ПРОРОЧЕСТВО СИВИЛЛЫ ФЛОРЕНТИЙСКОЙ

27 января 1837 года на окраине Петербурга, близ Черной речки прозвучал выстрел. «Солнце нашей поэзии закатилось», - сказал в день смерти Пушкина Одоевский. Но для этой женщины трагедия не стала случайностью,...

Графиня Фикельмон, внучка Кутузова, супруга австрийского посла, впервые увидев Пушкина с юной женой, тут же написала князю Вяземскому: «Жена его прекрасное создание. Но лица мужа и жены не предсказывают ни спокойствия, ни тихой радости в будущем. У Пушкина видны все порывы страстей; у жены вся меланхолия отречения от себя... Страдальческое выражение ее лба заставляет меня трепетать за ее будущность».

Двадцатисемилетняя графиня, европейски образованная, наделенная глубоким умом, свободно владевшая французским, итальянским, немецким, английским языками, обладала исключительной интуицией. В кругу друзей и родных ее называли Сивиллой Флорентийской, предсказательницей будущего.

Дарья Федоровна Фикельмон - дочь флигель-адъютанта Александра І графа Фердинанда - Федора - Тизенгаузена и Елизаветы Михайловны, урожденной Голенищевой-Кутузовой, любимой дочери полководца. Под Аустерлицем граф Фердинанд повел со знаменем в руках в контратаку расстроенный батальон. Был тяжело ранен и скончался. Опубликованный в прессе рассказ о его подвиге использовал Лев Толстой, создавая знаменитую сцену ранения князя Андрея Болконского в романе «Война и мир».

Через шесть лет после смерти мужа мать Дарьи выходит замуж за генерал-майора Хитрово. Семья переезжает во Флоренцию, куда отчима назначают российским поверенным. Здесь с шестнадцатилетней графиней Дарьей (Долли) Тизенгаузен знакомится австрийский посланник Фикельмон. Разница между ними огромная - Фикельмон на 27 лет старше Долли и на шесть лет старше ее матери. Но ум и чувства графа сумели сделать этот брак не только прочным, но и счастливым. Фикельмон одиннадцать лет был австрийским послом в Петербурге. Его полюбили в столице. И немалую роль в том сыграла Долли.

Сестра Пушкина считала, что графиня Фикельмон не менее красива, чем ее невестка Наталья Николаевна. Красоту Долли называли ласковой, чарующей. Молодой князь

Д.И.Долгоруков находил ее не просто красивой, а прекрасной. Будущий декабрист А.А.Бестужев сообщал, что на Петергофском празднике она - первая красавица. Не отставал и

П.А.Вяземский:«Она всем вскружила головы». Вскоре и Вяземский, и Тургенев находят ее одной из умнейших женщин Петербурга. А идти с ними вровень было непросто.

Вначале чтением своей совсем юной жены руководил сам Фикельмон. В дневнике Дарьи Федоровны - выписки из Цицерона, Вергилия, Данте, Петрарки, Гете, Шиллера, Гофмана, Шатобриана, Гюго, Стендаля, А.Дюма, Бальзака. Среди множества женщин из окружения Пушкина она была одной из самых незаурядных. Поэт ценил в графине - достойной собеседнице - ту великолепную простоту общения, которая дается только избранным.

Узнав о женитьбе Пушкина, Долли пишет ему: «Когда я утоплю в слезах мою любовь к вам, я тем не менее останусь все тем же существом - страстным, кротким и безобидным, которое за вас готово идти в огонь и воду». Тут было больше материнской (графиня старше поэта) заботы о нем, бездомном и гениальном.

Дневник графини Фикельмон фиксирует: «Поэтическая красота госпожи Пушкиной проникает до самого моего сердца. Есть что-то воздушное и трогательное во всем ее облике - эта женщина не будет счастлива, я в том уверена! Она носит на челе печать страдания! Но и какую же трудную предстоит ей нести судьбу - быть женою поэта, и такого поэта, как Пушкин!» Наблюдая за Натальей Гончаровой, восхищаясь ее красотой, «совершеннейшим созданием творца», Долли начинает скептически относиться к ее уму: «Госпожа Пушкина пользуется самым большим успехом; невозможно быть прекраснее, а между тем у нее не много ума...»

Наблюдая взаимное увлечение Натальи Николаевны и Дантеса, многие их знакомые и даже близкие друзья склонны были видеть в происходящем лишь занимательную главу в великосветской хронике. Одна лишь графиня Долли воспринимала все как нарастающую драму: «Все мы видели, как росла и усиливалась эта гибельная гроза! То ли одно тщеславие госпожи Пушкиной было польщено и возбуждено, то ли Дантес действительно тронул и смутил ее сердце, - как бы то ни было, она не могла больше отвергать или останавливать эту необузданную любовь».

Вяземская так описывает трагические минуты после кончины Пушкина: «Она (Наталья Николаевна.- прим. авт.) просила к себе Данзаса. Когда он вошел, она со своего дивана упала на колени перед Данзасом, целовала ему руки, просила у него прощения. «Простите!» - вот что единственно кричала эта несчастная молодая женщина, которая, в сущности, могла винить себя только в легкомыслии, легкомыслии весьма преступном, потому что оно было одной из причин смерти ее мужа». А Фикельмон откровенно спрашивает себя: «Но какая женщина посмела бы осудить госпожу Пушкину?» И отвечает: «Все мы находим удовольствие в том, чтобы нами восхищались и нас любили, все мы слишком часто бываем неосторожны». Нет, праведницей графиня Долли себя не чувствует. Это полупризнание, маскировка ее былого увлечения поэтом. И она не устояла против чарующего влияния Пушкина. (Прототипом «молодой, величавой красавицы» в «Египетских ночах» является Долли Фикельмон.)

... А ведь именно графиня Фикельмон помогла Дантесу войти в свет. Он пришел к Дарье Федоровне с рекомендательным письмом своего покровителя принца Вильгельма Прусского. (Матери Долли принц отдал на воспитание своего внебрачного сына - будущего убийцу Распутина Феликса Юсупова.) С тяжелым чувством вспоминала графиня, что именно она на одном из своих вечеров представила Дантеса императрице. Воистину, неисповедимы пути Господни...