НА СЦЕНЕ — ПЕВЕЦ, В ОФИСЕ — СТРОИТЕЛЬ, ДОМА — ДИКТАТОР БЕЗ ПОСЛЕДСТВИЙ

С Александром Градским мы договаривались о встрече по телефону. Ответ был по-деловому краток: «Встретимся в офисе тогда-то», — и назвал адрес. В центре Москвы, центрее не бывает. По дороге настроилась на полушутливый лад, размышляя о превратностях творческой судьбы, превратившей на своем изломе артиста в бизнесмена. За нужной дверью — анфилада помещений, находящихся в глубоком ремонте — со всеми вытекающими отсюда последствиями. Честно говоря, шутливый настрой как рукой сняло — вспомнила свой непреходящий ремонт. Наконец, прорвавшись сквозь горы штукатурки и бадей с раствором, в одной из дальних комнат, заваленной ящиками, коробками и другим вспомогательным материалом, обнаружила стол, с самоваром и телефонами. А за столом — склонившегося над каким-то чертежом Александра Градского.

— Саша, — оторопело спросила я.— Вы были всегда одним из самых одухотворенных певцов нашей эстрады. Откуда сегодня черпаете духовность?

— От образования.

На мой немой вопрос Градский рассмеялся, а потом очень серьезно сказал, как заклинание, что самообразование плюс образование — это и есть образование.

— Тут, наверное, немаловажна роль круга общения?

— Он у меня минимальный. Не принимаю, если нет насущной необходимости, никакого участия в светской жизни. На то время, что я прихожу в общество, не сочтите за нескромность, это констатация факта, — глаза под очками хитро поблескивают, смеются, — вокруг меня, стоящего около стены, образуется кружок. Это те, кто хочет поздороваться или спросить о чем-то. Уделяю этому час-полтора. Но броуновского движения среди приглашенных не совершаю.

— Это стержень, заложенный в вас «корневой системой», вашей семьей?

— Мама моя по образованию артистка. Говорят, она была очень талантливым человеком. Ее актерская карьера была загублена. Как я понял, ей вообще была присуща некая жертвенность, впоследствии сыгравшая очень неприятную роль. Мама уехала из Москвы, заболела на Урале (кстати, я родился там) и в очень раннем возрасте ушла из жизни. Мне было тринадцать. Отцу было тяжело со мной одному, у него появилась другая семья. Я, в общем-то, был предоставлен самому себе. Наша семья, если быть откровенным, не была уж столь интеллектуальной, но вкус к чтению, вкус к познанию она мне подарила. А дальше я сам. Кстати, родители отдали меня учиться музыке, хотели сделать из меня серьезного скрипача, тогда это было модно. Я благодарен им за это.

— Так это из детства — серьезное отношение к слову в песне?

— Я пытался соединить. Удачно, неудачно, как получалось. Некоторые вещи были сочинены от текста. А иногда вначале была музыка, приходилось самому сочинять стихи, со временем научился это делать достаточно грамотно. Чаще всего это песни, написанные в социальном ключе. Еще с восьмидесятого года — все знают, что это был год смерти Владимира Высоцкого, — у меня возник такой посыл, что никому, кроме меня, не будет позволено петь на социальные темы. Причем, петь открыто: в больших концертных залах, во дворцах спорта. Не то, чтобы преемственность, но... Мы в одно время начинали: он, по-моему, в 62-м в театре им.Гоголя, я в это время начал играть рок. И с разных концов мы приходили к серьезному отношению к слову. Но у Высоцкого слово и актерское мастерство были на первом месте, а у меня — музыка, и к сочинению собственных стихов пришел где-то в начале восьмидесятых. Но чувствовал, что другим способом, другими словами, другой музыкой, по-другому организованной, я должен выступать, пытаясь объяснить то, что происходит вокруг нас, дать свой взгляд на это. У Высоцкого песни всегда были от первого лица или от лица героя, которого он представляет как актер, изначально бытовые, но вырастающие в глобальную оценку. У меня всегда была несколько другая позиция: я сам в этих событиях как бы не участвую, гляжу на них как бы со стороны — в этом существенная разница.

— Но в то время, когда вы начинали, эстрада, как и вся жизнь, была суперполитизирована?

— Политика — это удел политиков. А музыканты, поэты не то что выше, ниже или в стороне, а они не должны к этому иметь отношение. Другое дело, что их творчество, в той или иной форме, может быть реализовано или прочитано в таком ключе. Но если музыкант или поэт в самом начале ставит себе задачу быть политическим — он умирает. Я вообще никогда не ставил такую задачу. Убеждения и политика в нормальном обществе — разные вещи. Политика — удел людей, которые используют свои убеждения, чтобы пробиться к власти, — иначе политик вообще не политик, иначе он человек или гражданин, высказывающий свое мнение о том или ином событии.

— Но конечная цель любого творческого человека — воздействовать на умы, души, сердца...

— Не согласен, это не конечная цель, а побочное явление. Целью музыканта, на мой взгляд, должно являться самовыражение. Если он самовыражается достаточно честно, откровенно и профессионально, побочным явлением этого может быть что угодно: любовь или нелюбовь людей, раздражение, которое ты вызываешь своим творчеством. Может быть, это детонатор к возникновению некоего взрыва, социального или нравственного. Если специально делать что-нибудь, чтобы взорвать или ублажить, понравиться или не понравиться, тогда результат — конъюнктура.

— Сегодня сложно организовать любой концерт — это дорого. Как вы решаете эту проблему?

— Да никак не решаю, я почти не работаю.

— Что же вы делаете сейчас?

— Занимаюсь строительством театра. Чистое строительство. Я и архитектор, и проектировщик, и снабженец. Каким он будет, трудно сказать сейчас. Главное — стены, канализация, энергоснабжение, горячая и холодная вода, штукатурка и...

— Это класс, что есть уже стены. Часто театр начинается с коллектива, которому некуда деваться.

— К счастью, нет. Я решил для себя, что раньше нужно поставить стены, в которых этот коллектив будет трудиться. Конечно, изначально была идея — постановка музыкальных спектаклей или представлений со сквозным действием. Что это будет: опера, оперетта, просто шоу, в котором будут герои, — это уже потом. Главное — база.

— Предполагается постоянная труппа или это будет ангажемент?

— И то и другое. Невозможно собрать в единый, постоянно действующий коллектив людей из других коллективов для постановки хороших спектаклей. У каждого своя жизнь, свои заботы, свои планы. Скорее всего, я попытаюсь собрать людей, разделяющих мои музыкальные взгляды.

— Если это серьезный театр, то должна быть и школа. Кого из своих учеников вы видите в будущей труппе?

— Не хотелось бы сейчас называть. Просто одно из моих дел сегодня — работа в Российской академии театрального искусства, я там заведую кафедрой вокала. Все под руками: и мои ученики, и студенты, которые занимаются у других педагогов. Это хорошее место для отбора молодых исполнителей. К тому же, какие-то талантливые люди могут появиться на горизонте и, узнав, что есть такой театр, они могут захотеть в нем поработать. Может быть конкурс или случайная встреча, но, конечно, это должны быть какие-то новые артисты, мало кому известные.

— Саша, что же происходит с собственным творчеством?

— Ох, очень мало. Все время отнимают бумаги, деятельность, связанная со строительством. Вообще-то так было всегда. Прежде чем записать пластинку, я готовил для этого материальную базу. Мог заработать деньги на концертах, уйти на полгода, на год в тень, потом выпустить эту работу. Сегодня идет процесс создания такой творческой базы, затянувшийся на три года. Песен я практически все это время не пишу, участвую только в готовых концертах или проектах.

— Театр — дело вашей жизни. Естественно, что продолжать дело должен человек близкий, свято разделяющий ваши взгляды. Вы видите преемников в своих детях?

— Я надеюсь, что сын, если захочет, сможет мне помочь. Но как будет? Во-первых, еще не очень понятно, что ему Бог дал; а во-вторых, он может сказать, мол, папа, мне это неинтересно, хочу заниматься компьютерами. Я бы хотел, но без давления.

— Как проходит то немногое свободное время, которое вы уделяете семье?

— В основном это ревизия. Это касается занятий в школе и музыкой. Не делаю ничего специально, не читаю нотаций, если им интересно знать мое мнение, если они следуют моему совету, я очень рад. Но ведь я еще и не всегда могу дать правильный совет, поэтому, если ему не следуют, отношусь к этому относительно спокойно.

— Вы в семье диктатор или демократ?

— Конечно, диктатор, больше диктатор. Но... я диктатор без последствий. Могу накричать, выразить возмущение. Если это связано с нравственностью, требую от них выполнения. Например, врать — не врать, хитрить — не хитрить, предавать — не предавать. Если касается спорных ситуаций, возможны варианты, но стержень — правда.

— Ваша семья — тоже способ самовыражения?

— Наверное. Мне не надо самоутверждаться в семье, там и так относятся ко мне с уважением. Но есть вещи, которые я не приемлю. Стараюсь заставить детей им следовать. Если нет — у них будут проблемы, они могут столкнуться с тем, что люди не полюбят их или будут относиться к ним с опаской.

— Вы ничего не сказали о жене?

— Мы вместе довольно-таки длительный срок — пятнадцать лет. Что я могу о ней сказать — это моя любимая женщина. Я уверен, что это человек, с которым мне и доживать свой век. Если, не дай Бог, мы каким-то образом были бы разделены, случайностью или трагедией, не представляю, что у меня будет другая жена. Это невозможно. Могут быть женщины, какие-то увлечения. Может быть это возможно бы. Бы! Но вот представить не могу. Я наверное знаю, что у нее то же самое. Вот это, наверное, идеальный вариант. Конечно же, мы любим друг друга, конечно же, любовь на протяжении длительного времени трансформируется, меняются ее приоритеты. Может быть, мы не такие пылкие и страстные любовники, какими были вначале, но это нормально. Она очень способный человек, экономист по образованию. Дети, конечно же, закабаляют женщину. Но мы решили, что они должны быть ранними, по крайней мере у нее. Теперь дети выросли, жена еще очень молодая и красивая. Так что я надеюсь, что она еще сможет выразить себя не только как женщина.

— Вы не думали о том, что в вашей сегодняшней деятельности хороший экономист мог бы пригодиться?

— Нет! Ни в коем случае! Жена должна работать самостоятельно. Неправильно разводить на работе семейственность. Это мешало бы и ей, и мне.

— А семейное дело?

— Я против. Считаю, что у жены должна быть своя жизнь. И дома-то муж пытается командовать. Ей надо работать на другом поприще, чтоб муж не мог на нее давить.

— Вы живете достаточно закрыто?

— Да, это убеждение. Я не люблю, когда вокруг меня много людей. У меня всегда был достаточно очень широкий круг знакомых и два-три близких друга, к которым я могу прийти, и они приходят ко мне. Это касается и семьи: у жены две-три подруги, с которыми она общается.

В дверях появился человек с такой кипой бумаг и чертежей, что за ними стало не видно Александра Градского. Ничего не оставалось, кроме как попрощаться. Но эксклюзивное интервью «Зеркалу недели» обещано перед открытием нового театра.