ЛЮБОМИР ДМИТЕРКО В ЖИЗНИ И БРОНЗЕ

18 марта минуло 90 лет со дня рождения лауреата Государственной премии Украины имени
Т.Г. Шевченко Любомира Дмитерко. Его полувековое творческое наследие в литературе состоит из большого количества стихотворений, пьес, среди которых нельзя не упомянуть знаменитого «Генерала Ватутина», и прозаических произведений, в частности — трилогии «Мост через пропасть». Последним прижизненным изданием стал четырехтомник его произведений.

В литературу Л. Дмитерко пришел в 1929 г. — поэтическим сборником «Иду». До самых важных событий, которые произвели большое впечатление на молодого поэта, была работа на Киевской киностудии (конец 30-х гг.), где он занимал должность заместителя директора, то есть — самого А. Довженко. В годы войны (1941—1945) Л. Дмитерко работал корреспондентом фронтовой газеты, все свое творчество и публицистический дар отдав делу борьбы с врагом.

После войны Л. Дмитерко вел плодотворную творческую деятельность, которую ему чудом удавалось совмещать с административной работой в СПУ. К важным вехам его жизни принадлежит работа в заседаниях Генеральной Ассамблеи ООН (1958—1962) и ЮНЕСКО (1972).

Но в многогранной, многожанровой деятельности писателя была еще одна важная сторона — редакторская. Около четверти века Любомир Дмитриевич возглавлял ведущий литературный журнал СПУ «Вітчизна».

Эти менее известные грани жизни и труда писателя сохранило для современного читателя короткое эссе Леонида Ефимова, также, к сожалению, уже покойного, немало лет проработавшего под руководством Л. Дмитерко в редакции «Вітчизни». В связи с юбилеем публикуем эту страницу творческого наследия.

Юбилейная дата — достаточный повод для того, чтобы придать воспоминаниям хрестоматийный глянец. Ибо время на самом деле стирает все несущественные детали, оставляя от человека лишь бронзу... Такую, как на Байковом кладбище, где романтизированный бюст Дмитерко принадлежит уже вечности.

Но в памяти моей и всех моих товарищей по «Вітчизні», которым посчастливилось работать с Любомиром Дмитриевичем, он никогда не будет холодным монументом, поскольку принадлежал к редчайшему типу жизнелюбов, называемых неисправимыми.

Родился он весною и, наверное, все-таки под счастливой звездой. Жил интересно. В этом седом патриархе до последних дней было что-то мальчишеское, а это всегда свидетельствует о непосредственности и искренности чувств. Быстро зажигался, быстро и сдерживал себя, и вообще не имел в характере той рассудительности, которая зачастую приходит с годами.

Когда Любомир Дмитриевич был в хорошем расположении духа, его было как-то особенно много в пространстве (рост около двух метров), заполнял его шумом и смехом. Не имел и намека на заносчивость, и редакционный курьер в его присутствии чувствовал себя так же раскованно, как и «живой классик». Бывало, идешь к нему в кабинет, а он ведет себя так, как будто ты своим визитом просто осчастливил его. Особенно, если у тебя в папке материал на криминальную тематику, которую он любил ужасно.

У Дмитерко был свой мир увлечений и привязанностей.

Он никогда не отказывался от товарищеского застолья, страстно болел за киевское «Динамо» и непримиримо относился к литературным бездарям, хотя... изредка вынужден был их печатать. Никто — ни друзья, ни враги — не смогут отрицать, что Любомир Дмитриевич всегда мог позволить себе наибольшую человеческую роскошь — быть самим собою и говорить то, что думаешь. Поэтому и писать о нем нужно без малейшего лицемерия.

Взявшись за эти воспоминания, я не заглядывал ни в биографические, ни в библиографические справочники. Не буду составлять здесь длинного реестра романов, поэм, пьес Дмитерко. Остановлюсь лишь на том, каким он виделся нам как редактор, как выполнял свою трудную, неблагодарную и даже опасную работу. Ибо еще со времен Робеспьера и до наших дней редакторам грозят, их шантажируют, в них даже стреляют. Не говоря уже об откровенной недоброжелательности определенной категории авторов, без которых просто не обходится ни одна из редакций.

Если исходить из традиционных представлений, то администратором Дмитерко был никудышным. Он полностью лишен типичных руководящих комплексов. Не обращал внимания на внешние признаки дисциплины, и ему было безразлично, находятся ли сотрудники на своих рабочих местах или бегают где-то по делам. Хотя время от времени, особенно «при царствовании» Андропова, бросал на летучках «грозные слова», напоминая о регулярном посещении «конторы». И все же наиважнейшим было для него —надлежащего ли качества рукописи и своевременно ли предоставляются, поскольку существует производственный график. А это, по сути, и составляет основное содержание работы главного.

Дмитерко никогда не дергал нас по мелочам, и каждый был на самом деле суверенным за своим письменным столом. Никогда не унижал достоинства подчиненных, хотя мог иногда вспыхнуть благородным гневом, чаще всего безадресным. С ним всегда можно было поспорить, но до определенных границ. Дмитерко мог быть и непоколебимым. Органично не терпел повышенного тона и лишь мучительно морщился, услышав, как где-то в приемной кричит «отклоненный» автор. Но ничего не поделаешь, журнал — это не райсобес... Не проводил длительных совещаний, издавал лишь крайне необходимые приказы по редакции (типа зачислить-освободить) и не любил слоняться по «коридорам власти».

Что же тогда делал редактор «Вітчизни»? То, что прежде всего и следует делать редактору: читал и правил рукописи, принимал авторов и делился с нами мыслями, каким бы он хотел видеть журнал. Журнал, которому был предан до последнего дыхания. Читал рукописи на работе, читал дома и даже ожидая своей очереди в парикмахерской. Бывало, накануне какого-то праздника вся редакция стоит на головах, лишь в кабинете Дмитерко царит полнейшая тишина. Читает!

К этому сводилась вся редакторская работа — читать и править? Рассмотреть настоящий талант и перекрыть дорогу бездарности. Это когда Любомиру Дмитриевичу «выкручивали руки». Оценивал он рукописи безошибочно, тем самым определяя линию журнала, хотя она довольно часто и противоречила «генеральной».

Дмитерко достаточно уверенно вел «Вітчизну» сквозь все политические бури, через все подводные рифы и беспрерывные окрики из «большого дома». Сейчас только удивляешься, как смог он в условиях тогдашней жесткой цензуры удерживать штурвал «Вітчизни» почти четверть века, печатая при этом все «крамольное», а значит, все лучшее, появляющееся на украинском литературном рынке.

Дмитерко неоднократно вызывали «на ковер». Его «прорабатывали» в наивысших эшелонах власти, его предупреждали. Он вяло оправдывался, возвращался в редакцию и... снова подписывал в печать литературную «взрывчатку». После чего определенное время искоса поглядывал на телефонный аппарат. А звонок оттуда, откуда и положено, не заставлял себя долго ждать.

Как-то за одну публикацию «влепили» «лишь» выговор, после чего один из его инициаторов мрачно пошутил: «Считайте, что получили орден». А за печатание произведений молодого Григора Тютюнника и «Собора» Олеся Гончара Дмитерко долго «прорабатывали» на заседаниях Политбюро ЦК КПУ и записали два выговора в личное дело.

Говорят, с годами наш редактор стал осторожнее. Наверное, так оно и было. Особенно во время очередного предупреждения, что придется все же дела передавать. Но расскажу о случае, к которому сам был причастен и который свидетельствует о том, что и в последние годы жизни инстинкт самосохранения у Дмитерко в какой-то мере не срабатывал.

Как-то, кажется, летом Любомир Дмитриевич позвонил по телефону мне домой, попросив, чтобы я прочитал роман Павла Загребельного «Южный комфорт», готовившийся к печати. Прочитал с точки зрения юриспруденции, которой в то время усиленно интересовался. Буквально с первых страниц я схватился за голову. Учитывая то, что это был пик тех «благословенных времен», которые мы называем застойными, выход романа мог означать и для самого автора, и для редактора лишь неотвратимое политическое самоубийство. Это был такой острый памфлет на органы прокуратуры, что во времена Сталина за это сразу бы расстреляли обоих — а заодно и рецензента. Относительно брежневской поры, то здесь непременно должны были наступить суровые оргвыводы. Но со своими предостережениями я опоздал. Не успел сделать самых необходимых правок, которые спасли бы защитников законности от неслыханных обвинений в том, что почти все они или дураки, или негодяи, или приспособленцы. Что не только не защищают права человека, а наоборот — сами на каждом шагу нарушают их. Когда я очень взволнованный прибежал в редакцию, оказалось, что «Южный комфорт»... уже в наборе. Безумство храбрых!

Не буду описывать здесь потрясения, вызванного в юридических кругах (да и не только в юридических) появлением романа в «Вітчизні». По Киеву забегали юристы, собирая подписи с требованием подвергнуть остракизму «диверсионное произведение». В Москве при генеральном прокуроре срочно собрали совещание, в сущности, судилище, которое потребовало немедленной административной расправы над нарушителями юридического покоя. Не избежала «Вітчизна» разгромной рецензии и в республиканской прессе.

Все это время Дмитерко был обеспокоен. (Он так и не дожил до выхода «Южного комфорта» отдельной книжкой, ставшего возможным только в наши дни.) Но вот буря немного утихла, и битый-перебитый редактор «Вітчизни» остался верен себе. «Покаялся»... и отдал в печать очерк о киевской мафии, тоже достаточно опасный. Ибо тогда считалось, что мафии у нас нет потому, что ее не может быть никогда.

Пожалуй, среди всех талантов, которыми природа одарила Дмитерко, наибольший его талант — быть человеком. Он всегда ходатайствовал о каких-то обездоленных, никогда не забывал старых друзей, независимо от их места в общественной иерархии, и обожествлял свою семью. Прожив на свете три четверти столетия, постареть Любомир Дмитриевич так и не успел. Стариковская немощь даже не коснулась его. Пока не поразила болезнь. А потом тяжелая, бессмысленная операция — отрезанная вместе с плечом правая рука. И мученическая смерть.

Незадолго до кончины, когда от Дмитерко осталась одна лишь тень, мы посетили его с Владимиром Яворивским и Игорем Малышевским в больнице. Что же волновало его в последние земные часы? Неужели, спрашивал он, придется оставить «Вітчизну» и оформлять пенсию? Может, эта мысль и добила его окончательно?

Да, его нет с нами уже много лет (умер осенью 1985-го). Но память о нем осталась живой и теплой. Мы, «вітчизняни», портретов Любомира Дмитриевича со стен не сняли. Более того, все богатое духовное наследие, полученное от него, стараемся сохранить. И на обычных редакционных перекличках его имя называем среди живых.