В гостях у Параджанова

Было утро, и мы поехали в музей Параджанова. Когда мы только собирались в Армению, один хороший человек написал мне исчерпывающе лаконично: "Музей Параджанова. Обязательно!".

Мы взяли такси и сказали водителю:

- Музей Параджанова. Обязательно. Вы знаете, как проехать в музей Параджанова? Обязательно?

Водитель обернулся к нам всем корпусом, всхлопнул ладонями и, помахивая перед нами пальцами, собранными в горстку, возмущаясь лицом - яркими глазами, густыми бровями, вскрикнул обиженно:

- Я ни знаю музэй Параджанов? Я? Ни знаю?! Щас висажу вас тут всех пишком хадзить! А сам поеду впирёод! Я ни знаю музей Параджанов, они гаварят, я ни знаю… Пааехали, пакажу вам, как я ни знаю Параджанов… - постепенно затихая ворчал таксист.

Мы ехали и молчали. Боялись нового взрыва его возмущения. Он вдруг обернулся к нам, но не было на лице ни следа возмущения и обиды, а только скорбь и уныние:

- А вот в этам доми жил наш Фрунзик, - тихо, призывая к вниманию, покачивая указательным пальцем, сказал наш водитель. Он даже не спросил: "Знаете Фрунзик?". Он даже мысли не допустил, что мы не знаем, кто такой Фрунзик.

Мы закивали, потому что поняли, что в "этам доооми" жил одинокий и печальный, обаятельный и необыкновенный, великий артист Фрунзик Мкртчян.

Помню, как в одном интервью, он сказал примерно следующее:

- Я не люблю слово "дружба", я люблю слово "брат". Мы все - братья. Мы - чокнутые братья.

И такой он был на том видео безрадостный. И на лице его уже была печать его скорого ухода.

Мы посмотрели сначала на окно квартиры, где жил Фрунзик Мкртчян, потом прищурились и смотрели далеко-далеко, куда указала своей балетной длинной рукой Наринэ Абгарян - и вдруг увидели вершину древней как мир горы Арарат. А затем мы вошли в музей Параджанова.

* * *

Признаюсь, я ужасно боялась, что не пойму Сергея Параджанова. И буду обижаться и злиться сама на себя и придумывать, как мне дальше жить и что изучать, чтобы понимать его, признанное всем миром, искусство.

А ничего подобного! Ничего подобного.

Я бы там осталась жить, в этом музее, так мне все было близко, понятно, так все трогало душу, как будто в прошлой жизни или когда, я все это видела, я там была и просто вернулась опять.

Директор музея Завен Саркисян, увидев наши радостные и ошалевшие от предвкушения лица, денег с нас не взял и экскурсию по дому возглавил сам. Верней, это была не экскурсия. У меня было абсолютное ощущение, что мы - гости Параджанова, и принимает нас просто его друг, Завен Саркисян. Тем более что говорил он так, как будто все великое и удивительное, жестокое и несправедливое свершилось с Сергеем Параджановым только вчера.

Его дом - это древний сундук с чудесами. Это волшебное зеркало, где ты видишь отражение всей жизни гениального, неудобного, странного, временами невыносимого, робкого, нелепого и одновременно многими обожаемого человека, его жизни прошедшей и жизни нынешней. Потому что в доме этом гостит его беспокойная душа, и присутствие ее чувствуется по неожиданным, столь любимым Сергеем Параджановым представлениям, которые он для вас устраивает. Этот дом и вправду зеркало. Ты бродишь по комнатам, проходя сквозь арки, вглядываешься в объемные коллажи, где сочетается несочетаемое, но одно без другого безжизненное, а вместе - живое. Ты разглядываешь один коллаж за другим, и вдруг - ой! - видишь себя, сначала не понимая, что это ты. Обнаруживаешь себя в окружении неслучайных магических предметов, видишь себя, как на картине, в раме зеркала, среди расположенных на его поверхности несочетаемых предметов, и понимаешь, что твой расфокусированный удивленный взгляд, слезы твои и плавающая растроганная улыбка органично вписываются и становятся частью коллажа, где ты стоишь в самом центре и ловишь в отражении недоверчивый взгляд самого Параджанова, в упор глядящего на тебя с висящего на противоположной стороне зала портрета. Коллаж, где ты растерянно проводишь ладонью по лбу, как будто заводишь механизм в старинной шкатулке с Парижского блошиного рынка. И рядом с тобой чуть наклонившийся вперед манекен в холщовой сорочке и старой шляпе вот-вот поднимет голову, разминая уставшую шею, а шляпа с легким шорохом упадет, и выражение лица Параджанова над твоей макушкой сменится от печального и сурового к веселому и ласковому. А еще за твоей спиной в том же зеркале отражаются стеклянная дверь и почему-то ярко синяя, нескончаемо длинная галерея с инопланетными бровастыми большеглазыми лицами и нежными беззащитными осликами на эскизах мастера. И много воздуха вокруг, много прохладного свежего воздуха. И вместе с этим всем магическим вокруг тебя ты становишься частью этого колдовского дома, где несочетаемое сочетается.

Тяжело вообще рассказывать о том, о чем рассказать невозможно. Ну как действительно пересказать то, что я увидела, а главное почувствовала в доме Параджанова? Ну и что, - говорит кто-то, - я, что ли, так не сумею, - говорит кто-то уверенно и берет деревянный короб, клеит туда яркую жар-птицу из журнала, лакирует это все, вставляет в короб разные вещи, поломанные игрушки, старый кофейник, сухие цветы, то да се, и получается красиво оформленный мусорный ящик. Потому что так, как Параджанов, никто не сумеет, потому что кроме красивых, а порой и некрасивых вещей, в его коллажах еще есть мысль, смысл, талант, душа, страсть, память, смех, слезы и магия. И загадка. Нет, невозможно рассказать об этом. Никак невозможно. Выходишь оттуда, волшебный сундук со скрипом и лязгом захлопывается, и ты немеешь, как заговоренная. Зашла в обычную, казалось бы, дверь обычного дома, а вышла оттуда по лестнице уже из другого мира частью спектакля великого режиссера, уставшая и совсем другая, выходишь героем его нового представления, спускаешься во внутренний двор дома, а там громадное дерево, щедрые ветки тяжелы от спелых оранжевых теплых абрикосов. Они светятся золотом как фонарики. И мне, жадной до абрикосов - как же я люблю абрикосы! - не хочется вообще ни одного, совсем. Мне хочется сидеть, молчать, и чтобы никто не спрашивал ни о чем. И все.

Если коротко - а подробно не получится, ну не получится, это надо отдельную книгу писать, а если коротко, то этот волшебный дом - подарок. Армения подарила своему сыну, великому волшебнику, мистификатору, чародею дом его детства, такой же, в каком он родился и жил в Грузии. С той же лестницей во двор, с таким же большим обеденным столом, с таким же буфетом, где для украшения стоит фарфоровая рыба-кувшин с выстроенными рядком маленькими рыбками-стаканчиками. Я как увидела эту рыбу с рыбками, ахнула, потому что у моей бабушки, светлейшей бабушки моей Александры, в доме стоял такой же буфет, и там, на крахмальной овальной салфетке, стояла на русалочьем хвосте такая же рыба-кувшин и маленькие ее дети, рыбешки-стаканчики. И память моя до сих пор хранит прикосновение к внутренним изгибам маленькой рыбки, когда я всовывала туда свой мизинец, и гладкий прохладный объем пробки с круглым золоченым шаром, с шершавым звуком закрывающей большую рыбу-кувшин.

Завен джан не случайно повел нас к этому буфету, он достал оттуда графин, в котором отсвечивал шоколадно-янтарным светом старый коньяк. Он даже не лился, а тянулся, как молодой мед. И аромат разлился по комнате сразу, как только Завен открыл плотную стеклянную пробку графина. Мне казалось, что этот бокал, который мне вручили, содержит столько силы, столько энергии, что если я пригублю, то, невзирая на запреты турецких властей, смогу взобраться, вскарабкаться на Арарат, красиво сияющий своей снежной вершиной вдали на горизонте, и найду там в конце концов Ноев ковчег.

К слову, на заводах по производству армянского коньяка сведущие люди, специалисты рассказывают, что когда коньяк настаивается в дубовых бочках на протяжении пяти–десяти и больше лет, то какая-то доля драгоценной влаги испаряется. Эти сколько-то там, по-моему, пять процентов, производители называют долей ангелов. Доля ангелов! Так и представляю, какие над Арменией порхают ангелы - надышавшиеся коньяку, радостные, беззаботные, навеселе, задиристые и дружелюбные: любое загаданное желание могут исполнить от щедрости своей. Хмельные ангелы с нелепыми кривоватыми трубами, ангелы в холщовых расписанных вручную сорочечках с личиками целлулоидных старинных кукол и мягкими розовыми пятками, ангелы с густыми черными бровями и внушительными носами, так похожие на героев Сергея Параджанова.

На прощанье я подарила Завену Саркисяну гуцульскую окарину на кожаном шнуре. Он взял ее осторожно, пальцами погладил бережно и сказал:

- А ну-ка, пойдем со мной на минутку.

Мы поднялись на второй этаж, подошли к стенду, где под стеклом на манекене была сорочка из тонкого домотканого полотна, в которой Лариса Кадочникова играла Маричку в кинофильме Сергея Параджанова "Тени забытых предков". Завен Саркисян достал ключик, открыл витрину и повесил окарину на манекен поверх Маричкиной сорочки.

Армянское солнце живет неподалеку от дома Параджанова, в двух или трех часах езды от Еревана, в древнем античном храме Гарни. Ночью храм тепло и ярко освещен изнутри, как будто именно там, согласно легендам, ночует солнце. А в полдень оно, отдохнувшее в Гарни, светит и жарит вовсю - плавит асфальт, слепит глаза. Капля воды из моей бутылочки испарилась в воздухе, не долетев до земли. Из-за любви к солнцу вокруг в городе позолота: на деревьях, крышах, на парковых скамейках, на женских шляпках и сумочках и на детских щечках. Все яркое и разнообразное, праздничное и легкое, волшебное и трогательное, исполненное любовью к жизни, как фильмы, картины, коллажи большого режиссера, великого художника, волшебника и красавца Сергея Параджанова.

* * *

Нам кажется, что мы уже давно попрощались с эпохой, когда ценятся честь и достоинство, правда и добропорядочные отношения, когда глубоко, всем сердцем уважают старость, помогают молодости, обожают детей, и все держатся вместе и дружно. А вот и нет!

Нужно всего лишь перелететь через ущелье, выдержать серьезную "болтанку", сесть в аэропорту Звартноц. И вы все это увидите воочию. В городе Ереване, столице Армении.

А да! И не забудьте: музей Параджанова! Обязательно!