ГОРЬКИЙ ДЕКАБРЬ ПОЛКОВНИКА

Похоже, это можно увидеть только в Николаеве: десятки мужчин сходятся на Радянскую, главную улицу города, строятся в колонны и идут маршем в сторону Ингула. Затем — по Адмиральской, далее — по Пушкинской, потом — по мосту через Ингул. Деловитые горожане замедляют ход на тротуарах, замирают автомобили на улицах и обоих концах моста, а по дворам, переулкам, квартирам, офисам неудержимо катится: «Афганцы идут!...» Они идут молчаливо, задумавшись, держа в руках венки и красные гвоздики, чтобы возложить их в сквере у памятного знака, слегка вздрогнуть от салюта по погибшим побратимам, а затем, после стопки, отведать скромную кашу полевой кухни.

Впрочем, так бывает не в декабре, а в феврале, 15 числа, когда последний наш солдат оставил Афганистан. В декабре они тоже собираются, также ходят в сквер, но не так торжественно. В декабре намного сильнее давит душу горечь: 25-го началась афганская война.

Мой собеседник — председатель областного Союза воинов-интернационалистов полковник запаса Александр Демьяненко.

— Как встретил в 1979 году кадровый военный Демьяненко сообщение о вводе советских войск в Афганистан?

— Я тогда как раз учился в академии. Как только услышал, почему-то подумал: мы здесь мирно спали, а они уже въехали. Это же война. И еще я тогда подумал: вот, например, в каком-то селе живет себе человек. А я зашел к нему на подворье, в избу. И говорю: это не так и это не так. Здесь вместо риги поставим мельницу, картофельный огород засеем гвоздиками... Что подумает этот человек? Будет ли послушно молчать? И каким я буду в собственных глазах?

— А потом, через шесть лет, когда самому пришлось лететь в Афганистан, кем вы себя чувствовали — другом хозяев земли или оккупантом?

— Нет, оккупантом себя не чувствовал. Я вам скажу так: простые люди, жившие и работавшие рядом с нами, снимавшие по два урожая в год, относились к нам неплохо. Я не могу сказать, что воевал с афганским народом. С бандформированиями — да. Но ведь эти отряды формировались в Пакистане, Иране в основном из наемников разных национальностей: даже французы и китайцы были. Как сегодня в Чечне, там на профессиональном уровне действовали люди, зарабатывающие на войне.

А посмотрим с другой стороны. Моя точка зрения — не просто абстрактного человека, но еще и славянина. Ведь у нас процентов семьдесят, да какие там семьдесят — все девяносто! — личного состава, преимущественно в пехоте, составляли выходцы из Средней Азии. Мусульмане против мусульман. И стреляли друг в друга.

Вообще-то, по большому счету, афганская война — отражение противостояния Штатов и Союза. Американцы в свое время еще дольше, чем мы в Афганистане, воевали во Вьетнаме. Все уже казалось бы отошло, улеглось, забывается. Но про каждого из сотен тысяч воинов Америка не забыла! Каждый, воюя, знал гарантии своей дальнейшей жизни. О наших же так не скажешь. И имеющиеся гарантии весьма расплывчатые, и реализация их — как мокрое горит...

— Были такие моменты, о которых и вспоминать не хочется?

— Да вспоминается все, буквально все. Лучше бы не было нескольких встреч с высоким начальством. Например, первый мой день в Афганистане. Прямо из аэропорта прибыл в бывший дворец Амина. Жду в приемной члена военного совета. Жду час, второй, третий. И вот выходят несколько генералов. Член военного совета кивнул в мою сторону: мол, кто это? Да это, говорят, Демьяненко, прибыл на должность заместителя начальника политотдела дивизии. «Откуда прибыл?» — «Из-под Одессы, товарищ генерал, из Чабанки». — «А-а-а, ну хрен ты туда вернешься!» — еще и фигу мне под нос сунул. Что он этим хотел сказать, я так и не понял. Стою, закипаю. Но подошел ко мне генерал-майор, здоровяк, два-ноль-два, хлопнул по плечу: «Поехали отсюда. Домой». Это был командир дивизии Григорий Касперович.

— И вот это «домой» прозвучало для вас естественно?

— А как же! На бронетранспортере — в аэропорт, на самолете — в Шинданд. Посадка была еще та: с высоты семь пятьсот машина, как ястреб, падает на аэродром — чтобы уберечься от ракет. Кто сознание потерял, у кого кровь из ушей... Сели. Отбросили аппарель. Я еще сижу, в ушах — канонада. Аэродром затемнен, только фары машин бьют в глаза. Из темноты кричат: «Демьян есть?» — «Есть», — говорю. «Давай чемодан, поехали домой». Уже в модуле достал гостинцы — водку и зелень с ташкентского базара. А у них был ужин готов: ароматы, даже голова закружилась, у меня же за целый день и маковой росинки во рту не было. Во-первых, в штабе в приемной просидел, во-вторых, у меня и денег не было, в-третьих, куда в чужом Кабуле идти — это же не Радянская или Дерибасовская.

Вот так, с первого удара самолетных колес об аэродромную полосу, с ароматов первого ужина у меня отложилось: я прибыл домой. И еще запомнились глаза, жесты Сашки Барыкина, которого я прибыл сменить. Я тогда еще не понимал, это потом пришло осознание, насколько трепетно ждешь замену. Каждый офицер считал дни, когда оставит войну.

— А как шли в Афганистан рядовые солдаты? Ну, например, в райвоенкомате знакомятся с призывниками. Оценивают физические данные, образовательный уровень, умственные способности. И эти качества работают на «плюс» или на «минус»? То есть, в Афганистан посылать парня или, скажем, в Херсон либо Тулу?

— Это тяжелая тема. Когда началась афганская мясорубка, то множество пап и мам делали все возможное и невозможное, чтобы сын не попал в Афганистан. Но в конечном итоге гарантии все равно не срабатывали. Вот, например, в Одессе военкомат направляет парня служить в Тирасполь. Все прекрасно? Но через определенное время уже в Тирасполе составляют списки и как-то утром объявляют: вечером — вылет на Ашхабад.

Через мои руки проходили личные дела всех новоприбывших. Так вот, я не видел там сына партработника...

— ...министра...

— Ну, о сыне министра и речи не могло быть! Кстати, изо всех областей Украины более всего пострадала, т.е. получила наибольшее количество цинковых гробов, Донецкая область.

— Там, где наибольший слой рабочих.

— Вывод правильный. Еще раз подчеркиваю: речь идет о солдатах. Офицеры же прибывали и выбывали в плановом порядке. Я, например, знал, что пройду Афганистан. Единственная неизвестность: когда?

Сколько в мире непостижимого! Вот мой пример. Во сне попадаю в горы. Ведем бой. Погибает последний боец, которого я прикрывал своим телом от пуль. У меня закончились патроны, осталась одна граната. Враги уже подступают, я знаю, что впереди: плен, пытки. Подрываю под собой гранату и сразу же, едва лишь вырвал чеку, просыпаюсь. У постели — жена, дети. «Что это вы?» — «А ты так кричал, что всех разбудил». Рассказал жене сон. Это Афганистан подступил, сказала. Утром прихожу на службу: точно.

— На войнах не только смерть, не только увечья. На войнах и обогащаются. Афганская — не исключение?

— Если и обогащались, то не те, кто ходил в бой. Пересыльные пункты — Кушка, Термез (мост понтонный) — там и спекулировали, и имущество разворовывали. Ковры, коллекционное оружие в колоннах вывозили, самолетами. В нашей дивизии один случай помню: у начальника химслужбы при обыске нашли чеков «Внешпосылторга» почти на миллион рублей.

Я привез домой тиф в тяжелой форме и маленький магнитофон «Тошиба».

Сегодня, естественно, на материальный аспект смотрят иначе. Вот возьмем наших миротворцев, службу которых за рубежом оплачивает ООН (им, кстати, в Украине недавно присвоили такой же статус, как и нам, с чем мы, афганцы, не согласны). Так солдат-миссионер получает в месяц где-то пятьсот долларов. А у меня, полковника, зарплата плюс пенсия не достигают и 150 долларов. Подавляющее же большинство ветеранов в несравнимо худшем положении.

— Есть различные мнения об афганцах. В том числе и такие: эти парни прошли через смерть, кровь, увечья и в их сердцах слишком много холода. И в уголовном мире, мол, афганцев хватает. Ваше видение этой проблемы?

— То, что человек стрелял, выполняя приказ, это не самое страшное. Самое страшное то, что, вернувшись домой, он оказался никому не нужным. У нас в каждом подразделении пехотного полка был снайпер. Кроме того, еще была рота снайперов — 150 человек. А снайпер — профессиональный убийца. Таких людей через Афган прошли десятки тысяч. И вот он дома, без работы, без куска хлеба. Один отмахнется от криминала, второй, но ведь не все. Часто, когда слышу о каком-либо трагическом событии или читаю, вижу по телевизору, частенько определяю: почерк «нашего». Следует откровенно сказать, что страна сама их породила.

Если бы (сплюну трижды через левое плечо) вдруг сегодня наша держава решила «помочь» другой стране, как в свое время Союз Афганистану, то из числа афганцев нашлись бы желающие воевать опять. К сожалению. И по тем же социальным причинам.

— Представим, что ваш союз исчез. Так и жили бы себе парни каждый сам по себе, практически не заметив его исчезновения? Или сами собой возникли бы какие-то группировки, братства?

— Ну, по закону можно создавать что угодно. А если серьезно, то телефон у нас не умолкает, дверь открыта целый день. Мы объединяем 3750 ветеранов области, многим из них нужна помощь. Заботимся о семьях погибших (таких — 67), почти о сотне инвалидов. Словом, при содействии властей стремимся, чтобы эти люди не были забыты. В этом и состоит основная задача союза.

Хорошая поддержка — наш реабилитационный центр в Пуще-Водице, когда-то принадлежавший известному четвертому управлению. Имеем свою постоянную квоту и в Симеизе, в санатории «Лесная поляна».

А то, что делятся копейкой «наши», которым посчастливилось более-менее прочно стать на ноги, думаю, понятно каждому. Вот приходила сегодня утром одна женщина: помогите. Набираю номер: «Витек, это Демьян!» Он сразу перебивает: «Сколько, Николаевич?» Все ему ясно без слов, этому предпринимателю Виктору Дзевицкому. Как и другим афганцам — Виктору Дубченко, Саше Сафронову.

— Как чувствует себя николаевский ветеран за пределами Прибужья?

— Как дома! Наше братство — от Баштанки до Киева. И до Владивостока. Я вот недавно, 10 ноября, звонил в Хмельницкий, поздравлял Николая Приступу с избранием городским головой. Так если бы я попал сегодня в Хмельницкий, разве Приступа не помог бы мне в какой-то житейской ситуации? Или Александр Соколов в Чернигове, Александр Волков в Крыму, Павел Ментов и Алексей Михайлов в Житомире?

Словом, наш уставный раздел на районные, областные структуры — чисто организационный, а в глубинной сути мы — одна семья, где всегда на всех делится и счастье, и горе.

— Иногда поневоле ставишь их рядом, двадцатилетних солдат из двух эпох: сороковых и восьмидесятых годов. Чем отличаются, в чем похожи?

— Различие в характере войн. Но не в солдатах. Я вижу только сходство. И в те времена, и в мое время ценились одни и те же качества. Вспоминаю, прибыли мы с комдивом в провинцию Мусакала, в разведбат. Разведчикам доставалось здорово. Скажем так, настоящие воины. Выполнили мы с комдивом запланированное, а уже под конец встречи с личным составом я традиционно обратился «Вопросы есть?»

— Есть, — поднимается боец.

— Давай...

— Только у меня серьезный вопрос, товарищ подполковник.

— Ну что значит серьезный? У нас здесь все серьезное, мы же не в школе в Кировограде.

— Так вот, товарищ подполковник, если завтра с нами в разведку пойдет вот этот (показывает на одного солдата), если вы его не уберете, то мы его прибьем. Он в бою струсил.

Мы, естественно, с командиром приняли меры, перевели того солдата в другую часть. Но заметьте: это практически единственный случай за все мои двадцать шесть афганских месяцев!

Так что, похожи мои ровесники на героев сороковых?