КАДРОВАЯ РЕВОЛЮЦИЯ СВЕРШИТСЯ

ЧЕРЕЗ БАНКРОТСТВО?

На брифинге в четверг глава Агентства по вопросам предупреждения банкротств предприятий и организаций Александр Тарасенко с гордостью известил собравшихся, что 13 января Кабмин в одном пакете с правительственной программой рассмотрел вопрос «О состоянии внедрения механизма банкротства предприятий и организаций, мерах по его усовершенствованию и выполнении Агентством данных ему полномочий». И гордость сию можно понять. Ведь достаточно поменять «предприятия и организации» на «государство», а «агентство» на «правительство», как указанная программа становится совершенно излишней. При этом вполне адекватно высвечивается истинный смысл сделанного на заседании вывода о том, что «банкротство еще не стало действенным рычагом финансового оздоровления».

В доказательство последнего тезиса г-н Тарасенко привел убедительные цифры разгула в стране неплатежей, только в прошлом году выросших более чем вдвое. Для таких высоких кризисных «достижений» цифра в 6 тысяч с небольшим заявлений о банкротстве при 640 тыс. зарегистрированных хозсубъектов выглядят чересчур скромно. Впрочем, когда узнаешь, что 83% обращений в арбитражные суды касаются негосударственных субъектов, понимаешь, что государственный патернализм поразил не только простого экс-

социалистического труженика, но и высокое экс-социалистическое начальство. А судьи кто? Да те же самые «экс-товарищи», которые даже из этой капли прошений о хозяйственной отставке не позволили себе удовлетворить более половины: «обанкрочено» порядка 2,9 тыс. предприятий.

Конечно, закон «О банкротстве» 1992 года заметно постарел и уже не справляется с той разнообразной массой банкротов, которые заявили о себе во весь голос после успешного завершения гиперинфляции. Оказалось, что у нас и в помине нет мало-мальски квалифицированных ликвидаторов, управляющих имуществом, санаторов, реструктуризаторов и прочих специалистов по опусканию предприятий в банкротную яму. А уж об их независимости и говорить не приходится. Если на Западе действуют спецконторы «независимовцев», то у нас в ликвидационные комиссии идут представители обслуживающего банка, налоговой администрации, финансовых и других родственных органов, которые могут годами смаковать формулу «цель - ничто, путь к цели - все», тем более, что по пути кой-чего перепадает. С ними полностью солидарны и трудящиеся у парламентских микрофонов, уже второй год обсасывающие поданные Агентством изменения к одряхлевшему закону. А куда, собственно, спешить, коль в совете любого уровня порой целые фракции состоят из руководящих банкротов всех отраслей производства и знаний?

Никак нельзя также забывать, что банкротство - штука достаточно дорогостоящая. Тут тебе и публичное объявление о безвременной кончине, и аудиторско-арбитражные услуги, и поднаем независимой похоронно-реанимационной команды. Сегодня под «крышей» Агентства пребывают 15 потенциальных покойников самого разного хозяйственного назначения, которых необходимо ликвидировать, санировать, реструктуризировать, но средства для их обработки в бюджете не предусмотрены. Вот и приходится все необходимые процедуры производить за счет распродажи части имущества подопечных. Собственно, из-за дефицита денежной массы как раз и возникло движение «Не предупреждать банкротство, а инициировать его во славу рынка и демократии!»

Дабы ненароком не обанкротить, однако, стратегически важные для народа объекты, введены три градации: полное банкротство, частичное и реструктуризация. Полное банкротство, сами понимаете, стратегически недопустимо. При частичном же «опускании» ликвидируются лишь элементы непрофильного производства и социальной инфраструктуры, а костяк стратегического монстра сохраняется в полной неприкосновенности. Но поскольку основную часть долга составляют платежи в бюджет, за энергоносители и доблестный труд, основная масса трудящихся функционирует в рыночной инфраструктуре продовольственно-вещевых поставок из-за рубежа. Резюме: чем больше обанкротим, тем лучше наполним казну, собственные карманы, разовьем рыночную среду.

Тут, правда, возникает заковыка, отчего-то постоянно выпадающая из поля зрения наших трансформаторов. А ведь еще в незабываемые годы «перестройки» экономисты широко обсуждали проблему деформированной структуры издержек производства и перекрестного субсидирования отраслей, дабы всем им обеспечить нормативную рентабельность. Все это фиксировалось структурой оптово-розничных цен, так что основная часть прибыли предприятий изымалась в торговой сети. Поэтому еще в 1989 году нобелевский лауреат по экономике Василий Леонтьев предупредил: либерализацию цен можно производить только тогда, когда плановые цены отклоняются от рыночных не более чем на 50%. В противном случае экономику страны поразит гиперинфляция, а достижение рыночного равновесия затянется на годы.

В итоге имеем то, что имеем. О перекошенных до сего дня ценах свидетельствует засилье неплатежей, бартера и денежных суррогатов. Но этот механизм может облегчить существование лишь тем предприятиям, которые засели в середине производственной цепочки. Для тех же, кто находится в начале ее, механизм снижения цен до рыночных действует на всю катушку. Он-то и порождает пресловутый диспаритет цен между продукцией сельского хозяйства и других отраслей. Как в подобных условиях определять, кто банкрот де-факто, а кто де-юре, А.Тарасенко нам, к сожалению, не сообщил. Видимо, и в кабминовском «произведении» задачка сия не только не обсуждается, но даже не ставится.

Сложившаяся ситуация - во многом также результат методики и практики проводившейся до сих пор приватизации. В большинстве случаев новые хозсубъекты не имеют подлинного хозяина, в них причудливо переплетаются интересы государства, легального и теневого бизнеса, криминальных структур. И пока реформа собственности не будет доведена до конца, мы так и не будем знать, кто учредитель, кто должен платить налоги государству, а зарплату работникам. В мировой практике эта задача решается с помощью двух моделей корпоративного управления.

Так, англосаксонская модель предполагает внешний контроль за предприятием со стороны инвесторов - физических лиц и финансовых институтов, владеющих акциями в качестве агентов третьих лиц. На долю контролеров обычно приходится 80-90% акций. Понятно, что главным условием эффективного функционирования такой модели является высокая степень прозрачности рынка и надежности предоставляемой информации.

Поскольку изложенные требования для нас пока неподъемны, более подходящей может стать германо-японская модель внутреннего контроля со стороны финансовых институтов как собственников хозсубъекта (Германия) или как его основных кредиторов (Япония). Опыт же реструктуризации собственности в бывшей ГДР демонстрирует возможность использования как альтернативы внешнему контролю прямого госуправления через холдинги или вовлечения в процесс мониторинга комбанков.

А вот чем действительно полезна процедура банкротства, так это возможностью изящно сменить крепко засевший в своих новейших офисных креслах старый директорский корпус. Тот самый, который, исходя из закона сохранения массы материальных и трудовых ресурсов, ни за что не желает ликвидировать лишние имущество и руки. Поэтому когда на Западе говорят об инвестициях через банкротство, в первую очередь имеют в виду инвестиции в человеческий капитал. Ибо вложения в свежий менеджмент существенно эффективнее, нежели в новое оборудование.

Теперь можно вполне догадаться, отчего на упомянутом заседании Кабмина принято решение инициировать изъятие из названия Агентства слова «предупреждение». Если при этом не забывать, что «агентство» в ряде случаев допустимо интерпретировать как «правительство», мы вправе ожидать показательные банкротства не только таких флагманов бывшего ВПК, как черкасский «Ротор», каменец-подольский «Электроприбор» или киевский «Днепр»…