, когда пачками придумывались истории о разделенной с Брежневым хлебной горбушке). И многие поверили в рассказанную историю. «Купилось» же на нее солидное издание — раз опубликовало без комментариев.

…В саду за домом мы наткнулись на следы небольшого костра. И по обрывкам бумаги поняли, что послужило для огня пищей. Тот самый архив, вырезки, мемуары, письма. Лишь взятые «напрокат» и процитированные выше тексты уцелели. Полковник Фоменко расстался с прошлым неожиданно и легко, ни с кем не советуясь. Поняв, что хранить свидетельства позабытой лжи бесполезно. Все изменилось, все культы, кажется, развенчаны, — а настоящее так же неуловимо похоже на прошлое в своей неизменной готовности подкрепить любой политический или социальный заказ свидетельством очевидца.