ПУЛИ ДЛЯ НИХ ПРИГОТОВИЛИ ЗАДОЛГО ДО АРЕСТА

Массовый отстрел музыкантов по разнарядкам ЦК ВКП (б)

Кажется, о нашем карательном прошлом написано уже столько, что те годы должны бы уже стать исключительно достоянием истории. Однако все новые и новые документы, которые становятся доступны для ознакомления, делают это прошлое злободневным. Нужно же до конца понять, что с нами происходило. Хотя понять это часто совершенно невозможно.

Эпоха, которую называем разгулом тоталитаризма, поражает не только своей жестокостью, чем, собственно говоря, человечество удивить никак нельзя. Она поражает своим бессмысленным устройством, потому что ее институты работали сами против себя, уничтожая в основном не противников, а сторонников режима. Что, безусловно, свидетельствовало о свихнутом сознании правителей. Явление, едва ли имевшее полных аналогов в минувших веках.

Сколько же людей пало жертвами этого государственного безумия? Такой знаток России, как Р. Конквест, утверждает, что только прямые репрессии дают цифру 16-20 миллионов. Если же учесть террор гражданской войны, коллективизацию, эпидемии и высылку целых народов, один только Бог знает, сколько душ загубила советская власть.

На многих списках лиц, представляемых Сталину для осуждения по первой категории, то есть к расстрелу (без следствия, суда и права обжалования), стоит автограф самого Сталина (или вождей более низкого ранга). Конечно, там часто встречались имена знакомых ему соратников. В масштабах же страны, от Москвы до самых до окраин, он обреченных не знал и знать не мог, как, например, малограмотного грузчика с Дальнего Востока Ивана Демура, обвиненного в шпионаже в пользу Японии. Узнал, наверно, только из сообщений в прессе, посвятившей процессу над ним несколько строк.

Откуда же цифра 16-20 миллионов, равная населению среднего европейского государства? Ни один средневековый мор не мог бы стереть в нем с лица Земли такое количество верноподданных. Но Россия была по размерам велика, и дело было поставлено с истинно российским размахом.

Из Москвы шли прежде всего принципиальные установки, как, например, решение Политбюро № П-64/22 от 5 сентября 1938 г., вводящее неслыханные в цивилизованных странах нормы судопроизводства в виде внесудебной расправы (особые тройки). Из Москвы шли также лимиты на применение высшей меры, как шли лимиты на оборудование, металлопрокат, стройматериалы. Уничтожение людей стало плановой отраслью народного хозяйства, опережавшей по темпам остальные.

И что особенно трудно постичь сознанием - многие регионы выдвигали свои «встречные планы». Выделенные лимиты на количество репрессированных им казались недостаточными, и они выбивали у Центра дополнительные, как выбивали на тот же металлопрокат. В архивах недавно обнаружены телеграммы из краев и областей, и сказать, что они просто удивляют, все равно, что ничего не сказать. Никакие определения здесь не приложимы.

Итак, несколько телеграмм:

Из Горького 4. II. 1938

Москва ЦК ВКП (б) тов. Сталину

Работа тройки закончена, в пределах лимитов по области репрессировано, осуждено 9600 кулацкого, эсеровского, повстанческого, других антисоветских элементов. Дополнительно вскрываются кулацко-белогвардейские элементы, проводящие подрывную работу, всего по области учтено до 9 тысяч кулацкого и антисоветского элемента. Обком просит установления дополнительного лимита первой категории 3 тысячи.

Из Иркутска 25. VIII. 1938

Москва ЦК ВКП (б) тов. Сталину

НКВД тов. Ежову

Ввиду незаконченной очистки области от правотроцкистских, белогвардейских, панмонгольских контрреволюционно-враждебных элементов, колчаковцев, харбинцев, эсеров, кулаков, подпадающих под первую категорию, просим ЦК ВКП (б) увеличить дополнительный лимит по первой категории для Иркутской области на 5 тысяч.

Секретарь Иркутского обкома ВКП (б) Филлипов

Начальник УНКВД Малышев

А на подобной телеграмме из Омска имеется собственноручная резолюция вождя: «т. Ежову. За увеличение лимита до 8 тысяч. И. Сталин». Хотя он не имел ни малейшего представления о том, кто эти люди и в чем их вина.

Что же касается Украины, то соответствующего ходатайства увеличить разнарядку найти не удалось, но зато обнаружены решения Политбюро от 31 января 1938 г. об увеличении расстрелов дополнительно на 6000 человек и от 17 февраля 1938 г. - на 30 тысяч человек.

То есть обреченных считали не в зависимости от конкретной вины, а как скот, по головам.

Уже попали в прицел по Москве наиболее преданные делу марксизма-ленинизма соратники. Уже прошли на местах по первой категории наиболее приметные политики, ученые, военные, инженеры, адвокаты, учителя.

Где же набрать под лимиты требуемый контингент? Какие массовые профессии еще не охвачены преследованием?

Правильно, музыканты!

Президент Международного благотворительного фонда «Духовна спадщина» Вера Тимошенко, которая многие годы составляет списки невинно осужденных, назвала мне фамилию человека с большими заслугами перед украинской культурой. К тому же, по отзывам его и ныне здравствующей дочери, человека доброго и кроткого. Какой ему был резон вредить Отечеству, могли доказать лишь костоломы из ведомства Ежова.

Получив разрешение поработать в архивах госбезопасности, я познакомился с делом № 49423, которое открывается нижеследующей справкой:

«Левицкий Борис Порфирьевич 20 ноября 1937 года осужден по первой категории (протокол № 363)».

Какую же опасность представлял Борис Порфирьевич для советской власти?

Из анкеты арестованного узнаем, что отец его был сельским священником, а сам он сначала учительствовал и после обучения в музыкальном заведении и окончания дирижерских курсов руководил хором. «В белых и других контрреволюционных армиях и бандах не состоял, в восстаниях против советской власти не участвовал. Жена - певица».

Но уже через несколько дней после ареста Левицкий сознался во всех смертных грехах, и можно лишь догадываться, в какие руки он попал, если из-под его пера вышел такой документ:

«В НКВД УССР

От арестованного Левицкого Б. П.

Свидетельствую, что я решил чистосердечно признаться в своей и других лиц контрреволюционной деятельности.

В 1936 году я был привлечен к шпионской и контрреволюционной деятельности в пользу Германии. По указаниям Поповского я должен был, руководствуясь своей работой руководителя хора, вербовать среди хористов шпионов и диверсантов».

Наверное, читая это признание, палачи Бориса Порфирьевича смеялись. Иметь дело с тайнописью и взрывчаткой хористам как-то было не по профилю. Не смеялся только сам Борис Порфирьевич, ибо жить ему с момента заявления осталось всего двенадцать дней.

Тут необходимо сказать, что в своем заявлении Левицкий называет и «сообщников», в том числе дирижера Пап‚-Афанасопуло и еще нескольких руководителей хоров. Потому что следствие один Борис Порфирьевич не устраивал. Следствию нужна была целая организация, и, «подставляя» под пыткой своих коллег, Борис Порфирьевич тем самым утверждал, что все киевские певцы, объединенные в хоры, создали разветвленную шпионско-диверсионную сеть.

Но не будем судить его слишком строго. Имеются свидетельства, что даже маршал Тухачевский выдержал в пыточной камере лишь шесть дней, а замнаркома иностранных дел Крестинский «сломался» всего за одну ночь. А ведь это были люди, которые считались железными.

Но, видимо, понимая, что без единого доказательства обвинить Бориса Порфирьевича в сборе разведывательных данных будет непросто, следователь решил навязать ему вредительство, так сказать, по основной специальности.

«Признаю себя виновным в том, - писал Левицкий под диктовку своих мучителей, - что я украинский националист и в своей практической музыкальной деятельности пропагандировал литературу националистического уклона, прививая слушателям и участникам хоров, которые возглавлял, националистические взгляды, засоряя хоры антисоветским чужим элементом».

Поскольку же мобилизовать такое количество вокалистов на борьбу с завоеваниями социализма можно было лишь из единого центра, следователи строили соответствующую вражескую вертикаль.

«Завербовал меня для проведения диверсий и шпионажа в пользу Германии, - писал далее Левицкий - заведующий секцией хоровиков при Союзе работников искусств Поповский Юрий Васильевич».

Поповский - это, так сказать, непосредственный начальник. Ну а чем выше начальник, тем опасней он как вредитель, и поэтому доказывается, что вражеские действия Поповского в свою очередь направлял никто иной, как начальник Управления по делам искусств УССР Хвиля, который, естественно, тоже был агентом германской разведки.

Но, допрашивая Левицкого и всячески уклоняясь от конкретных вопросов, которые просто не имели конкретных ответов, потому что дело от начала и до конца было сфабриковано, следователь Чечерский вынужден был один вопрос все-таки задать, поскольку сталинская юриспруденция старалась придать своим процедурам видимость законности. То есть, он просто не мог не поинтересоваться, какие же засекреченные сведения передал Борис Порфирьевич в Германию и сколько народно-хозяйственных объектов взорвал. Без этого в действиях подследственного не было бы состава преступления и его следовало немедленно освободить из-под стражи.

Ну что было делать с Левицким, который за всю свою сознательную жизнь не зашифровал ни одного текста, разве что мелодию в нотах?!

Чечерский выход все же нашел, заставив Бориса Порфирьевича сделать такое признание: «Как меня информировал Поповский, диверсионная и шпионская работа должна быть приурочена мною к периоду войны Германии с Советским Союзом».

Вдумаемся в это, читатель! Иными словами, Левицкого арестовали не за поступки, а за намерения их якобы совершить через четыре года. Хотя сам Карл Маркс, которого сейчас принято во всю ругать и который, несмотря на все, был высокообразованным человеком, как-то заметил: лишь в намерениях, которые не привели к конкретным поступкам, состава преступления не имеется.

Впрочем, следователь НКВД в своей повседневной работе руководствовался не мыслями одного из основоположников, а указаниями товарища Сталина об обострении классовой борьбы.

Знакомясь с делом дирижера Левицкого, любой человек, даже не имеющий ни малейшего представления об Уголовно-процессуальном кодексе, сразу убедится в отсутствии даже косвенных доказательств. В нем нет даже малейшего намека на то, что Борис Порфирьевич хотя бы просто смотрел в сторону тех объектов, которые следовало считать стратегическими. Примечательно в этом плане, что показал обыск, сделанный в день ареста в доме дирижера. Ордер на эту акцию подписал сам нарком внутренних дел УССР, что должно было подчеркнуть особую социальную опасность арестованного.

В присутствии жены Бориса Порфирьевича и дворника несколько человек с пустыми глазами тщательно обшарили каждый уголок в скромном дирижерском жилище, но так ничего и не нашли, кроме шести сугубо семейных фотографий.

Вернули жене? Нет, в деле есть акт, составленный старшим оперуполномоченным Деркачем и сотрудником III отдела Басовым о том, что фотографии уничтожены. Зачем? Чтобы от Левицкого не осталось даже изображения на фотобумаге?

На последующие вопросы следователя, кого все-таки он сам завербовал, Борис Порфирьевич ответил, что никого. В этом случае Борис Порфирьевич проявил твердость, хотя ему оставалось всего три дня жить. Он действительно не назвал ни одной фамилии, ибо стоило ему назвать даже из числа своих недоброжелателей, то они тут же разделили бы его участь. Не хотел этого Борис Порфирьевич. В общем перед Левицким нужно было извиниться и немедленно выпустить его на свободу, так как все обвинение фактически было построено на самооговоре. А раз вина не доказана, то, кажется, еще со времен Римского права считается, что доказана невиновность. Но пуля для него была приготовлена еще до ареста.

Тем не менее Левицкого вскоре опустили в подвал и расстреляли.

У Бориса Порфирьевича было пятеро детей.

Лишь в 1956 году заместитель генерального прокурора страны генерал-майор юстиции принес протест в Верховный суд на приговор, вынесенный Левицкому в 1938 г., доказав нелепость предъявленных ему обвинений. Левицкого полностью реабилитировали.

Кто-то сказал, что даже гибель одного человека - это просека во всем человеческом роду. Но в лице Бориса Порфирьевича Левицкого общество потеряло не только одного из своих граждан, но и талантливого дирижера, о чем свидетельствуют документы, которые довелось увидеть в музыкальных архивах Украины.

Ровно через два месяца до того, как за Левицким пришли, был арестован еще один украинский дирижер - Сергей Юрьевич Пап‚-Афанасопуло.

Сергея Юрьевича и допрашивать не нужно было. Ведь по происхождению он был дворянин, сын царского генерала, и всего этого считалось достаточным, чтобы возбудить против него уголовное дело. Однако формальности были все же соблюдены. В постановлении об аресте указывалось, что Сергей Юрьевич проводил контрреволюционную агитацию и сплачивал вокруг себя вражеский элемент. Как показывало далее расследование, Пап‚-Афанасопуло «рассказывал антисоветские анекдоты, выражал недовольство политикой партии и советской власти. А после самоубийства врага народа Любченко отзывался о нем как о всеукраинской фигуре».

Вероятно, из-за греческой фамилии Сергея Юрьевича обвинить в украинском буржуазном национализме было не вполне логично, и поэтому его судили за антисоветские настроения.

Сергей Юрьевич тоже руководил хорами, был директором передвижной оперы, но перед этим определенное время работал в системе Министерства коммунального хозяйства УССР, ибо имел и экономическое образование. Так вот в деле имеется документ, по которому можно построить вполне достоверную модель тогдашней эпохи. Документ этот воспринимался бы как пародийный, если бы не был олицетворением трагедии целого поколения.

Что же такого натворил Пап‚-Афанасопуло в области коммунального хозяйства, что попал в поле зрения КНВД?

Оказывается, «работая старшим экономистом жилищного хозяйства г. Киева, он принимал участие в составлении вредительского плана ремонта жилой площади. В этом плане им допущен ряд явно оппортунистических утверждений и вредительских установок, которые ничего общего не имеют с задачами, поставленными партией и правительством в области коммунального хозяйства».

А именно:

«На стр. 22 даются вредные оппортунистические указания предусмотреть в плане 1936 г. аварийные перебои на водопроводах по опыту минувших лет».

«На стр. 34 также рекомендуется изучать нормы простоев трамваев на основе анализа простоев минувших лет» и, наконец, на стр. 76-77 «ничего не сказано о могучем стахановском движении».

Враг? Враг!

И весь этот горячечный бред написал не следователь, а тогдашний нарком коммунального хозяйства Межуев в своем приказе, а следователь лишь приобщил к делу.

Процитированного приказа тоже было предостаточно, чтобы бросить Сергея Юрьевича за решетку, но на этот раз органы охотились прежде всего на музыкантов. Поэтому Сергею Юрьевичу было предъявлено обвинение в том, что при его участии «в Харьковском музыкальном обществе мобилизовались антисоветские силы».

Короче говоря, Пап‚-Афанасопуло был двойной враг. Он не только предлагал составлять промфинпланы с учетом возможного простоя трамваев, но и антисоветски дирижировал хоровой капеллой.

Впрочем, следствие по его делу почему-то затягивалось, пик репрессий миновал, и Сергей Юрьевич отделался сравнительно мягким наказанием: его направили отбывать срок в Казахстан.

Но вот настали первые послевоенные годы, и преследование представителей социально чуждой среды возобновилось с новой силой. Страницы газет запестрели определениями, которыми щедро наделяли писателей, артистов, музыкантов. Их называли «специалистами по оплевыванию советской действительности», «наемниками международного империализма», «диверсантами от музыки».

В газете «Радянське мистецтво» от 17 марта 1949 г. была опубликована статья тогда еще совсем молодого исследователя музыки, а сейчас доктора искусствоведения, который поныне работает в системе Национальной академии наук. В этой статье он буквально распинает на кресте своего коллегу, киевского искусствоведа Береговского, за то, что тот «возводит поклеп на советскую власть, утверждая, что народное творчество начинает отмирать после Октябрьской революции». Следует понимать, что в связи со всеобщим развитием грамотности.

Газету с этой статьей тоже приобщили к делу, а Береговского, по некоторым сведениям, расстреляли, в назидание всем остальным, чтобы не отрицали значение фольклора.

Разумеется, Сталин, который всю жизнь настороженно относился к художественной интеллигенции, преследовал не только музыкантов. Еще в 1989 г. академик НАН Украины Николай Жулинский, ссылаясь на достаточно приблизительные расчеты, сделанные за рубежом, сообщил, что из 259 украинских писателей, которые печатались в 1930 г., к 1938 году осталось только 36, из них подавляющее количество было репрессировано. По тем же расчетам извели и немало музыкантов. Впрочем, писатели еще могли представлять собой угрозу существовавшему строю. Что же касается музыкантов и, в частности, дирижеров, то они в силу особенностей своей музы едва ли были способны на это. Тем не менее карающий меч советских спецслужб опустился на головы многих из них.

Невозможно, конечно, представить себе, о чем успели подумать в свой смертный час Левицкий, Береговский и начальник всех искусств Украины Хвиля. Вот Бухарин, например, был уверен, что его жертва нужна партии. Что же касается музыкантов, о которых шла речь, то они не поднялись столь высоко в своем классовом сознании. И не исключено, что последней лихорадочной мыслью, которая мелькнула у них на самой грани между жизнью и смертью, было - «За что?».

В самом деле, за что? Пожалуй, окончательного ответа на этот вопрос нет и сегодня.