МАРТ. КИЕВ

Не могу сказать, что встречаю в России или в Украине многих людей, согласных с акцией союзников в Ираке. Осознаю, что, таким образом понимая необходимость и неотвратимость этой акции, нахожусь в меньшинстве. Однако теперь не просто в меньшинстве в обществе постсоветском, к этому я уже привык. А в меньшинстве в обществе европейском, западном, что создает какие-то новые ощущения и некоторые новые возможности для анализа. Как так случилось? Почему для меня американское отношение к делу намного понятнее и очевиднее, чем французское или немецкое? Почему я не воспринимаю в качестве аргумента принцип важности сохранения международного права, утвержденного после Второй мировой войны?

Международное право, как мне кажется, имеет смысл только в том случае, если оно развивается. Именно неразвитость международного права перед Второй мировой войной, желание успокоить потенциального агрессора, вместо того чтобы своевременно ликвидировать его опасный режим, аморфность и неавторитетность Лиги наций стали причиной создания нового международного права уже после многомиллионных жертв, на руинах Европы. И это новое право также было довольно искусственным — поскольку защитники, скажем, прав Совета Безопасности ООН и статуса ее постоянных членов вряд ли смогут сами себе объяснить, почему мир, в котором все решают пять государств, справедливее мира, в котором все решают одно или два? Разумеется, в годы холодной войны эта структура играла свою сдерживающую роль, хотя не остановила ни одной из войн, не ограничила возможности ни одного из диктаторов. Но когда теперь я слышу предложения о реформировании ООН, о том, что постоянных членов должно быть не пять, а десять, я пытаюсь понять — а чем эти десять лучше других? Что это за оруэлловская звероферма, в которой постоянно находится кто-то более «равный», чем другие? И как часто теперь будет происходить это тасование избранных? По историческим заслугам, экономическому уровню, имперскому наследию, количеству ядерного оружия?

Мир сегодня на пороге переоценки самой сущности международных отношений. Да, это монополярный мир — но никто еще не доказал, что он будет хуже только что похороненного биполярного или иллюзорного многополярного. В нормальном мире не может быть ни одного, ни десяти жандармов — но для этого в нормальном мире должно не быть ни одного, ни десяти преступников. Развитие событий вокруг Ирака свидетельствует, что, к нашему счастью, от преступников все же легче избавиться, чем от жандармов...