МИХАИЛ ПИОТРОВСКИЙ: «Я ВЫРОС НА РАСКОПКАХ»

Руководить Эрмитажем Михаил Борисович Пиотровский учился в экспедициях. По его мнению, организация экспедиции и руководство «русским ковчегом» — родственные процессы. И здесь, и там нужно выбивать деньги, корпеть над финансовой отчетностью и воодушевлять сотрудников. А в случае победы над препятствиями и обстоятельствами организатора и его спутников ожидает путешествие сквозь пространства, времена и культуры. Пока Эрмитажем руководил отец — Борис Борисович Пиотровский — его сын путешествовал по Йемену, добиваясь знакомства с древней цивилизацией благовоний. А после смерти отца Михаил Борисович вернулся в Эрмитаж, из которого, собственно, не уходил никогда. И теперь путешествует по «русскому ковчегу» — этой роскошно иллюстрированной энциклопедии мировой культуры. А вслед за главой экспедиции плетемся мы — случайные или постоянные гости плывущего сквозь времена дворца.

— Михаил Борисович, знаю, что ваше детство прошло на раскопках в Армении. Расскажите об этом подробнее.

— Да я просто вырос на раскопках! И в археологических экспедициях. Сначала только наблюдал, а потом и участвовал. Причем в первой экспедиции оказался в 7—8 лет. А ковыряться начал годам к пятнадцати-шестнадцати. При этом все мои более-менее отчетливые воспоминания относятся к двенадцати-тринадцати годам. Сначала запоминал пейзажи — сад красивый или рощу — а потом появилось ощущение земли, как она крошится под пальцами, и возникает уверенность в том, что ты раскапываешь загадки. Раскопки эти были по большей части в Армении — в Кармир-Блуре, недалеко от Еревана. Археологи изучали то, что осталось от древнего урартского города и крепости на холме Кармир-Блур.

Отсюда может быть два результата: или влечение, или отторжение. Нас два брата, и брат стал химиком, потому что все это ему надоело — и история, и археология. А я наоборот — пристрастился.

— Тогда почему стали заниматься арабистикой, а не древним государством Урарту, как ваш отец?

— Мне всегда хотелось знать то, чего не знает отец или знает в меньшей степени. И потом, меня всегда тянуло к востоковедению, к языкам. Арабистику выбрал как одну из самых трудных наук. На восточный факультет Ленинградского университета, и особенно на арабское отделение, всегда был огромный конкурс. Но — поступил. И теперь всегда и всем говорю: будь я даже богатым принцем с замком и дворцом, все равно стал бы арабистом.

— И от Эрмитажа бы отказались?

— Почему? Как по мне, востоковедение и Эрмитаж неразделимы. Ведь востоковедение — это не просто наука, которой занимается Эрмитаж, а которой он знаменит. Своими учеными-востоковедами, например… Сами посудите: за последние 150 лет одно имя за другим! И потом — это наука, предполагающая переход из цивилизации в цивилизацию, из эпохи в эпоху. Востоковед может заниматься чем угодно. Заведовать овощной базой, торговать мясом, быть разведчиком, дипломатом, экономистом. К тому же востоковедение вместе с археологией очень хорошо готовит к руководству музеем. Как и опыт организации экспедиции… Вообще процесс их организации очень похож на управление Эрмитажем. Нужно выбивать деньги, вести постоянную финансовую отчетность, работать с людьми…

— Когда произошло ваше знакомство с Эрмитажем? Ходили в детстве в музейные кружки?

— В археологический и искусствоведческий. Словом, с детства все интересы были здесь. Папа поощрял мое рвение, но никогда не заставлял ходить в Эрмитаж, заниматься в кружках. Но если я хотел приобщаться к Эрмитажу, то создавались все условия. Это и притягивало. Был увлечен тем, чем занимался отец, но в то же время тянуло и в другую сторону. В сторону арабистики. Но отец никогда не вмешивался в мои занятия без особых причин.

— Знаю, что особая причина нашлась лишь единственный раз, когда вы медлили с защитой кандидатской диссертации.

— Я писал диссертацию в Институте востоковедения, но очень медленно, не торопился. И отец сказал как-то вскользь, но очень весомо, он так умел: «Вот я умру, а ты еще не будешь стоять на ногах». Это проняло, и я заторопился. Прямого вмешательства вообще не было никогда, он давал советы, но ненавязчиво. Воодушевлял примером.

— Вы провели не один год в экспедициях по Йемену. Как пришли к этой древней, изобилующей загадками стране? Что заставило вас добиваться близкого знакомства с ее тайнами?

— Когда учился и потом работал, об Эрмитаже нельзя было и помышлять, потому что здесь трудился отец. Я работал в Институте востоковедения и занимался арабистикой. Был в Каире на стажировке. Увлекся Йеменом, древними рукописями… Писал его истории, еще не побывав там.

Потом работал несколько лет в Йемене переводчиком, преподавал историю этой страны, изучал древности в разных тамошних музеях. Постепенно мы стали пробивать через разные инстанции возможность организации экспедиции. И одним из важных аргументов было то, что у нас в России уже существовала целая школа по изучению древнего Йемена, книги выходили, статьи…

А Йемен — удивительная страна. Юг Аравийского полуострова, страны библейской царицы Савской, страна благовоний. Страна, в которой благовония в древности были как нефть сейчас. Замечательная, удивительная цивилизация, но малоизученная и малодоступная. Когда начал ею заниматься, коллег во всем мире у меня нашлось лишь 12. И вот в конце концов удалось создать экспедицию — причем уникальную советско-йеменскую, комплексную, широкого гуманитарного профиля. Ее возглавил Петр Афанасьевич Грязневич, мой учитель-арабист.

— И долго длилась она?

— 10 лет. Потом, уже после перестройки, деньги кончились, и мы с нашими зарубежными коллегами ездили в Йемен поодиночке. Сейчас она, правда, восстановилась, но не в том объеме, и я уже в ней не работаю.

— Какой сейчас — по прошествии времени — вам видится йеменская эпопея?

— Экспедиция была совершенно замечательная. Страна благовоний, раскопки древнего города Файгун, города-храма, посвященного богам древней Аравии. Сейчас редактирую свои и Петра Афанасьевича воспоминания о нашем путешествии. Мы ведь с ним прошли из долины Хадромаута, сначала на машинах, а потом через перевалы пешком к побережью. По тому самому маршруту, по которому ходили когда-то караваны с благовониями.

Здесь нас ожидал другой большой объект исследований — порт Кана. Большой порт на красивой скале, откуда вывозили благовония кораблями в Красное море. Там и копать было безумно интересно, потому что в порт этот везли грузы из разных мест. Находок у нас оказалось много, особенно надписей, потому что йеменская цивилизация была очень «писучая».

Я специально изучал надписи на скалах. Это примерно то же, что «Петя и Вася были здесь», но когда Петя и Вася жили несколько тысяч лет назад, то очень важно, какими надписями они портили скалы. И, конечно, как зовут Петю и Васю. Если автор надписи — Вася, то он — русский, если Ахмад — то араб и т.д. В надписях упоминались боги и географические названия. В общем, расшифровывая их, мы определяли стоянки паломников и караванные пути.

Обследовали целые долины — селение за селением. Изучали и раскапывали древние памятники, записывали поэзию, анализировали экономические и природные условия. Причем каждым конкретным заданием занимался специалист. Собрали огромное количество материалов. Это был один из тех вариантов, когда Советский Союз сделал хорошее дело.

— А царица Савская, испытывавшая Соломона загадками, в действительности правила Древним Йеменом?

— Никакой царицы Савской там вроде бы не получается, потому что женщины Йеменом не правили. Но там стоят громадные древние башни, высокие стены, огромные плотины. Это была процветающая страна, и ее жители даже умудрялись собирать воду в период дождей. А когда дождь в пустыне, то идет вода высотой в 5—6 м. Они плотинами ее разбирали, и до следующего сезона дождей были обеспечены водой.

Царица Савская, возможно, являлась союзной южанам правительницей на Севере. Потому что торговый путь шел с юга на север, товары передавались от одного государства — другому, и тот, кто жил на конечной части пути, продавал полученные товары. И отвечал за всю ту славу, которая была позади. Царица Савская правила, вероятно, в Северной Аравии, но за ней была вся мощь и богатство Южной Аравии, потому что жила на конечной точке караванных путей.

— Как же все-таки вы пришли от Йемена к Эрмитажу?

— Практически это было так. Когда умер отец, его заместитель стал директором и предложил мне должность первого заместителя. В итоге я стал преемником. Так что вернулся в Эрмитаж, из которого в сущности никогда не уходил. Ведь мой первый научный доклад был сделан в Эрмитаже, в Отделе Востока.

— Ваши дети продолжают музейную династию?

— Династия, увы, не продолжается. Дочка, правда, тоже закончила арабское отделение восточного факультета Петербургского универитета, одно время жила в Тунисе, но потом ушла работать в банк. Сейчас она работает в Москве. А сын учится на программиста, он с детства бывал в Эрмитаже и сейчас все время пропадает в компьютерном отделе музея. Это не совсем династия, музейное дело в старом понимании. Но музейным делом в новом понимании это можно назвать.

— Как Эрмитаж вольется в грядущее празднование 300-летия Петербурга?

— Не думаю, что мы куда-то вольемся. Мы сами по себе. Тем более что центр празденств будет у нас. Главная выставка, которую собираемся приурочить к 300-летию, называется «Основатель». Это будет огромное, не сравнимое ни с чем собрание личных вещей Петра I. Затем мы отремонтируем полностью Главный Штаб, откроем там экспозиции. Отреставрируем ворота, орлов… Пройдет целая серия выставок. Каких, пока не скажу.

— В «Русском ковчеге» Сокурова вы играли сами себя. Каково было оставаться самим собой в этом грандиозном карнавале?

— Я не то что бы играл, а скорее произносил слова. Сцена была такая: встречаются в одном из залов Эрмитажа три директора музея. Два покойных (Орбели, мой отец) и я. Обращаюсь к ним, они мне туманно отвечают, мрачное что-то предрекают, яснее сказать не могут или не хотят. Так же мистически мы расстаемся. Дым какой-то идет, звучат зловещие заявления. Они, мол, знают, что будет с Россией, но не скажут.

— Что для вас преемственность поколений? Как вы ее понимаете?

— Преемственность поколений — вещь очень важная. Дети должны в той или иной степени продолжать дела отцов. Отцы должны быть для них высшим примером — на этом и строится человеческая культура. Мне повезло: я всегда хотел заниматься примерно тем же, что и отец. Археологией, историей, Эрмитажем. Тем и живу.