НАДЕЖДА КИРЬЯН: «ГРИГОРИЙ СКОВОРОДА ОТКРЫЛ ГЛАЗА МОЕЙ ДУШИ»

Мысль поговорить о жизни с Надеждой Кирьян возникла у меня одним погожим утром, когда по дороге на работу я встретила ее у входа в метро. «С посиделок?» — пошутила. «С работы...» — ответила Надя. Оказалось, она работала охранником в «Пресі України». Стало немного не по себе. Сторожами, кочегарами и т.п. трудились наши единомышленники в другие времена. Теперь они если не Герои Украины или нардепы, то, во всяком случае, имеют кабинеты и пишут воспоминания. Я ничего тогда не сказала Наде. И хорошо сделала. Долго перед моими глазами стояла ее искренняя солнечная улыбка. Как сказал бы Григорий Сковорода — «внутренній мир, сердечное веселіе, душевная кръпость», а с ними не сравниться никаким чинам, наградам, признанию.

Надежда Кирьян интересовала меня постоянно: в студенческие годы — как очень светлый человек и столь же оригинальная поэтесса; немного позже — как диссидентка, преследуемая за свои взгляды, и всегда — как несгибаемая личность.

Сейчас Надежда Кирьян руководит школьным кружком в селе Гореничи на Киевщине, ведет очень активную общественную жизнь, пишет для оппозиционной прессы. А еще хочет накопить с пенсии и зарплаты денег и купить компьютер, ведь у нее масса творческих планов...

— Надюша, не знаю, сохранился ли у тебя после всех жизненных пертурбаций тот выпуск «Вітрил», среди авторов которого есть и мы с тобой. В программном, пожалуй, стихотворении ты пишешь, что поэтическая философия твоего земляка Сковороды дала тебе чувство счастья. Можешь ли ты сказать то же сегодня? Удалось тебе по-сковородински провести годы в «сродній праці»?

— Многое я растеряла во время «жизненных пертурбаций», но те «Вітрила-67» и следующие, а также первые сборнички моих друзей Михаила Саченко, Светланы Жолоб, Вали Отрощенко, Ярослава Павлычко, Игоря Калинца, Марии Овдиенко, Юрия Ковалива, Валерия Ильи я храню, и они помогли мне не только выжить, но и жить полноценной жизнью. С некоторыми я не виделась десятки лет, а когда встречалась, то казалось, что университетские годы были вчера и ничего не изменилось. Кому-то из них удалось издать толстые книги, сделать карьеру, даже получить Шевченковскую премию, но для меня это ничего не меняет — ведь все они настоящие поэты, и это самое важное.

Григорий Сковорода мне попался в самом начале становления моего мировоззрения — и это большое счастье. Он открыл глаза моей души, а это уже процесс необратимый. Закрыть их я не могу, что бы со мной ни случилось. Провести годы беззаботно, в «сродній праці» удалось частично, ведь живу в материальном мире: у меня семья, и значительную часть своей энергии я тратила на поиски куска хлеба. После исключения из университета и из института иностранных языков меня не брали на приличную работу и не печатали. Когда, наконец, в 1990 году вступила в Союз писателей, думала: «Вот теперь займусь творчеством», — но заработать писательским трудом стало невозможно. Поэтому «сродна праця» — это очень условно и относительно. Тринадцать лет я проработала в издательстве «Веселка». Работа интересная, коллектив хороший и профессиональный, да вот только украинское книгоиздание благополучно разваливают с тех же 90-х на высшем государственном уровне. Планы сокращаются до минимума, гонорары у писателей мизерные, чаще сам писатель платит за издание, книга дорогая, ведь ее облагают разнообразными налогами, а книготорговая сеть разрушена. Сегодня смешно читать пассажи Натальи Околитенко о том, что украинское книгоиздание развалил Яворивский. Да неужели? А двенадцать лет вы спали, г-жа Наталья, что ли? Доброе утро!

Но и сегодня я нахожу рецепт выживания у того же Григория Сковороды, в его афоризмах: «Уподібнюйсь пальмі; чим міцніше її стискає скеля, тим швидше й прекрасніше здіймається вона догори».

— Ты начинала как очень талантливая и перспективная поэтесса. Можно даже сказать, что на тебя как на молодую поэтессу союз «ставил»: ты звучала в «обоймах», была общественно активной... Скажи, на чем подловило тебя КГБ? Как так получилось, что тебе не дали закончить учебу в университете?

— Да, меня довольно много печатали сначала в газетах, журналах. В «Молоді» был запланирован сборник «Роса на крилі» (редактор Дмитро Чередниченко), который едва не вышел. Я не придавала этому особого значения, думала, что это обычное явление, когда твои стихи печатают. Интересовалась литературной жизнью Киева, ходила и в театры, и на поэтические вечера, в музей Ивана Гончара. Бывала дома у Свитлычных, встречалась с Евгеном Сверстюком, Иваном Дзюбой. Им, как известным критикам, давала читать свои стихи. Именно Иван Дзюба дал мне почитать самиздат, на котором меня и подловили. Ходила в КГБ дней десять каждое утро, как на работу, все расспрашивали, кто мне дал запрещенное чтиво. Хватило здравого смысла не ответить на этот вопрос. Поэтому они на меня очень обиделись, но на первый раз не исключили. Перевелась на заочный, т.к. уже не выдерживала подозрительных взглядов некоторых преподавателей. А потом еще одна подобная история — тоже с самиздатом... Ну интересны мне оппозиционные мнения! От Ивана Дзюбы до Юлии Тимошенко. Натура такая, что ли... А возможно, потому, что наши оппозиционеры ближе к народу. Как у Леси Украинки: «Не поет, хто забуває про страшні народні рани, щоб собі на вільні руки золоті надіть кайдани...»

— И после этого исключили... Вспоминаю и свои «приключения». Когда со мной лихо разобрался университетский комсомол по наводке органов и я осталась в большом городе в абсолютном одиночестве, только профессор Илья Кучеренко не отвернулся от меня, остальные преподаватели шарахались, как от чумной. Тебе кто-то помог тогда в Киеве или выкарабкивалась своими силами?

— Когда меня исключили и из института иностранных языков «за факт скрытия исключения из Киевского университета», Валя Отрощенко дала мне какую-то сумму денег, собранных для меня «на первый случай», а Татьяна Николаевна Чернышова и Андрей Александрович Билецкий, преподаватели КГУ, по своим каналам узнали, чего хочет от меня КГБ. А оно хотело, чтобы я уехала из Киева, политика у них такая была — разогнать диссидентов из столицы. Ну, я и поехала наугад — в Казахстан, в трест «Уралнефтегазстрой», а потом с той же «фирмой» по Челябинской области. Там я работала около десяти лет: разнорабочей, изолировщицей, истопником (в вагончиках), штукатуром-маляром, инженером по технике безопасности. Окончила Челябинский политехнический институт, строительное отделение. Развелась с мужем (там вышла замуж) и приехала в Бровары к Марии Овдиенко, потом нашла работу в селе Гореничи Киево-Святошинского района, где живу и сейчас.

— Надюша, насколько я знаю, у тебя очень «правильный» отец. Он, кажется, был активным сельским коммунистом. Как тебе удавалось ладить с родными в те сложные годы?

— Это непростые вопросы. Мой отец был очень честным человеком, в определенной степени идеалистом, искренне верил в коммунистическую идею. В конце концов, таких было много и есть до сих пор. Он думал, что какие-то злоупотребления, несправедливость — это частные случаи в конкретной местности. А вот наверху — все честные и правильные. Мне кажется, определенное понимание ситуации к нему пришло лишь перед смертью. Умер в прошлом году. Если бы он меня понял раньше, возможно, я и в Челябинск не уезжала бы. А так говорил мне что-то типа того, что меня завербовало ЦРУ...

— Ты вернулась в Украину. Трудно было заново входить в литературную и общественную среду?

— Работала сначала строительным мастером в совхозе. Прошло еще немало времени, пока впервые напечаталась в журнале «Ранок» с предисловием Ивана Драча и в «Дніпрі». Саша Тесленко, причастный к названным публикациям, еще и выговор получил, поскольку я была в списках исключенных из комсомола... Наладилось все лишь под конец 80-х, почти через десять лет после возвращения. Окончила университет, где уже преподавал кое-кто из моих однокурсников, потом приняли в Союз писателей, вышли какие-то книжечки, устроилась на работу в «Веселку». Можно было бы сказать, что это был лучший период моей жизни, если бы Украина, получив независимость, не построила такое государство-монстр, в котором абсолютно игнорируются интересы простых украинцев, демократия и настоящие свободы.

— Кстати, ты очень самоотверженно и, так сказать, с верой в победу, иногда с наивной верой, — но что бы мы делали без идеалистов, — работаешь в каждой предвыборной кампании — встречала тебя с газетами и плакатами, видела, как убедительно агитируешь... Ты активна даже тогда, когда у других опускаются руки. «Действуй, а не реагируй, и ты победишь», — почти о тебе сказал мудрец.

Ты вернулась в Украину из изгнания и начала строить Дом. В переносном и в прямом смысле. Твой дом уже достроен?

— Меня прежде всего интересовала независимость, связанная с собственным жильем. Тогда, при советах, мне дали общежитие как строительному мастеру. Надо сказать, строительный я закончила не потому, что очень хотела, а, так сказать, с горя, ведь не дали учиться там, где мне нравилось. Соответственно, и работа строительного мастера — не мое призвание. Когда была возможность стать библиотекарем, мне не позволила это сделать парторг совхоза. Если бы я это сделала, забрали бы общежитие. Потом я еще раз вышла замуж, началась перестройка, парторгов отменили, муж получил какую-никакую квартирку, а я начала учиться в университете и пошла учительствовать в местную школу. А дом уже строили, прошло лет пятнадцать, пока, наконец, вселились. И сейчас еще не все сделано. Да и не за что. Так, потихоньку — то, се, понемногу доделываем. Работали все — и я, и муж, и дети. Кто больше, кто меньше. Делали почти все сами, кроме коробки и крыши. Теперь, слава Богу, всем есть где жить, хотя до какого-то комфорта еще далеко. Но теперь даже собственный дом не является залогом какой-то свободы.

— Надюша, мы с тобой — члены НСПУ. Можно по-разному к нему относиться. Я, например, больше консерватор (ученые утверждают, что это вообще прерогатива женщины в человеческом обществе), чем новатор, и у меня глубоко скрытое чувство симпатии к Союзу писателей (посвежевшее и обновившееся после попытки известных сил его развалить). Какие у тебя отношения с Союзом писателей? Не чувствуешь ли потребности, скажем, пойти поговорить с его руководством, что-то инициировать? А может, хочется провести свой литературный вечер? Кстати, был у тебя хоть один литературный вечер?

— О союзе нельзя говорить однозначно. Что-то там есть, чего-то нет. Все же и вечера интересные бывают, и людей хороших можно встретить, как-то раз я в Ирпене была с неделю, в Доме творчества. Один литературный вечер мне союз организовал, в Доме учителя, давно, лет двадцать назад.

...Одно меня удивляет — что мы все, около двух тысяч писателей, безразлично наблюдали, как пропадает Украинское государство: язык, книгоиздательское дело, образование, культура, литература, промышленность, сельское хозяйство, как все разворовывается, уничтожается. Я уже думаю, может, и хорошо, что администрация Президента решила приватизировать союз, возможно, хотя бы теперь попросыпаются все от спячки, ведь уже хата не с краю...

— Надюша, твои, так сказать, «взрослые» стихи очень светлые и доверительные. Но, насколько я знаю по себе, жизнь все же учит. А ты, кажется, остаешься такой же открытой. Не больно? Притерпелась или это твой принцип?

— Самое большое богатство в жизни — это общение, духовные контакты. Если закрываться, можно очень много потерять, ведь никогда не знаешь, откуда появится человек, который будет для тебя интересным, нужным, наконец, даже таким, который перевернет твой мир и станет праздником твоей жизни. Недавно я встретила человека, который произвел на меня невыразимое впечатление. А потом узнала: родился он день в день через 250 лет после Григория Сковороды. Видишь, какие бывают удивительные встречи, если не закрываться.

В селах, где я росла на Полтавщине (Большие Сорочинцы, Сагайдак), люди почти никогда не запирали свои дома — если уходили из дому, то подпирали дверь палочкой. У меня почти так же: ни закрытой изгороди, ни злой собаки — маленький песик вместо звонка, чтобы слышать, когда кто-то пришел. Это даже не принцип, а просто привычка.

— Что привело тебя в творчество для детей?

— Первые стихи для детей я писала в университете, собственно говоря это была не специфика стихов, а просто сущность. А осознанно начала писать для детей в «Веселці», там я многому научилась.

— Что для тебя важно в жизни? Ты жалеешь о популярности, которую могла бы приобрести, если бы в студенческие годы КГБ не спутало тебе карты?

— В жизни самое важное — это поступок человека. Одноразовый (подвиг) или ежедневный правильный выбор нравственности и справедливости. А сколько человек заработал и приобрел — это второстепенное. Это не приносит ни счастья, ни уюта, ни тепла. Недавно я была на модном тренинге по гендерному равенству. Для знакомства тренер предложила каждому рассказать какой-нибудь запомнившийся случай из детства. Было там около пятнадцати женщин от двадцати до шестидесяти лет, разных профессий, из разных городов... Так вот, ни одна не вспомнила что-то материальное, типа: вот мне купили ковер (стенку, компьютер, машину). Совершенно другое вспоминали люди: поступки, встречи, проказы, затеи и т.п. И я поняла, как много вокруг хороших людей, нам нужно больше общаться, организовываться, договариваться — и мы сумеем жить, как люди в мире, и лучше. ...А самые молодые девушки сказали, что они очень любят Украину. Это меня очень тронуло, — значит, многое все же изменилось, ведь для нас была совсем свежей история, когда Владимира Сосюру за стихотворение «Любіть Україну» распекали на писательском съезде как врага народа... Иметь дачу в Конче и чтобы от тебя отворачивались люди? А возможный выбор был именно таким.

— А скажи, что для тебя душевное равновесие? Ты к нему стремишься или хочешь жить неуравновешенной? Во втором случае стихи, пожалуй, пишутся лучше...

— Не думаю. Когда человек неуравновешен — это деструктивное состояние. Для меня это то же самое, как если кто-то говорит, что творчеству способствует алкоголь. Была я и неуравновешенной, пока не поняла, что человек на свете отвечает только за свои поступки. Все прочее, с ним происходящее, не стоит переживаний. Стараюсь поступать правильно, тогда чувствую себя спокойно. А еще на этот случай есть афоризм Сковороды: «Блаженство буде там, де є приборкання пристрастей, а не їх відсутність».

— Как я понимаю, поэты-мужчины придают своему творчеству большее значение, чем женщины-поэтессы. Все же у нормальной женщины на первом месте стоит семья — дети, муж, она создает им тыл. Хотя встречаются исключения, и не единичные. Какое место в твоей жизни занимает семья, а какое — творчество?

— Ой, Галя, тебе уже пора на тренинг по гендерному равенству. У меня подсознательно в семье было такое равенство. Я никогда не была вся в семье. И все к этому привыкли. Но вне семьи не только творчество, но и работа, общественная деятельность. Вот мы год назад выиграли выборы в своем селе. Полгода боролись. И я чего-то не написала из-за них. Но что поделаешь, продолжать так жить уже нельзя было. Кроме того, ячейка Международной организации «Жіноча громада», активно действующая в нашем селе, тоже требует времени. Естественно, семье я, возможно, чего-то и не додаю. Но меня прощают. И даже уважают за мою деятельность.

— И все же — как там сказал Сковорода — кто кого поймал: мир тебя или ты сумела подмять его под себя?

— Если говорить о борьбе с миром, то, думаю, у нас победила дружба. Оглядываясь на прожитые годы, чувствую, что они меня закалили и научили душевному равновесию. А от будущего жду все того же: что смогу наконец проводить время в «сродній праці». И чтобы Украина стала наконец матерью, а не мачехой для своих детей.