Возвращение в ад. Чернобыль: кинодокументы эпохи глазами режиссера и оператора

Двадцать три года прошло с того дня, как чернобыльской колокол известил миру об атомной трагедии. Тем не менее до сих пор нельзя реально оценить масштабы катастрофы, ее влияния на природу и человека. Даже среди тех, кто посетил зону сразу после аварии, нет единогласного мнения. Одними из первых в Чернобыль попали кинематографисты Центральной студии документальных фильмов во главе с украинским режиссером Роланом Сергиенко. С того времени девять фильмов Сергиенко составили чернобыльский цикл. Среди тех, кто оказался в самом аду Чернобыля, был также оператор Константин Дурнов. Именно эти художники и стали собеседниками «ЗН», припомнив самые болевые и наиболее впечатляющие страницы своей чернобыльской киноэпопеи.

«Хватит о Чернобыле! Остановись! »

Для режиссера Ролана Сергиенко эта тема стала чем-то особенным. В его документальных проектах так или иначе происходит возвращение на ЧАЭС… Вот и сейчас режиссер словно путешествует по своим чернобыльским тропам…

- Пан Ролан, что вы подумали, когда узнали о чернобыльской аварии?

- Прежде всего я подумал, что война, о которой говорили все мое детство - атомная война, началась. Не все понимают это, но, по моему мнению, это была окончательная репетиция войны. И ощущение пребывания в зоне это подтвердило.

Чем дальше я вживался в эту тему, чем больше видел, что происходит в Чернобыле, тем лучше понимал: род человеческий очень легко может пойти на самоубийство. Не замечая, не понимая, не сознавая, он постепенно приближается к пропасти, способной поглотить мир. И два десятилетия, прошедшие со дня катастрофы, к сожалению, свидетельствуют: люди быстро забывают какие-либо уроки и привыкают к мнению, что ничего страшного не произошло.

- Вы сразу поехали в Чернобыль?

- Мы поехали туда в конце мая 1986 года. Были намерены зафиксировать все увиденное там. Результатом этих съемок стал первый фильм «Колокол Чернобыля».

Ехали мы от московской Цент­ральной студии документальных фильмов. Со мной были три оператора, сразу согласившиеся на это путешествие. Это были молодые кинематографисты Иван Двойников, Владимир Фроленко и Константин Дурнов. Двое из них уже на том свете... И я чувствую собственную вину за то, что не уберег их. Но, видит бог, я ни на шаг не отходил от них во время съемок. Все мы были облучены, но для Ивана и Во­лоди это оказалось смертельным. В последнем своем фильме «Чернобыль-2001. Завещание» я рассказал об этом и показал похороны Ивана (Володю похоронили раньше).

Мы попали в Чернобыль, когда первая волна шока у людей уже прошла, но для многих из тех, кто столкнулся с катастрофой непосредственно, это состояние продолжалось очень долго - пока не завершился первый этап строительства так называемого саркофага. Но и сегодня трагедия продолжает висеть над нашими головами и, возможно, не исчезнет уже никогда.

- Что вас подталкивало к Чернобылю?

- Думаю, документалист всегда должен находиться в нужном месте. Надо было зафиксировать и сохранить навсегда состояние людей, собственными глазами видевших репетицию будущей войны. Я понял, что надо отложить все свои проекты и немедленно ехать снимать в Чернобыль. В то время я работал над лентой «Майское утро» - о трагической истории алтайской коммуны, организованной в двадцатых годах, а в начале тридцатых просто уничтоженной. Я попросил законсервировать фильм на несколько месяцев, чтобы начать съемки в Чернобыле.

- Что вас больше всего поразило в Чернобыльской зоне?

- В первую же неделю нашего пребывания в зоне я услышал одну историю, поразившую меня чрезвычайно. Двое солдатиков-ликвидаторов поспорили со своими друзьями, дескать, никаких «лучей» нет, и взобрались на развалины бывшего четвертого блока… Обоих даже не довезли до бориспольской больницы - они погибли через считаные часы.

- Думали ли вы об опасности? Было ли страшно?

- Страшно было всегда. Нас предупреждали: «Не лезьте, куда нельзя!» Возле развалин блока нас сопровождал дозиметрист Юрий Самийленко, показывал опасные места: «Вот возле этого камня 200 рентген, немножко дальше - тысяча, еще дальше - смертельно...» А потом говорит: «Достаточно! Все, пошли! Выхо­дите отсюда!» Мы сразу отправлялись за ним.

В сентябре того же года мы снимали строительство саркофага, который должен был закрывать развалины. Мы увидели, как работает специальный робот на дистанционном управлении, как он справляется с завалами. А самосвалы постоянно подъезжали и отъезжали. Водитель одного из них, какой-то грузин, говорит нам: «Да бросьте это снимать! Это хаос. А вы здесь снимите! » - и, раскрыв одежду, указал на себя. Я ужаснулся: человек не понимает, с чем шутит!

- О чем вы разговаривали с теми, кто остался жить в зоне?

- Большинство из них были просто привязаны к своей земле, хозяйству, к месту, в котором прожили всю жизнь и которое не хотели бросать. В большинстве своем это были женщины, старые люди. Они уже не ожидали ничего лучшего - все равно умирать... Поэтому лучше умереть на собственной земле.

- Мародеров встречали?

- Мы даже хотели снять мародеров... Как-то, проезжая по пустому селу, увидели - кто-то промелькнул между деревьями. Догнали этого человека... Но оказалось, это местный житель, которого отселили за пределы 30-километровой зоны, неподалеку от его бывшего жилища. Он, соскучившись по рыбалке, вернулся домой, взял удочку да и направился к местной речке. Мужчина вернулся проверить свое хозяйство и половить рыбу. Когда я заметил, что это опасно, он только махнул рукой…

- Вы постоянно возвращаетесь в Чернобыль. Ради чего?

- В фильме «Чернобыль. Послесловие» я сам у себя спрашиваю, почему я вновь и вновь возвращаюсь сюда? Что со мной? Не сошел ли я с ума? Мои друзья и родные говорят: «Хватит уже о Чернобыле да о Чернобыле! Остановись!» А я останавливаюсь и думаю: почему?.. Я хотел бы, чтобы эти фильмы посмотрела очень большая аудитория, потому что они отображают мое состояние и мое стремление: дать понять опасность, нависшую над людьми, над Украиной, над всем миром.

- Ваши фильмы о Чернобыле - это ответы, вопросы или что-то другое?

- Я думаю, призыв. Названия первого, третьего и четвертого фильмов - «Колокол Чернобыля». Это не случайно. «Не спрашивай, по ком звонит колокол, - он звонит по тебе». Колокол, который извещает, тревожит, который обращается к Богу. Это и призыв, и предупреждение, и, если хотите, молитва.

У второй ленты название «По­рог». Мы всегда на пороге. И Чернобыль - это также порог для человечества. Если продолжать образ, то речь идет о моменте, от которого зависит, в какую сторону дви­гаться: к жизни или к смерти.

- Как утверждают ваши родные, Чернобыль при­дает вам силу, творческое воодушевление…

- Очевидно, они правы.

- Это словно Бог, которого человек боится и вместе с тем стремится к нему?

- Да, что-то похожее и у меня…

- В фильме «Прибли­жение к апокалипсису» многие известные личности размышляют на тему Чернобыля. Среди них и Папа Иоанн Па­вел ІІ. Расскажи­те о встрече с ним.

- Папа сразу заметил, что это не будет интервью. Он просто согласился на разговор с нами, поскольку считал эту тему очень важ­ной. Во время встречи он старался говорить по-русски: «На­деж­да… надежда есть…» А дальше перешел на итальянский: «…надежда на человека, который должен понять, насколько он зависит от Бога, насколько он способен сохранить ум и веру».

- То есть для Иоанна Павла ІІ это не был конец света?

- И для нас с вами также. Но конец света может все же наступить, если люди не станут мудрее. Речь идет не столько об уме, сколь­ко о мудрости, которая очело­вечивает этот ум. И о вере, вере…

«Мы снимали на крыше разрушенного энергоблока»

Соратниками Ролана Сергиенко в свое время стали операторы Владимир Фроленко, Иван Двой­ников, Константин Дурнов и звукооператор Александр Гребешков. К сожалению, не все из них остались среди нас... А вот Константин Дурнов продолжает снимать. Во­обще он работал над пятью фильмами о Чернобыле: «Колокол Чернобыля» (1986), «Не спрашивай, по ком звонит колокол» (1989), «Колокол звонит по тебе» (1989), «Приближение к апокалипсису. Чернобыль рядом» (1991) и «Чернобыль. Завещание» (2001). В отличие от Ролана Сергиенко, у Дурнова свой собственный взгляд на чернобыльскую проблему.

- Костантин, вы согласились ехать в Чернобыль одним из первых. Почему?

- Весть об аварии в Чернобыле нашла меня в Афганистане. Сначала я не воспринял это как катастрофу: разве мало аварий слу­чалось?.. В Москву вернулся 29 апреля. Тогда на 1 мая, как и на 7 ноября, происходили большие выезды всей студией на Крас­ную площадь. Это было торжест­венно. После съемок первомайской демонстрации мы верну­лись на студию и решили отметить праздник. И среди застолья кто-то предложил: «Махнем в Чернобыль! Кто поедет?» Очевид­но, в дирекции до этого уже сос­тоялся разговор об экспедиции на ЧАЭС. Трое из нас - Фроленко, Двойни­ков и я - ответили: «Запросто!» Поехали втроем, так как событие было существенное. Причем неизвестно, что там случилось.

- Какой вы представляли ЧАЭС после аварии?

- Мы слышали о взрыве, о гибели людей, но научного знания у нас не было. Правда, директор нашего объединения Вячеслав Кецмец был физиком и понимал толк в таких вещах. Поначалу он находился вместе с нами на съемках.

Имея опыт хроникальных съемок, мы много ездили, многое видели, много снимали военной тематики, в частности и взрывы. Поэтому, размышляли: «Разве впервые сталкиваемся с этим?» К тому же радиацию не видишь, не слышишь, не нюхаешь, поэтому она не так влияет на нервы.

- Руководство студии, приняв решение направить группу в Чернобыль, понимало масштаб катастрофы?

- Думаю, нет. Им только сообщили о том, что случилось, и сказали, что нужно поехать и снять… В Чернобыль мы попали в конце мая. Жили в Киеве и ежедневно на двух «рафиках» ездили на станцию. Кстати, потом обе машины нам пришлось оставить там.

- Что вы увидели?

- Обстановка была гнетущая: тишина, люди в белых халатах, в военной форме, броне­транспортеры… В Афганистане появление военной техники сопровождалась стрельбой, гулом, а здесь тишина… Эта тишина и деловитость создавали впечатление опасности. Но постепенно к этому привыкаешь, и когда находишь, например, ягодку, то думаешь, почему бы ее не съесть. Клубника, черешня…

- Ели?

- Да, бывало… Они же вкусные - конец весны.

- Разве не проходили инструктаж?

- Мы были там никто: ни от Минатома, ни от Министерства обороны, ни от милиции - сами по себе. Поэтому никто о нас не заботился. Конечно, говорили: «Нельзя того, нельзя этого...» Но это так... Первый месяц у нас даже не было счетчиков. А дозиметриста нам выделяли, когда посещали какие-то объекты, то есть временно.

Как все происходило? Мы приезжали в штаб, выясняли обстановку, решали, какое место для нас самое интересное: там будут выселять село, там будут осуществлять рейсы вертолеты… Заранее мы не знали, куда поедем. Поэтому операторов было трое, чтобы одновременно снимать различные объекты.

- Как вас занесло на крышу машинного зала разрушенного энергоблока? На фото реактор как раз за вашими спинами.

- Мы видели, как там бегали солдаты, так почему бы и нам не побегать? На крыше мы с Иваном Двойниковым снимали друг друга. Эти кадры попали в фильм.

- Вы слышали историю о двух солдатах, которые взобрались на крышу реактора и которых не успели даже до больницы довезти?

- Такого не припоминаю... Помню, как люди ловили рыбу в отстойниках просто возле блока. Это были работники станции и ликвидаторы, а не местное сельское население. Сперва нас это удивляло. Но в конце концов успокаиваешься и не думаешь о плохом. Впрочем, со временем начинаешь понимать что-то не очень приятное.

- Как скоро?

- Уже там, во время съемок. Очевидно, спасало то, что работа у нас не монотонная: сегодня здесь, завтра там; несколько раз выезжали в Беларусь. Смена впечатлений, пейзажей… Если бы сидели на одном месте, то и воспринимали бы все по-другому.

- Что вас больше всего поразило в зоне?

- Деловитость людей. У некоторых был даже азарт сделать больше рейсов - не сидеть на месте. Наверное, они понимали опасность… Мы встречали молодоженов, проводивших там медовый месяц. Это были ликвидаторы с женами.

- Как вы относитесь к туристам, стремящимся попасть в Чернобыль?

- Сейчас там спокойно. К тому же их не пускают на сильно зараженные объекты. Вообще я не понимаю, почему они едут, ведь там не на что смотреть. Разве на заброшенный город…

- Изменил ли Чернобыль что-то в вашем сознании?

- Похоже, что нет. Халатность всегда была и будет. Это касается и ЧАЭС. Приведу простой пример. После завершения первых работ на станции кто-то дал команду нацепить на трубу четвертого блока красный флаг в честь «победы» над Чернобылем. Направили людей. После этого их, конечно, забрали в больницу. Кто-то другой увидел флаг и начал орать: «Вы что, с ума сошли?! Немедленно снять!» Прислали вторую группу…

- А как Афганистан?

- Там я также бывал несколько раз, снял три картины.

- Смерть приходилось снимать?

- В Чернобыле также были трупы. Мы снимали их в больницах, на перезахоронениях. Но это не было массовым явлением. А вот, например, в Ингушетии трупов было великое множество. Эти события произошли еще за год-два до Чечни, когда осетины не поделили район с ингушами. Там мы столкнулись с такой националь­ной особенностью, какой не понять славянину: все трупы свозили в одно место и устраивали колоссальный плач. На нер­вы это очень влияло! При этом у кого-то горло было перерезано, у кого-то живот распорот... Это было ужасно.

А в Спитаке после землетрясения гробы на улицах штабелями лежали, и смрад стоял невероятный... В Чернобыле такого не было. И если человек заболел, то это не бросалось в глаза: тошнота, потеря сознания, но на вид он вроде бы нормальный, и в больницу попадали без внешних признаков болезни. А снимать последнее дыхание - до этого не доходило.

- Не жалеете, что попали в Чернобыль?

- Нет. Хотя из троих только я еще жив.

- О чем думаете, когда посещаете могилы своих коллег?

- О чем думает человек на кладбище? Не знаю, связана ли их смерть с Чернобылем. Не хочется в это верить… Фроленко был старше нас, а вот Двойников умер лет в пятьдесят. (Пауза.) Очевидно, на роду так написано…