ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ В СПЕЦВАГОНЕ

Когда в южной ссылке он принял руководство «заштатным» Одесским военным округом, к нему продолжали обращаться, как прежде, понимая, что понижение временное:

— Товарищ маршал, разрешите начать учение…

И он разрешал. Или же, разжаловав в рядовые, а потом, гневно звеня золотыми звездами, уезжал в бронированном спецвагоне Гитлера в Маркулешты.

— Успокойся, Жорик, — возможно, шептала маршалу Жукову медсестра Лидочка (Лидия Захарова, фронтовая подруга), капая корвалол.

Когда в 46-м участились нападения на офицеров, квартировавших в частном секторе на окраинах, он разрешил сначала носить, а потом и применять на поражение табельное оружие. С полсотни армейских разведчиков нарядили в лендлизовские макинтоши, обнаруженные на Карантинном молу, выдали велюровые шляпы и запустили выполнять боевую задачу. Прицельный отстрел будоражил собак, они заходились в неистовом лае до утра, беспокоя жителей. Не прошло и месяца, как с организованным бандитизмом в городе было покончено. Обязательно присутствовавший на военных советах в мундире генерал-майора первый секретарь обкома за жуковские инициативы получил по папахе. Говорят, были объяснения и у товарища маршала.

Легенды о нем, основанные на неопровержимых фактах, тиражировались лет за двадцать до анекдотов о Чапаеве.

Вот одна из расхожих. На учениях в Тирасполе дождило, и свита на командном пункте облачилась в плащ-накидки, один только полковник мокнул в кительке.

— Почему без плащ-накидки? — строго спросил маршал.

— Бесплатно она выдается офицерам всех рангов, включая подполковников, а полковникам положено покупать, — откровенно доложил командир полка.

Маршал нахмурился и распорядился:

— Выдайте подполковнику плащ-накидку.

Стяжательство не воспринимал рефлекторно.

На выходные летал в Будаки. Туда, в бывший румынский санаторий, командировали взвод солдат постригать кусты и посыпать аллеи свежими ракушками. Глядел завороженно с высокого обрыва на лекала озер в кайме ярко-бордовых ископаемых растений у корня Шаболатской косы. Возможно, сожалел, что усатый не позволил дойти до Ла-Манша.

В Болграде наведался в дивизию.

— А где семьи офицеров живут? — спросил.

Семьи теснились в сборно-щитовых казармах, от служебных помещений отделяла простыня. Некоторые осели на квартирах. Захотел, чтобы показали, где живет не командир батальона, а командир взвода. Долго очищал щепочкой жирную бессарабскую грязь с хромовых сапог, нырнул под низкую притолоку. Лейтенант отдыхал после ночного дежурства, вскочил, как был, в кальсонах, доложил.

— А почему мальчик не в школе? — спросил.

— Он нездоров, — доложил отец, — малокровие.

Маршал присел на корточки и минут пять глядел на ребенка. В камышовой крыше шуршали мыши. Потом вздохнул и поднялся, хрустнули суставы.

Через неделю в штаб Болградской дивизии фельдъегерь доставил пакет. Лейтенант расписался в получении: денежное довольствие на два месяца вперед и путевка в Саки на всю семью.

Ссылку нельзя любить, но город-то ни при чем, город маршалу искренне глянулся, иначе не приводил бы его в порядок. Горожане платили ему восторженной симпатией. К десяти утра обычно надежно оцепляли улицу Островидова, где временно располагался штаб округа, пока здание на Пироговской достраивали пленные немцы. По пути следования трофейного «опеля» собирались несметные толпы, чтобы увидеть хоть мельком живого полководца. «Опель» в избытке сопровождали машины охраны, поговаривали, что ее специально приставили из Москвы, чтобы не убежал, и потому маршалу сочувствовали еще больше. В городе он переживал свой триумф. Минуло чуть больше года после штурма Берлина, и стадный народ, похоже, простил ему ненужные жертвы.

Статный, но по-кавалерийски коротконогий, он хлопал дверцей, приветливо улыбался и спешил на службу.

— Я вижу, у вас вчера стирка была: дамские трусики, как флаги расцвечивания, — хохотнул, введя в краску стенографистку Веру Кульгину, принесшую машинописный текст его доклада на совещание.

Вера Семеновна квартировала напротив, в доме № 51 по Островидова, где во дворе располагались хозяйственные службы штаба округа.

История обозрима и не подвержена переиначиванию только пока живы очевидцы. Редкие свидетели маршальской ссылки пока еще обозначаются. Стенографистка маршала, Вера Семеновна Кульгина, одиноко проживает в бывших Котовских казармах по проспекту Шевченко. На каменных ступенях лестниц в этом доме — выемки от каблуков сапог.

Еще до шестидесятых, до хрущевских сокращений армии, здания, похожие на крепостные равеллины, использовались по военному назначению: при построениях играл оркестр, ежедневно в шесть вечера на разводах клацал затворами караул. Наверняка, бывал и он со строгими проверками.

Недавно северный флигель казарм Монкада, так их прозвали в соответствии с политическими симпатиями шестидесятых, горел. Не исключено, что «красный петух» был заказным — казармы, говорят, приговорили по проекту реконструкции к сносу с последующей застройкой элитными многоэтажками.

Несмотря на приговор, фасад казарм судорожно и тесно обживают магазинчики.

Вера Семеновна, проживающая в десятках метров от пожарища, бережно хранит заявление на имя командующего Одесским военным округом.

«Нач. КЭЧ. — написано убедительным маршальским почерком наискосок. — Дайте немедля комнату Рабинович, а площадь, ныне занимаемую Кульгиной, закрепить за Кульгиной. Исполнение донести до секретаря. Жуков. 6/3/47».

Исполнение донесли немедля в марте. Кульгину, вдову погибшего офицера, на иждивении которой находилось двое малолетних детей и матушка, больше не третировали, рукопашная квартирная схватка по жесткой маршальской команде «брек» прекратилась, конфликтующих развели по углам, жилым.

Маршал окружал себя способными людьми, а Вера Семеновна была самородком редкой тогда специальности, стенографию постигала целых три года у сосланной в Кемерово вдовы Николаева, того самого, который застрелил Кирова.

— Что-то вы, Вера Семеновна, невеселы, — заметил как-то. — Случилось что?

Вера Семеновна призналась, что дети маленькие, не с кем оставить.

— Я помогу, — пообещал.

— Нашли на Комсомольской двухкомнатную квартиру, — вспоминает Вера Семеновна, — воспитательницу, а детей привели только троих, из них мои двое и еще мальчик. Офицерам невыгодно было отдавать в садик детей, потому что на них полагался паек. С детьми на руках я бы не смогла работать в его режиме.

Работал с 10.00 до 16.00, с 20.00 до 23.00 принимал начальников отделов.

Впоследствии детсадик перенесли на Пироговскую, к обрыву, где сейчас канатная дорога. На строение зарился генералитет, но любителям морских пейзажей маршал быстро дал отворот.

Однажды интендант подал конверт.

— Что там? — строго спросил маршал.

— Представительские, — доложил интендант, заранее цепенея, — для расходов на приемы…

— Что, я бутылку коньяку не могу гостям купить? — с нажимом, дырявя конверт пером, написал: «В фонд детских учреждений округа».

Неоднократно выезжал в вагоне Гитлера в войска.

— Учения, — вспоминает Вера Петровна, — маршал проводил с блеском, талантливо, еще более захватывающим выглядел их разбор.

Кульгиной полагалось место в штабном вагоне. В тот день маршал отпустил раньше. Она уже засыпала, когда в половине одиннадцатого постучали.

— Где-то здесь, по слухам, утаили день рождения, — сказал маршал.

— Извините, я уже сплю, — ответила.

— Давайте будем праздновать, — поступило предложение из коридора.

На столе ее ждали цветы. Водочку маршал пользовал из большого стакана.

— Что бы вы хотели полезное в подарок? — спросил. — Пишущую машинку? Лидочка, напомни, когда я поеду в Москву.

Эту голенастую пишущую машинку, свою кормилицу, Вера Петровна до сих пор хранит на шкафу. А вот пианино, по его же распоряжению жалованного, увы, нет, сохранился только наряд отдела фондового имущества ОдВО. «Пианино косострунка м-ки «Гольц-Гейтман» 4 катег. 1 шт. 450 руб.»

В последний раз посетил Одессу в 56-м уже в должности министра обороны.

— Парад, смирно! — скомандовали. — Дистанция на одного линейного…

Маршал проследовал по ковровой дорожке, внезапно остановился и погладил по рыжей голове Эдика Л-го, мальчика из третьего номера по Пироговской. Автор стоял рядом, но его маршал не погладил. Эдик впоследствии был осужден за кражу крепленого вина с винзавода, что на Французском бульваре. Окна его коммуналки обращены были к винзаводу, где он с выгодой трудился грузчиком. Говорят, Эдик подавал апелляцию, даже писал маршалу, но маршал снова находился в опале, теперь хрущевской, потому пришлось мотать срок сполна.