ДВЕ МАТЕРИ, ДВЕ ЛЕГЕНДЫ

Пять веков минуло с той поры, как в маленьком итальянском городке Урбино появился на свет художник, воспевший образ Матери. «Сикстинская мадонна» Рафаэля — это вечная песнь величию материнства. Только гений мог запечатлеть ни с чем, ни с каким другим чувством несравнимое чудо и гуманизм подвига Матери. Безгранично любя свое дитя, мать отдает его людям. Лицо ее задумчиво и печально: да ведь как бы не любила она младенца, он все равно покинет ее и будет принадлежать не ей, а миру. Пятьсот весен и лет человечество неустанно смотрит в глаза рафаэлевой Мадонны, овеянные светлой печалью и неизбежной разлукой, и думает о собственных судьбах, о своих матерях. И во веки веков да будет свято чувство каждого рожденного к родившей его, которая всей силой своей любви не только сохраняла нас в пору нашей беззащитности и слабости — она всегда, в любой день и час, готова подставить нам снова свое плечо и руки.

С тех пор, как мир облетела весть — русский в космосе! — два имени нерасторжимы: Королев и Гагарин. Один посвятил всю жизнь воплощению извечной мечты людей о прорыве во Вселенную, другой осуществил эту мечту. Их матери прошли с ними рядом весь земной путь. И обе намного пережили своих сыновей.

Велик их материнский подвиг. Полон мужества жизненный путь обеих.

Анна Тимофеевна Гагарина ушла из жизни через полгода после того, как вся страна отметила ее 80-летие. Мария Николаевна Баланина дожила до девяноста. Склоним головы перед тем, что сказали о них сыновья. «И сколько бы я ни жил, что бы ни совершил, чего бы ни достиг, всегда буду помнить, что всем я обязан тебе, Мама», — не раз говорил Юрий Гагарин.

Сдержанный в проявлении чувств, Сергей Павлович Королев почти все письма к матери, а писал он ей много, начинал не просто словом «мама» — неизменным было иное, ласковое обращение: «мамочка», «дорогая мамочка», «милая мама». Это она делала все возможное и невозможное, полезное и бесполезное, стучала во все двери, даже в те, которые перед ней вдруг закрылись, чтобы вызволить его из Колымы. Но об этом он узнал лишь в три последних дня своей жизни, когда случилось так, что мать и сын провели их вместе, под одной крышей. Мария Николаевна долечивала свое сердце в той же больнице, куда положили и Сергея Павловича. Даже палаты оказались почти рядом. Вот когда у них появилось время для воспоминаний.

В день 80-летия матери Гагарина Герман Титов скажет:

— Анна Тимофеевна, родная! Ведь не поверят потомки, что мать первого на Земле космонавта плуг на себе таскала! Какая жизнь прожита!.. Я помню, как на одном из ваших дней рождений Юра сказал: «Спасибо тебе, мама, что ты научила нас с детства трудиться. Это в жизни главное».

А она ответит просто и мудро:

— Не готовила я своего сына к подвигу, а учила любое дело делать без понуканий. Видел он, что у нас с отцом, особенно летом, ни единой свободной минутки не было. Потому и дети выросли работящими.

Я не могла не посетить одну из тихих улиц Житомира и тот дом, в котором в январе 1907 года родился Сергей Павлович Королев. Теперь здесь музей. Мария Николаевна вместе с Наташей, дочерью Королева и внуком Андреем были не только на его открытии. Приезжала мать и одна. Усаживалась в кресло в комнате, которая давным-давно была детской маленького Сережи. Что же вспоминала? Себя, молодую мать, переезд в Киев, чтобы стать студенткой высших женских курсов? Как сына растила и все же закончила германо-романское отделение филологического факультета. Потом и Сережу научила французскому языку. Дарила ему побольше книжек, красочных букварей. И однажды он удивил всю семью тем, что, раскладывая кубики стал читать по ним: «мама», «бабушка», «дядя Юра». А когда дед пригласил учительницу, чтобы она приготовила мальчика по арифметике для поступления в гимназию (Мария Николаевна жила тогда в Киеве, а Сережа остался на попечении деда), оказалось, что и задачи он решает на все четыре действия.

А как ждал ее приездов! Как встречал! Они усаживались вдвоем на крылечке этого самого дома и могли сидеть часами. Показывала ковш Большой Медведицы, алмазную цепь Ориона и царственно блистающее созвездие Пса. Может, это она пробудила в нем мечту познать необыкновенную жизнь неба.

В 1916 году вышла замуж за инженера Баланина, человека незаурядного, разносторонне образованного. Брак оказался вдвойне счастливым для нее и сына. Отчим был добрым, чутким. Семья переехала в Одессу. С книгами по фантастике сын уже не расставался. Но мать решила отдать Сережу учиться игре на скрипке. А из окон их дома на Платоновом молу видны были гидросамолеты. Скоро он попросил пятьдесят копеек, чтобы поступить в летное общество. И навсегда была заброшена скрипка. У гидросамолетов дневал и ночевал.

В пятнадцать лет никаких колебаний: кем быть? Часами выстаивал в лавочках букинистов, выписывал разную техническую литературу по авиации и планеризму. На его столе все больше появлялось книг, справочников, журналов, по которым мать определила, что увлечение планеризмом — уже не забава. Значит, ее долг его поддержать. Вначале он просил у нее денег на свои приобретения. Позже, особенно летом, подрабатывал, нанимался на кладку фундамента, на перекрытие крыш.

Ей первой сын открыл заветную мечту. Она была горда его доверием. И он высказался начистоту, что учиться дальше можно только в Москве, в Академии воздушного флота. Так тогда называлась академия имени Жуковского. Ей совсем не хотелось, чтобы сын связывал свое будущее с небом, она боялась опасности, которая бы всегда его подстерегала. Но необычайная для его лет целеустремленность убедила мать, что сейчас она должна помочь ему. Слушателем академии мог быть человек с командирским званием. А сыну только семнадцать лет — и никаких званий.

И она едет в Москву, везет справки о разработке Сергеем Королевым планера собственной конструкции. Его зачислили слушателем академии, когда он стал студентом КПИ. Судьба была решена раз и навсегда в
ГИРДе — Группе изучения реактивного движения. Сами его участники шутя расшифровывали ГИРД как «группу инженеров, работающих даром». Сколько раз выручала она их! Однажды понадобилось серебро для пайки каких-то важных деталей. Достать драгоценный металл было не на что и негде. Она безропотно отдала сыну пару серебряных ложек, свадебный подарок матери.

Нередко сын выпрашивал у нее деньги, как прежний мальчишка:

— Понимаешь, мамочка, надо заплатить чертежникам. Мы с тобой потом рассчитаемся.

Зато как любил он потом радовать мать подарками! Дарил много, порой вовсе ей ненужное, иногда шутил:

— Это тебе за серебряные ложки.

Она любила бывать в гостях у сына в его последнем доме. И разлюбила этот дом, когда он опустел. Я нашла этот дом. Мне необходимо было вдохнуть его воздух, чтобы приблизиться к тем, о ком думала, кого любила и о ком писала. А как он нужен был Королеву!

Все реже были их свидания. Одно было для него свято: в первых числах каждого месяца подъезжал на машине, давал деньги, мол, вот и моя добавка к вашей пенсии. Она приезжала сама к нему, узнав, что он в Москве. И видела, как гнула к столу его плечи усталость, как по-хозяйски она угнездилась в морщинах лба и у глаз. Ей каждый раз казалось, что в предыдущий приезд они не так резко бороздили лицо сына. Знала, что он недосыпал: три часа в сутки — разве при его нагрузке возможно такое. Но как, как ему теперь помочь? Где и как подставить свои руки и плечи? Больше всего Сергея изматывал Байконур. И она его невзлюбила.

...Попрощавшись со всеми на старте, Гагарин направился один к ракете. Следом за ним в длинном темном пальто, в черной шляпе шел только Королев. Он двадцать лет готовил этот старт. Он знал лучше всех, на что в этот день решился, потому что испытательных полетов было всего-то пять, из которых только три — с удачным приземлением. К тому же и при последней проверке на герметичность гагаринского корабля обнаружилась утечка. И он вместе со всеми лазал, ползал, вынюхивал, пока не нашли, что требовалось. Так укорачивалась его жизнь. Она пыталась подсказывать сыну, мол, почему у него нет хобби? Увлекся бы рыбалкой, охотой. Он отшучивался. Не зная, чем ему помочь, мать в одном из магазинов нашла, на ее взгляд, красивую картину. На ней был изображен зеленый луг, колокольчики, ромашки. Покупала с тайной надеждой: хоть так выманить сына в лес, на природу. Подарила ко дню рождения. И несколько раз по воскресным утрам заставала Сергея с чашкой крепкого чая, сидящим в своем любимом кресле перед ее картиной. Он приветливо поднимался навстречу, подтрунивая над ее очередной затеей:

— Вот и погулял в твоем лесу. Подышал свежим воздухом. Побродил по цветущему лугу.

...Но жить надо было и тогда, когда больше не звучал рядом единственный в мире, самый родной голос. Дом, в котором последние шесть лет жил сын, стал музеем. Мария Николаевна не смогла приехать на его открытие. Сердце не позволило. Ей нужно было побыть там одной. И все равно не рассчитала своих сил: к горлу подкатился спазм. Дом был без Сережи пуст, мертв. Лишь в его кабинете что-то еще напоминало ей сына: застекленные полки книг, фотографии. Книг очень много, на разных языках, техническая и художественная литература. А вот и ее подарок — Шекспир. Двадцатитомный Л.Толстой. Лермонтов, один из ее любимых поэтов, тоже перекочевал в этот кабинет из ее дома. Она его подарила в предновогоднюю ночь.

В тот день, когда Мария Николаевна впервые пришла в дом сына уже не к нему, а к памяти о нем, что-то в ней навсегда оборвалось, родственный ее душе звук дома тоже умер. И сын после торжеств никогда уже не приедет к ней домой даже глубокой ночью, но непременно с цветами, и не скажет:

— Знаешь, мамочка, я не мог к тебе не заехать. Ведь это и твой праздник. Вспомни, как мы вместе шли к нему...

...Только после смерти своих сыновей встретились их матери. Мать Сергея Павловича пригласила Анну Тимофеевну приехать к ней, когда та сможет. Очень волновалась перед поездкой Анна Тимофеевна: шибко чтила мать Королева. Долго выбирала платье. Сняла с плечиков Юрино любимое, коричневое в белую крапинку. Его же подарок к 8 Марта. Но волновалась напрасно. Как только увидела глаза Марии Николаевны, неподдающиеся горю, обняла, как бы родную сестру обнимала, поцеловала в щеку. Мария Николаевна вначале напоила ее с дороги чаем с вкусным печеньем, а потом достала большой старинный альбом с бронзовыми застежками, открыла его — и на первой же странице Анна Тимофеевна увидела карточку сына, а рядом любовно, по-отцовски смотрящий на него Сергей Павлович. И сразу разговор получился такой, будто две сестры или очень близкие люди наконец после долгой разлуки встретились и им нужно очень многое сказать друг другу:

— Здесь Сереженьке два годика, но видите, какие серьезные глаза. Он был всегда любознательный и смышленный мальчик. Но и набедокурить тоже умел. Когда ему в три года дедушка подарил детскую пилу, пилил ею все подряд: стулья, ножки у диванов, столы.

— Юра тоже хорошо учился. Был непоседлив. И бегал вприпрыжку. А ботинки всегда у него были старые, братовы донашивал. Но в них он только в школу ходил, а по улице да к дружкам до самых холодов босиком бегал...

Две матери отвели душу в воспоминаниях:

— Сережа рос один среди нас всех взрослых. Любил читать. Заберется куда-нибудь подальше с глаз, так что найти не можем и запоем глотает свои книжки. Потом мне рассказывает. Память у него была хорошая.

— Юра еще и в школу не ходил, а стихов много знал. От старших слышал, когда те напамять учили.

И чем дальше говорили, тем больше видно было матери Королева, что семья дала Гагарину многое. Видно от Анны Тимофеевны перешли к сыну лучшие черты его характера, ее жизненная стойкость, выдержка, мягкая деликатность, чувство собственного достоинства. С такой матерью дети должны были навсегда разминуться со злом, завистью, злобой, обманом. Вырасти трудолюбивыми и совестливыми. Она осталась позже лучшей советчицей и другом своего, ставшего знаменитым сына. Таких русских женщин воспел еще Некрасов.

Незаметно для себя Анна Тимофеевна тогда кое-что впервые и о себе поведала. Вначале невольно вырвалась горделивая фраза: «Родилась-то я в Питере. За Нарской заставой». Да — дочь путиловца. Четырнадцать братьев и сестер было. Ученье для нее закончилось на трех классах. В одиннадцать уже работала, шила из брезента патронные сумки для солдат первой мировой. Отца, старшего брата, мать, сестер в один год скосил тиф. Осталась Анна круглой сиротой с двумя младшими, братом и сестрой, на руках. Решила возвращаться на родину отца в восемнадцатом году. Пешком шла из Гжатска в деревню. По весенней распутице тащила на горбу маленьких. То одного, то другого. Ноги у всех распухли от голода. И сразу впряглась в деревенскую соху. Знала, что без хлеба и эти перемрут. Соседи роняли вслед: «Анютка-то шибко работящая. Справная хозяйка кому-то достанется». А она уж и приглянулась синеглазому гармонисту Алешке Гагарину из соседнего села Клушино. И скоро Анюта Матвеева стала Гагариной. Через три месяца после рождения сына Юрия встала затемно, наварила на день большой чугун щей, другой, с гречневой кашей, поставила в духовку и разбудила старшую Зою:

— Вставай, доченька, теперь ты для Юрика будешь и мамкой и нянькой. Я пойду на ферму.

После войны всем было тяжело. Юра ходил в школу в обносках, ел мороженую картошку. А потом услышал, что открылись такие ремесленные училища, где кормят, одевают и учат. С готовым решением пошел к матери. Она ночь не спала. А утром сказала:

— Ладно. Будем собирать тебя в Москву. Там дядя Савелий. Но на сердце было тревожно. Решила ехать к сыну. Сама нашла Люберцы. Вечером увидела Юру с румянцем во всю щеку, веселого, довольного своей новой жизнью. С тех пор передоверила сынову судьбу в его собственные руки. Но как только он ступал на новый перекресток, становилась рядом.

А он не забывал о ней. К матери приехал за советом и тогда, когда решил связать свою судьбу с небом. Ей первой поверял свои тревоги и сомнения:

— Примут ли? Ведь Оренбургское училище — одно из старейших в стране. Попасть туда трудно. Большой конкурс. Много разных комиссий нужно одолеть.

Она посмотрела на его ладную, крепко сбитую фигурку и сказала такие важные и нужные в эту минуту слова:

— Кого же тогда и принимать, если не таких, как ты? И здоровьем Бог не обидел, и головой не оплошал. А когда во все твои табели посмотрят — и за них тебе не стыдно, все — с отличием окончил. И школу, и ремесленное училище, и техникум, и аэроклуб. Езжай смело — тебя примут.

Степенный голос мамы, ее совет, когда тебе только пятнадцать, и ты не знаешь, куда повернуть реку судьбы. Ох, как нужен и важен...

...Уже стала собираться Анна Тимофеевна домой, но Мария Николаевна опять так посмотрела, что глаза ее будто коснулись души, и сказала:

— У нас с вами одно и то же самое красное число в календаре. Самое счастливое. Я не знала даты полета вашего сына. Но про другое знала. Знала, что этому запуску Сергей отдавал всего себя.

И опять две матери повели, словно заново, свой разговор. Оказалось, что тревога и радость у обеих в тот заветный апрельский день были схожими.

Приболела тогда Мария Николаевна, прилегла на диванчик, слушала концерт по радио. Вдруг — позывные. Почему-то у нее тревожно забилось сердце. И сразу: «Сообщение ТАСС... Гагарин». Откуда только взялись силы, будто и не болела, будто двадцать лет за несколько секунд сбросила, подошла вплотную к приемнику, чтоб ни слова не пропустить. Стояла до тех пор, пока этот еще неведомый ей Гагарин не приземлился. Как только сын прилетел в Москву, сразу заехал к ней. Обнял. Она невольно заплакала. От счастья за него.

— Что ты, мамочка!

— Поздравляю тебя, сынок.

Сын в тот день предстал перед ее глазами совсем необычным. Как он ни пытался сдержать свою радость, но выдавали глаза. Из них лилось счастье. И помолодел лет на двадцать. Двигался быстро, энергично, задорно смеялся. Позже его сподвижники на Байконуре рассказывали, что у «Железного Короля» дрожала рука, в которой он держал микрофон, давая последние команды перед запуском первого в мире космического корабля во Вселенную, первым открывая туда дорогу Его величеству Человеку. А когда поступило сообщение о благополучном завершении полета, сами собой полились слезы. И он, никого в ту минуту не стесняясь, смахнул их рукой.

В звездный час своего сына Анна Тимофеевна тоже мудро рассудила: Юре она ничем помочь не в силах. Нужно лететь, бежать к тем, кому она сейчас нужней: к Вале, у нее дитя грудное. С Белорусского вокзала ехала на метро, первый раз в жизни пошла к стоянке такси, пристроилась в хвост. А люди мимо нее куда-то бежали и радостно кричали: «Гагарин! Гагарин!». Стоять в длинной очереди ей стало невтерпеж. Она подошла к милиционеру, робко попросила: «Посади меня, коли можешь, поскорее, милок... К невестке тороплюсь, у нее малы дети. Гагарина я мать...». И он тотчас взял ее почтительно под руку. Никто не перечил: очень бледной, в плюшевой тужурке женщине явно нужна была помощь. А когда вдали мелькнули фары, парень не удержался и объявил всем: «Эх, вы! Это же мать Гагарина!». И вмиг расстроилась вся очередь, весь ее порядок, парня обступили, стали даже слегка журить:

— Что ж не сказал раньше-то!

— Мы бы ее на руках в машину посадили!

Уже совсем прощались, когда Мария Николаевна сказала:

— Сережа не раз рассказывал о вашем Юре. Говорил, что он и для науки нужный человек. А я его увидела первый раз по телевидению, когда показывали встречу вашего сына на Внуковском аэродроме и Красной площади. Потом встретились у Сережи дома. Очень он мне понравился... Помню, совсем оделась. И не могла сразу застегнуть ботики. Сергея рядом не было. И тут Юра подскочил, помог обуться. Очень понравился этот рассказ Анне Тимофеевне.

— Он такой, — закивала довольно, — добрый, услужливый. — И после паузы: — Был...

И от этого «был» опять больно сжались два материнских сердца.

Анна Тимофеевна часто вспоминала в последние годы слова Марии Николаевны, сказанные при прощанье: «Мы должны крепиться. На нас смотрят, на нас равняются другие матери. Мы должны быть достойны сыновей наших — Сережи и Юры». Обе до конца своей земной жизни с достоинством прошли испытание горем и нашли в себе силы остаться нужными и полезными не только своим внукам. Ради сына, во имя его памяти Анна Тимофеевна ездила по всей стране, стараясь побывать всюду, куда ее приглашали воины, студенты, школьники. Она сохранила и свою неисчерпаемую доброту, и спокойную мудрость, и приветливое внимание к людям. Но туда, где он погиб, поехала, не сразу. Лишь через полгода решилась. В воронке была вода. Вокруг нее — искалеченный лес. Стояла золотая осень, а ей казалось, что все вокруг черным-черно. Даже ветер казался черным. И этот черный ветер высвистывал над головой черную печаль.

Сказала: «Не дай Бог матерям переживать своих детей». «Мне-то зачем теперь эта жизнь».

В день, когда матери Юрия Гагарина исполнилось 80 лет, было много гостей. Приехали люди из Джезказгана, с Дальнего Востока, из Сибири, Украины. Из Байконура ей привезли самый дорогой подарок-альбом, где собраны фотографии сына за все годы пребывания на космодроме. Из Звездного городка людей приехало больше всего. Она всех помнила молодыми, с густыми чубами. Теперь они поредели, обвились сединой, да и плечи ссутулились. Были лейтенантами и капитанами. А сейчас на многих генеральские погоны. Шибко уважала Анна Тимофеевна Алексея Леонова, ему и шепнула лишь одному: «Был бы жив сынок, поди б тоже ходил генералом». Он ответил ей также тихо: «Он и был им. Погиб в конце марта, а 12 апреля генеральское звание должны были ему присвоить. Уже и парадный мундир сшили».

Хорошие слова сказал в тот день Герман Титов:

— Родная, Анна Тимофеевна! Вы такая же бессмертная, как и ваш сын. В вас в одной собрана вся грандиозная наша эпоха. Жить в Руси царской — и обнять сына в Кремле. Мы все кланяемся вам в ноги за такого сына. В вашей судьбе мы не раз черпали силы и мужество. С добрым сердцем и напутствием вы отпустили в мир, к людям своего сына, а теперь его именем названы город и корабли, парки и площади, улицы и заводы. И на это имя никогда и никто не посягнет. Это и про него в Библии сказано: «Да святится имя твое».

А поздним вечером, усталая, уединилась в свою комнату и вынула конверт, в нем переписанное рукой дочери Сергея Павловича Королева по просьбе его матери стихотворение:

Две матери живут
на белом свете,

Двух сыновей на белом свете нет.

Для матерей они
как были дети,

Так и остались ими
с детских лет.

Одна Мария,
а другая Анна,

Две матери,
избранницы Земли.

Нет сыновей,
но славой осиянны

Два имени
в космической дали.