Вина в Париже мы выпили немало. Оно дешевле и лучше, чем наше. Пьют в Париже все. В отделе вин в супермаркете видела, как молодой араб, что-то бормоча себе под нос, пересчитывал монеты в горсти — приценялся. Как две пожилые француженки долго и придирчиво выбирали себе бутылочку. Как молодая деловая дама, не выбирая, взяла с полки пузатую бутылку. Видела, как на Елисейских полях пила из горла алкоголичка. Как пили на мостах клошары. Как пили в ресторанчиках подруги и приятели, любовники и старые супруги...
Так получилось, что в первый день мы смотрели соборы. И первым был — собор Сакре-Кёр, венчающий вершину Монмартра. Чем-то он напомнил наш Владимирский: очень много туристов. Спускались по широкой и длинной белой лестнице, по которой, как припомнилось, бегала Амели...
Конечно, незабываемое впечатление произвел собор Нотр Дам де Пари. Да, строили его почти двести лет, много раз реставрировали... И все же я убеждена: то ли короли, то ли масоны, то ли известные строители такого бы не создали. Собор Парижской Богоматери еще не прочитан. Сказать, что в нем зафиксирована история христианства, — это не сказать ничего. Энергия в соборе светлая и положительная. Уходить из него трудно.
Долго гуляли по ночному Парижу, вбирали его, а точнее — он входил в нас, и я ощущала — навсегда. Величественная Опера, сияющая галерея Лафайет. Париж умеет и зарабатывать деньги, и умеет их тратить...
Мы в основном ходили пешком и ездили на метро. Метро в Париже очень демократичное. Туннели широкие и освещенные, стены расписаны граффити. Перроны грязные, хотя везде полно бачков для мусора. Поезда довольно-таки потрепанные. Открывают и закрывают вагоны на остановках сами пассажиры. В парижском метро зимой, по негласному разрешению властей, живут клошары. Два вечера подряд на одной станции видим одного и того же клошара: он лежит на скамейке и очень серьезно читает газету. Рядом — большой пакет с пожитками и едой. Валяется одноразовая посуда. Здесь же на скамейках сидит, дожидаясь поезда, народ...
Народ... парижане... Еще на подъезде к Парижу с рекламных щитов нам открыто и весело начали улыбаться известные французские актеры. Но чуть позже я с удивлением стала убеждаться, что в Париже все люди похожи на французских актеров. Сколько есть типажей лиц, столько их можно увидеть в Париже. Если натолкнетесь на чей-то взгляд, вам — сдержанно или несдержанно, по-детски, — улыбнутся. Если кого-то о чем-то спросите (парижане в большинстве своем английского не знают), вам, несмотря ни на что, попытаются помочь. С характерным французским темпераментом, мимикой. Если вы фотографируете — вас обойдут или объедут сзади или дружелюбно будут ожидать, пока закончите. Даже если это уборщик в Тюильри на своей машине. Вообще, там, где наши люди — и я в том числе — уже закипали бы, парижане продолжали оставаться открытыми и дружелюбными.
Французы очень красивые. Украинские красавицы берут красотой, которую часто искажают, скажем, меркантильные или матримониальные желания, необразованность, другие отрицательные черты... Лица же француженок неоднозначны и таинственны, живые и радушные, как лицо той, которая навеки поселилась в Лувре... Они очаровывают не красотой, а индивидуальностью. То же касается и мужчин с их трехдневной небритостью и шармом.
...Пожалуй, больше нигде в мире нет такого скопления шедевров, как в Лувре. И, конечно, одного дня для Лувра слишком мало. Трудно осознавать, что ты видишь оригиналы. Всю жизнь — репродукции, копии, ширпотреб. А здесь — оригинал. Эти краски наносила рука гения, этот мрамор резал резец... Бога. Ну не могла человеческая рука накинуть на идеальную белую мраморную фигурку легкую, прозрачную, белую и тоже мраморную вуаль! Это нереально...
Сердце бешено бьется. Невообразимо совершенные фигуры богов и богинь, героев и прохиндеев. Психея сплелась в объятиях с Амуром, а там она же берет бабочку с его нежной руки. Любовник между тем мечтательно склонил ей на плечо красивую голову (пока не опустила взгляд, была уверена, что именно он — Психея... Древнегреческие скульпторы почему-то изображали мужчин очень женственными). Крылатая богиня победы Ника... недаром без головы. Победа бывает не только пирровой, но и безголовой. «И пораженья от победы ты сам не должен отличать...» — сказал в минуты вдохновения поэт.
Вот она — Венера Милосская. Я могу ее обойти, рассмотреть со всех сторон. Попа плоская. Выпяченный животик, набухшие груди. Эта дама или беременна, или только что родила. Но спереди — действительно совершенная красавица. А вот... Останавливаюсь как вкопанная. Сколько поколений, сколько толп и одиноких пилигримов останавливались перед этим портретом... Мона Лиза. Китайцы, японцы, европейцы, африканцы — всматриваются в ее лицо. Что они стараются в нем прочитать? В этом женском лике, освещенном мягким светом... Хотела написать «солнца», но кто знает, что то за свет?.. Она же не красива. Чем она нас завораживает, чем держит?..
Через три часа пребывания в Лувре наступает перенасыщение, восприятия притупляются. Выходим в теплый город. Заходим в ресторанчик «Гиппопотамус». Нас усаживают возле окна. По тротуару плывут, жестикулируя, парижане. Потом пошли за очередными впечатлениями — отправились по набережной Сены к Эйфелевой башне. Прогуливаясь по элегантным мостикам, натыкались на группы клошаров — веселых, беззаботных, шумных... Башня светилась — и вдруг заиграла огнями, как гирляндами. Мы замерли. А в сердце что-то кольнуло. Поскольку я упрямо продолжала сравнивать Париж и Киев. К сожалению, памятники Киева разграблены и распроданы. Кстати, в уголке Лувра мы видели маленькое собрание старокиевских икон. Подпись под ними была французской, но прочитать «рашен» мы смогли легко.
Покупаем билеты (по 11 евро!) и поднимаемся на третий ярус сияющей башни. Свищет ветер. Прекрасная панорама ночного Парижа. К сожалению, очень много вокруг русского языка. Собственно, не воспринимается не так язык, как агрессия, категоричность, превосходство, в нем звучащие и им озвучивающиеся. Разборки между подростками, взрослыми, ссоры, нотации, угрозы. Контраст с дружелюбными парижанами — огромный.
Опускаемся на несколько ступенек ниже. По кругу вверху — названия городов с указанием расстояний до них. Находим Киев. От Эйфелевой башни до нашей столицы 2030 км. Но на самом деле — значительно больше...
Последний день в Париже. Погода замечательная. Покупаем вино, творог, яблоки и идем в Люксембургский сад. Листва играет, воздух звучит, как на холстах импрессионистов. Прекрасная скульптура. Народ сидит на стульчиках, читает, трапезничает, медитирует... Бегают дети, пьют ласковое солнце старики. Рабочий в комбинезоне подстригает на маленьком тракторе и так безупречно подстриженный газон.
Время рассчитали с запасом. Двигаемся неспешно к автостанции, откуда нам ровно час ехать в аэропорт. На переходе метро Шателе останавливаемся как вкопанные, не веря своим ушам. Такие знакомые звуки... Словно мы в Украине... Под стеной, как на сцене, только не в вышитой сорочке, а в будничной одежде, поскольку зарабатывает деньги, играла на бандуре и пела миловидная женщина лет сорока... Заметив, как мы оторопели, вполголоса спросила: «Наши?» «Да, — отвечаем, — из Киева...» «Привет Родине...» — сказала глухо. Кладем на футляр от инструмента евро. Трогаемся дальше. А нас догоняет печальное-печальное: «Стоїть гора високая, попід горою гай-гай...»