КОНТРОЛЬНЫЙ УДАР КУВАЛДОМЕТРА

Трудоустройство

Любитель шлепал с футбола и увидел на столбе объявление «Требуются…». Оторвал зубчик с адресом конторы, сам не зная зачем. Через неделю, выскребая из кармана труху от семечек, нашарил клочок. Контора оказалась за углом, в подвале, он и углубился.

— Семейное положение? —первым делом выясняли подвальщики.

— Разведен, — недовольно открылся посетитель, хотя положение было пока неопределенным.

— Так это как раз то, что вам нужно! Характер работ у нас разъездной…

Cразу не клюнул, смутил напор. Может, и не вспомнил бы о подвале, да на утро не нашарил в «пистончике» свернутую вчетверо резервную трудовую книжку для «левых» работ — всего у него их три. Подался в пуско-наладочный подвал справиться, не обронил ли.

Уже на пороге ошарашили:

— Вы пять дней, как у нас работаете. Мигом в авиакассу, летите в Сыктывкар.

В кармане притушенный окурок, а тут суточными хрустят из расчета 2.60 в сутки.

Другой целенаправленно приходит в ПМК межрайонного значения, а ему в лоб:

— У вас объекты есть?

Приезжали пощупать пульс пуско-наладочного рынка на летучках с бригадами в стеганых ватных штанах, чертежами комбикормовых заводов и материалами, крадеными на других долгостроях.

Так поступали в государственные варяги.

Спрут

Наладочных контор по городу было рассеяно до двух сотен: филиалы всесоюзных и республиканских трестов с замысловатыми названиями. Скажем, трест «Союзлегпромпусконаладок» или институт «Укргипромясомолпром», последний называли «Укргипропивораки», бесчисленные ПНУ («Приехал, н…л, уехал…»), управления, участки, а с подвижными мехколоннами наберется, наверное, и того больше. Если допустить, что в каждой копошилось по пятьдесят бродячих специалистов (а ведь были и такие пуско-наладочные гиганты как «Пищепромавтоматика», где трудилось более тысячи душ), то суммарная численность их персонала даст фору ведущим заводам города (таким как ЗОР, скажем), кончину которых мы гордо не признаем, но оплакиваем.

Это был диковинный многоотраслевой спрут без материальной базы, каких не водилось ни в одной из стран мира. Почему? Потому что у них все рассчитано на «товсь», скажем, сдать линию или целый завод «под ключ» без арбитражей и с гарантией. Машина или установка поставляется на раме, ее собирать не надо, нажал кнопку «POWER», и она послушно заурчала.

Наша же техника с запасом прочности традиционно поставлялась под ключ рожковый 41 на 56.

Монтировалась она сначала с помощью бульдозеров и армейских вертолетов, потом «ломографами», артельно помогали и «кувалдометрами», ручными талями вирали, лебедками «Пионер». Домкраты в горячке монтажного азарта игнорировали из-за медлительности действия. Оборудование это, как правило, требовало доводки, переделки, серьезного заводского ремонта или реконструкции.

Иногда привозили негодную технику с запасом, чтобы на месте из трех комплектов слепить хоть один. Стыковочные отверстия или фланцы, случалось, не совпадали, потому что география изготовления была разбросана по одной шестой части суши планеты. Или вообще забывали отверстия просверлить. Случалось, что после пробного утробного стучания новый компрессор Ереванского завода разваливался, а при вскрытии находили в масляном канале коленвала огрызок сверла.

Если линию изготовитель отгружал аврально в конце месяца или без двадцати двенадцать 31 декабря, то могли примастырить ящики не на ту платформу, и часть железяк стремилась малой скоростью в экзотичный Тахтакупыр, а получателю вместо макаронной машины доставалась красильная линия с тоннельной сушилкой, наспех сварганенная на авиагиганте по конверсии. В комплектации невозможно было разобраться без специалистов, а для пускачей такая путаница — прямая выгода. Наладчиков в пожарном порядке перекомандировывали в Тахтакупыр, и они получали уже два раза по 2.60 от двух заинтересованных организаций плюс пятнадцатипроцентную надбавку за пустынность и безводность.

Некоторые конторы обросли подсобными мастерскими или цехами. Был такой цех на Моторной, 4 в тресте «Одесспецсельхозмонтаж», где мастерились секции коробов воздуховодов, которые не стыковались, несложные металлоконструкции, гнули отводы труб до двух дюймов. Если колхоз заказывал дефицитные трубы, то они отпускались с нагрузкой, обозначенной в актах выполненных работ позицией «Изготовление нестандартных металлоконструкций». Конструкцией, разумеется, себя не озадачивали, но деньги истосковавшийся по трубам колхоз перечислял, так что заводик был для треста находкой.

Учреждения, которым доверялась самая ответственная фаза оживления наспех скомплектованного или непонятного оборудования (скажем, паспорт потеряли или он на чешском), дислоцировались чаще в подвалах или на технических этажах, или на территориях брошенных пионерлагерей, как, например, МНУ «Консервпромкомплекс» на Солнечной. Пришел посетитель, а ему говорят: «Начальник занят. Полежите пока на веранде». На веранде стояли пионерские койки.

Кадры

Наладчиков не готовили ни в одном вузе. Тем не менее в любом подвале складывался костяк из ладных бывалых мужиков, зачастую имевших непрофильную специальность или вообще лишь опыт трудной жизни. Так, из подвала на площади Толстого долгое время ездил в Бийск отставной милиционер, возивший золото в слитках по Лене. Такие ответственные странствовали бригадирами, договаривались с заказчиками, подписывали «процентовки», разрешали конфликтные ситуации — им по плечу была любая производственная задача, порой технически сложная. Вокруг них, уже в зависимости от производственной необходимости, формировались бригады из менее опытных помощников-инженеров. В конторах была полная демократия, и диплом во внимание не принимался.

Тем не менее, посильное участие балласта положительно влияло на выработку, выполнение плана организацией. Может, по этой причине в подвалах всегда требовались люди, готовые к разъездному образу жизни.

Кто оседал? Чаще — глубоко разочаровавшиеся в семейной жизни, в военной службе или в государственном устройстве. Перед отбытием за бугор обычно увольняли из организаций, проектных институтов или солидных управлений, заодно исключали из партии, и тревожно отъезжающий буферно опускался в подвал.

Особо дорожили объектами в Москве, откуда раз в месяц везли говядину, мандарины, книги, гэдээровские игрушки и обувь на продажу.

Нетребовательные шараги принимали желающих со справкой об освобождении или справкой об утере паспорта, бродячих людей из других областей и неведомых автономных округов.

Самой закрытой и престижной из организаций с разъездным фоном, безусловно, было МНУ «Каскад» с подвальными филиалами «Вега» на Баранова. Туда оступившихся граждан категорически не принимали, обращали внимание и на пятую графу. Анкеты на восьми листах кочевали по серьезным учреждениям два месяца, пока проверяли. «Каскад» занимался монтажными мероприятиями на атомных электростанциях, которые тогда росли как грибы, или устанавливали что-нибудь на военных кораблях, скажем, электрические часы, стрелки которых можно дистанционно переводить по часовому поясу. В «Каскаде» давали подписку о неразглашении, к работе относились ответственнее, «процентовки» в рюмочных забывали реже. Однако текучесть и там наблюдалась, возможно, не выдерживали режимности, желающим в анкетах не отказывали.

Тщательно проверяли и при трудоустройстве в ГПТП (аббревиатуру затруднился объяснить даже старший инженер, отдавший бродячей штормовой работе десяток лет) при серьезном проектном институте «Шторм». Несмотря на режимность организации, всему городу было известно, что «Шторм» разрабатывает приборы с микрохолодильниками для подводного флота, субмарины же проникают в учреждение по подземному каналу, потом всплывают в специальном бассейне на углу улиц Терешковой и Гайдара. Упрямые верят в небылицу до сих пор, хотя на территории клепают бронированные двери. ГПТП благословлял электронщиков и программистов в серьезные воинские части на полгода, более коротких командировок не полагалось. Многие программисты находили в совместной командировке свою судьбу, я знаю три отштормовавшие в разных секретных захолустьях счастливые пары.

Самую многочисленную разъездную категорию в наладках, включая престижный «Каскад», составляли потерпевшие крах на семейных фронтах. Среди них попадались незаурядные специалисты, умельцы от Бога, уже оцененные — электронщики, сварщики, механики. Такие из командировок домой не спешили, выгодным объектом с побочными заработками не дорожили, а снимались по первому требованию в «медвежьи углы» решать серьезные технические задачи, часто с перекомандировками, минуя подвал, где копились исполнительные листы на алименты. Из суточных алименты не начислялись, потому 2.60 влекло, хотя их даже тогда не хватало.

Что влекло в подвалы? Заманчиво выглядела гарантированная прогрессивка в размере 40% . Еще в «карманных» пуско-наладках, где очередников на жилплощадь набиралось иногда менее десятка, был шанс за два-три года получить шальное жилье.

Людей не аномальных приманивала перспектива раньше закончить работу, потом отсидеться дома или отлежаться у любовницы.

Формально пауза для отчетов, темпераментных планерок, внушений разгильдяям и других текущих мероприятий, которые геологи называют камеральными работами, полагалась два-три дня, что изначально выглядело нелепо и бесчеловечно. Даже у одинокого за месяц скитаний накапливаются неотложные дела.

В конторе, которая дислоцировалась на Кирова, можно было две недели ударно форсировать пыльную работу, составлять паспорта вентустановок на прикормленных ближних объектах в Виннице и Житомире, а две недели качаться в гамаке на даче Ковалевского, ожидая звонка из ОВИРа.

Продлить пребывание возле родимых могил или на даче позволяла чехарда с билетами, хотя хлопоты и отнимали часть сэкономленного времени.

Билеты

на поезда в самой железнодорожной державе, как известно, были анонимными — без указания фамилии, но с датой, что провоцировало к наивным фальсификациям. Не лепил в авансовый отчет чужие билеты только ленивый.

Проще было оседлавшим объекты с прямым сообщением, такие маршруты ценились. Использованный билет у проводника стоил рубль, иногда для страховки он заказывался у проводника заранее. Если не востребованных пассажирами билетов не хватало, рысачили в соседний вагон. За неимением купейных с огорчением добывали плацкартные. Самые жадные не хотели тратить рубль и клянчили билеты у пассажиров.

Если билеты вообще к отчету не прилагались (такое тоже бывало, особенно после рейдов линейной милиции), отчитывались «по среднему», стоимость проезда в жестких условиях была известна бухгалтерии.

Хлопотнее было оформить подлог тем, кто достигал места назначения с пересадками. В летний период, когда транспорт перегружен, выбирали окольные маршруты. Автор добирался в августе в Среднюю Азию поэтапно — сначала летел дополнительным рейсом до Воронежа, потом с оказией до Астрахани, оттуда трясся на «стовеселым» в Гурьев. Дальше мучился на почтово-багажно-пассажирском поезде Кунград—Ташкент. От Бейнеу добирался ашхабадским фирменным до Ургенча. Из Ургенча автобус подвез к переправе через Аму-Дарью, где неспеша грузился паром. Когда автор попросил обилетить его для отчета, паромщик удивился.

— Сколько тебе метров? — спросил и оторвал метра два билетов с якорями.

Казалось бы, как отчитываться после такого многоступенчатого путешествия? Но лазейки находили, запасались у водителей чистыми бланками автобусных билетов, выстригали колонки с километражом.

На картонных железнодорожных билетах умельцы накалывали иглой дату и номер поезда — от компостера не отличишь.

Руководство в подвалах, понятное дело, не устраивало, когда командированные добирались неделю на объект и еще полторы тратили на возвращение, и потому требовали летать, куда возможно. В авиабилетах указывалась фамилия, но и здесь выходили из положения. В прикормленной кассе на 16-й станции Большого Фонтана покупали билеты с чистой датой. Услуга стоила от трех до пяти рублей, в зависимости от длины маршрута. Дату же потом нерадивые скитальцы вписывали корявым почерком и другими чернилами. Для убедительности еще обводили, и тогда билет браковала бухгалтерия. Фальшивобилетчика лишали прогрессивки, вычитали стоимость билета, репрессии были чувствительными.

После репрессий назначались проверки, натравливали ревизоров, которые в авиакассах изымали для сверки амбарные книги с копиями билетов. Результатом рейдов стал приказ по Киевскому управлению всесоюзного треста «Союзлегпромпусконаладок», запрещавший наладчикам одесского участка пользоваться кассой на Большом Фонтане.

Тогда освоили реактивы. Купленным в аптеках сероводородом с марганцовкой дата смывалась, более удобная вписывалась опять же слишком старательно и с нажимом. Через месяц билеты желтели и даже рассыпались, как папирус. За их эволюцией пристально следил в киевском управлении главный инженер Александр Лелица, ныне покойный. Если билет увядал, уличенные лишались премий с отсрочкой на два месяца, только и всего.

На Киевском участке того же управления можно было за десять рублей приобрести чистый подлинный бланк авиабилета. Чтобы не мелочиться, один из проворных наладчиков похитил билетную книгу в Павлово-на-Оке. На суде он утверждал, что нашел ее в гостинице. Его осудили на два года и на поруки показательно не взяли. Строгое наказание, разумеется, приводило разоблаченного скитальца в уныние, но никогда не вызывало отчаяния, потому что перед следующей поездкой маячили спасением

Командировочные

Отъезжающие перед отправкой авансировались на всякий случай скупо, досылку обещали адресовать по месту работы.

Особо бесшабашные бригады транжирили деньги, выглядевшие дармовыми, за три дня. Потом резко переходили на трехразовое питание — три раза в неделю. После работы обычно отправлялись на главпочтамт, просили поднять книги регистрации: может, не успели переводы расфасовать или фамилию перепутали. Хотя по самым смелым прогнозам перевод должны были прислать через две недели, никак не ранее.

Командировочными рассчитывались с бригадой или напрямую с начальством за неявку на объект. В каждом подвале имелись доверенные висуны, которые редко бывали на местах производственного назначения, билеты для их отчетов обычно запасал бригадир.

В организациях же, где позволялось выполнить месячное задание за несколько дней, насаждалась порочная практика отказа от суточных, наладчики только расписывались в ведомости.

Если в монтажной конторе, работавшей на ближнем плече — скажем, в пределах области, — начальство договаривалось о том, что заказчик обеспечит подрядчиков жильем и питанием, «колесные» начальство тоже с опаской зажиливало.

Чувствительный приварок, правда, с хлопотами и затратами, приносили линейщикам манипуляции с квитанциями. Например, наладчики ютились в комнате для приезжих при заводе или в общежитии, но добывали бланки гостиничных квитанций с печатями за деньги, тот же чай или парчу, которая пользовалась бешеным спросом на востоке.

Жилье,

на которое обрекала скитальцев контора, заказчик или они сами из экономии, бедности или жадности, или привычки обитать в трущобах, качественно отличалось в широком диапазоне. Сегодня селили в двухместный трехкомнатный суперлюкс гостиницы ташкентского цирка, куда помещалось шесть бродячих душ. Кому не хватило кроватей с альковом, заворачивались в ковры. А завтра ютились в приговоренных к сносу развалинах в Орджоникидзе, которые уже куснул экскаватор — через пролом доносился рев Терека, ворочающего по дну гальку размером с булыжник.

В целях экономии проездных некоторые конторы продлевали пребывание на объекте до двух месяцев, что противоречило всесоюзным гостиничным правилам. Почему-то положено было задерживаться на постой никак не дольше месяца. При продлении командировки наладчики, матерясь, преселялись в другую гостиницу на день-два, если, конечно, она была, а потом охотно возвращались под обжитую крышу. В заштатных же пгт, где всего одна гостиница, и та ведомственная, перебивку производили с опаской, искусственно, просто выписывали новую квитанцию.

Непросто было найти приют в столицах. Помню, дежурная в киевской гостинице «Ленинград» на неуместный вопрос, сколько сожителей в комнате, туманно отшутилась: «Футбольная команда и еще хоккейная».

Автору досталось место вплотную с телевизором, на него пялились двадцать восемь пар глаз. Возле телевизора было жарко, но зато он заглушал храп и бред…

На квитанциях таких муравейников ставили дополнительный штамп «Общежитие».

В полноценных общежитиях резервировались комнаты для гостей или проверяющих — вполне приличные, без тараканов.

Работа,

которой приходилось заниматься, далеко не всегда соответствовала обозначенной в позициях «процентовки». Скажем, писалось «Повторная наладка ультразвукового покрывочного агрегата «KOSTROY» (Югославия)», а инженеры-наладчики разбирали сгнившие деревянные барабаны в мокром цеху, кувалдами выбивали из дубовых бревен ржавые полутораметровые шпильки.

Почему наладчики, проводники технического прогресса в отдаленную национальную периферию или даже в саму златоглавую, использовались не по назначению, а финансовые документы фальсифицировались? В одном случае наладочному начальству было выгодно выбирать фиктивные объемы по повторным и энным наладкам мертвых машин, которые порой уже были сорваны с анкеров и благословлены на металлолом. В другом — на объектах просто некому было работать. Рабочие пользовали «синюху» — специально подсиненный спирт для разведения красителей.

Бывало, деньги заказчиком авансировались подрядчику вообще только за ожидание. Так, на Московское кожобъединение одесская бригада из четырех опытных инженеров моталась месяцев восемь и маялась в «красном уголке», совершенно не напрягаясь.

Почему заказчик не задействовал специалистов? Не по вине наладчиков Московское кожобъединение опоздало со строительной готовностью нового завода в Кунцево. За наладчиков держались, ими дорожили и не хотели отпускать. Где их потом ищи-свищи? Государство тогда могло себе позволить такое расточительство. Но зато потом в исторически короткие сроки был пущен один из самых современных кожзаводов в стране. Одесситы в Кунцево работали в тандеме с избалованными безотказной техникой итальянцами и произвели на них самое хорошее впечатление. Сейчас, говорят, на бывшей заводской территории накопительные склады оптового рынка.

Не накладно ли было тратиться на такую армию разъездных специалистов всевозможных профилей? Может, разумнее и логичнее было бы выпускать исправную технику, не требующую доводки? Наладчики были заложниками системы, они расплачивались на пусковом этапе за штурмовщину сверхплановой экономики сверхдержавы, а изготовители в это время получали премии за перевыполнение плана по браку.

Даже при всей их многочисленности государству было выгоднее содержать монтажные организации, чем останавливать вал недоделок. Монтажники получали весьма среднюю зарплату с пресловутой прогрессивкой, правда регулярно. Они коченели в недостроенных цехах, наживали радикулит, правили на месте «сырые» чертежи, расходуя самое дорогое, что есть у человека — личное время и саму жизнь. Их жизнью государство распоряжалось так же бессовестно, как изымало ее у моряков, получавших ничтожные командировочные в инвалюте. Наверное, ни в одной стране мира не было контор, где бы, как в одесском ГПТП, снаряжали в командировку на полгода. И тем более не нашлось бы на Западе дураков, согласившихся на такие условия. Но об истраченной в гадюшниках жизни не жалеют. Так, к счастью, устроен человек, что прожито — уже не твое. На это и делали ставку.

Тем не менее инженеры-пускачи, низведенные системой до положения такелажников, все же морально вознаграждались: им доверялся последний контрольный удар кувалды, после которого нажималась заветная кнопка «Пуск». Это ощущение удовлетворенной потребности созидателя можно сравнить, пожалуй, с торжеством путника, обозревающего с холма горизонт. При нынешнем конвульсивном шараханьи в крайности — и в экономике, и в политике, и в культуре, и в мечтах — где угодно, когда неудавшиеся замыслы копятся из года в год, а потом мучительно разлагаются внутри, о такой ненормальной, но логичной завершенке остается лишь мечтать, вспоминая пусковые волнения.

Эпилог

Агонизировали подвалы разобщенно. Одни панически перепрофилировались с паспортизации вентсистем на изготовление решеток, дверей, фонендоскопов, перенасыщая и без того затоваренный рынок. Другие продолжали обслуживать ветхое оборудование стареющих предприятий. Востребованными на мясокомбинатах оказались специалисты из теплотехнической конторы с улицы Гагарина. Им даже зарплату не задерживали, правда, получали они ее в переходный период полукопченой колбасой. Третьи, как, например, МНУ «Консервпромкомплекс», переключались на частных заказчиков, монтировали мини-цеха для производства томатной пасты или перепрофилировали прессы с клубничного джема на клубничный нервно-паралитический напиток, убойно разбавленный спиртом. Частники много обещали, но капризничали, тряслись над каждой копейкой, не обеспечивали комплектацией. И матерые варяги, привыкшие к монтажному размаху, поднимали сварочные забрала и плевались.

Многие слабо перебиваются арендой. В МНУ «Консервпромкомплекс» на Среднефонтанской часть просторного помещения арендует швейный цех. Во времена консервного бума в управлении было девять участков, даже в Астрахани ударно напрягался коллектив, занимавшийся монтажом экспериментальной линии консервирования арбузного сока. Сейчас консервный подвал посещают примерно полтора десятка человек, специализирующихся на очистных сооружениях. Профиль это устойчивый, даже при самых суровых катаклизмах люди, хоть и реже, но присаживаются на стульчак.

Подвал же на Толстого, где размещался участок могущественного треста «Союзлегпусконаладок», заколотили фанерой. На подоконнике сохранились нацарапанные, возможно отверткой, фольклорные строчки: «Вижу помятые, хмурые лица, пуско-наладка идет похмелиться». Дырки от таблички в стене так и не замазали, они скорбно напоминают о навсегда потерянном назначении.