ОТСТУПЛЕНИЕ ОТ БУШЕРА

От пышного празднования 300-летия бывшей имперской столицы не ожидали никаких особых политических событий. Юбилей Петербурга давал великолепную возможность напомнить об амбициях жителей и уроженцев «великого города с областной судьбой» и, разумеется, об амбициях петербуржца №1 — Владимира Путина, первого за многие годы российского лидера, которому никак не удается полюбить Москву и которому чрезвычайно нравится позировать на фоне темных вод Невы. Именно поэтому «большой политики» от большого количества президентов и премьеров не ждали и не ошиблись. Уже то, что после неформального саммита СНГ руководители бывших советских республик решили отдыхать дальше, отправив к истомившимся журналистам довольного председательствующего, а саммит Россия—Евросоюз весь транслировался для прессы, вынужденной слушать салонные речи участников, показало наблюдателям, что сильные мира сего приехали в Питер отдыхать, ходить по музеям, ублажать своим присутствием взор Владимира Путина, но только не решать серьезные вопросы.

Единственное, что придало санкт-петербургским церемониям характер исторического события, — так это иракский кризис. Джордж Буш, приехавший в бывшую столицу последним, впервые после иракских событий должен был встретиться со своими недоброжелателями — Жаком Шираком, Герхардом Шредером и Владимиром Путиным. Оговорюсь сразу же, что Ширак предпочел уехать из Санкт-Петербурга за 30 минут до появления на торжественном приеме Буша, так что основные события по американско-французскому примирению состоялись в Эвиане. Но процесс примирения с Россией начался именно здесь — и в Эвиане победоносно завершился несколько туманными заявлениями Путина о приостановке ядерного сотрудничества с Ираном.

Собственно, обнадеживающие сигналы Вашингтону Москва посылала и ранее — когда согласилась, причем последней из стран антивоенной коалиции, на отмену санкций против Ирака. В Москве еще продолжали пропагандистское наступление, когда в гости к другу Владимиру прибыл друг Тони, но к моменту визита Колина Пауэлла уже поняли, что дальнейшая игра в несознанку грозит серьезными проблемами во время российско-американской встречи на высшем уровне. Владимир Путин хотел встречать Джорджа Буша как лояльный партнер. И уже за несколько дней до прибытия американского президента в Россию его советница по национальной безопасности Кондолиза Райс сообщила, что разногласия по поводу Ирана у Москвы и Вашингтона невелики. Примерно то же самое сказал на совместной с Джорджем Бушем пресс-конференции в Петербурге сам Владимир Путин. И уже в Эвиане выяснилось, что Россия готова приостановить ядерное сотрудничество с Ираном. Тот, кто помнит, сколько презрительных взглядов и нелицеприятных заявлений было адресовано в свое время Киеву, отказавшемуся под давлением предыдущей американской администрации от иранского контракта, поймет, каким ударом по основам является в данном случае даже самое осторожное заявление президента России. И убедится в том, что решение украинского руководства (за которое его, кстати, много критиковали и дома, считая деньги, доставшиеся России) оказалось вполне разумным — никаких денег Россия и конкретно авторитетный товарищ Каха Бендукидзе не получат, а на внешнеполитической сцене в бушерском случае Москва выглядит теперь догоняющей Киев — пусть и на длинной дистанции.

Собственно, такое решение Путина, затем разъясненное и конкретизированное Минатомом России, приятно не только американцам. Ядерное сотрудничество Москвы и Тегерана не нравится Вашингтону, потому что создает объективные предпосылки с точки зрения обеспечения безопасности. Но оно не нравится Парижу и Берлину, потому что создает дополнительные поводы для возможного вмешательства американцев. А значит, в конечном счете оно не может быть выгодно Москве, которая разделяет французское и немецкое отношение к американской монополярности. Сухой остаток — приостановка сотрудничества. Нечто подобное произойдет и с Северной Кореей. И произошло бы уже, если бы Пхеньян так энергично не противился российскому участию в его переговорах с Вашингтоном.

Конечно, сейчас многие будут утверждать, что Россия сдает своих «исторических друзей», потому что слаба и не может никого защитить. Это, конечно же, самое удобное объяснение происходящего. Но кто сказал, что цивилизованное государство вообще должно быть для кого-то «крышей», позволяющей заниматься политическим рэкетом в той или иной форме? Напротив, готовность России к игре по общепринятым правилам как раз и свидетельствует о том, что Москва пытается не быть аутсайдером в мировой политике.

Когда шла дискуссия о возможности применения силы против Ирака, позиции Москвы выглядели куда более уязвимыми, чем позиции Парижа и Берлина, так как было хорошо известно о нефтяных контрактах, подписанных с администрацией Саддама Хусейна, и о консультациях по поводу возможностей сохранения этих контрактов, проводимых с администрацией Джорджа Буша. И хотя Париж тоже обвиняли в неких особых интересах, это были скорее исторические обвинения. А вот в случае с Россией все отметалось просто: Россия не руководствуется политическими критериями и необходимостью обеспечения безопасности, потому что рассчитывает на прибыли. Нечто подобное могло бы прозвучать и в иранском случае: как можно прислушиваться к стране, получающей деньги от Бушера и — вольно или невольно — содействующей иранской ядерной программе?

С Эвиана Россия начинает своеобразное скольжение по «оси зла» — она и не отказывается от общения со своими недавними традиционными союзниками, и вместе с тем дает им понять, что не собирается более их «крышевать». Не заинтересованная в применении силы Соединенными Штатами Россия вместе с тем не хочет создавать Вашингтону возможности для применения силы.

Конечно, это еще не означает, что военных операций больше не будет. В конце концов, сама возможность их проведения зависит не столько от российских намерений, сколько от американских желаний. И — самое главное — от поведения стран «оси». Они вряд ли правильно объяснят себе происходящее на мировой политической сцене. А решив, что Америка просто всех под себя подмяла, создадут из присущего тоталитарным режимам чувства противоречия такое количество поводов для силового вмешательства, что и придумывать ничего не нужно будет. Но это пессимистический сценарий. А оптимистический как раз и состоит в том, что отсутствие защитника и веры в разобщенность Запада может привести к компромиссам и быстрой эволюции стран-изгоев.

Тем не менее и в этой ситуации России очень не хочется казаться слабой — даже тогда, когда ей приходится смириться с неизбежным развитием событий. Но слабость России — не в ее политическом несовершенстве или экономической отсталости. Слабость России — в ее корысти, в том, что пока она в гораздо большей степени акционерное общество, чем государство. И в результате партнеры воспринимают Москву как «больного человека Евразии», мнением которого будут манипулировать в ХХI веке примерно так же, как в веке XIX манипулировали мнением Османской империи. России очень важно продемонстрировать своим западным партнерам, что ее представления о новом миропорядке — не от бедности, не от жадности, а от осознания своей ответственности и от готовности этот новый миропорядок конструировать.

После Санкт-Петербурга и Эвиана можно хотя бы попытаться представить, что российское политическое руководство поверило: Бушер не стоит мессы, будущая политическая роль России не может быть оплачена никакими прибылями Минатома и никакими особыми отношениями с Тегераном. Но в этом случае бывшие и будущие «исторические союзники» России — в том числе и на постсоветском пространстве — вынуждены будут уже в скором времени осознать, что ее нельзя больше использовать в конфликте со Штатами и Западом — как использовали ее позицию Милошевич или Хусейн, что ее нельзя подкупить и трудно обольстить пустыми фразами о великой дружбе и вековечной любви к трудолюбивому русскому народу. Интересно только, насколько быстро наступит это осознание и в самой России, и за ее границами.