ПО-ПРЕЖНЕМУ ВНЕ ЗАКОННОСТИ

В Москву я добираюсь «Люфтганзой», через Германию. Наверное, поэтому вспомнил, что сегодня одним из самых эстетских украшений современной Европы стал берлинский Рейхстаг. Тот самый, горевший в тридцатые, изрисованный победителями нацизма в сороковые, ждавший своего оживления все послевоенное время. Рейхстаг задрапировали белой тканью. Там, внутри, работают реставраторы, а снаружи видны лишь контуры старинной германской обители власти, скрытые загадочной драпировкой. Мне кажется, это может служить метафорой властей, реставрирующих свой облик. До поры до времени многое скрыто. Иногда - слишком многое. Только - у всех по-разному.

Совершенно естественно, что государства имеют свои права на тайную жизнь. Умение понимать пределы этих прав чрезвычайно важно. Нормальное государство, в конечном счете, - обслуживающий своих граждан механизм, и никак не иначе. Если же все наоборот, и граждане принуждаются к обслуживанию машины насилия, то возникает хорошо нам с вами знакомая страна, где и власти, и секреты, и граждане выглядят особенным образом. Сами знаете, как.

Особенно бывает это заметно в дни потрясений и переворотов, когда многое обнажается. Когда высвечиваются стыдные секреты, передающиеся по особенной, как бы ночной, эстафете и не всегда явные даже в дни катастроф. Помню сюжет, который телевидение всего мира показывало в дни падения ГДР, сокрушения Берлинской стены, объединения немецких государств. Это была толпа, штурмующая здание тайной полиции Восточной Германии, так называемой «Штази». «Вот как народ рвется к проклятым досье, вот как народ хочет сокрушить их!» - захлебывались комментаторы от восторга.

Я тогда очень смеялся, потому что подобные же события происходили во время Февральской революции в России, а совсем недавно - на Гаити. Полицейский архив всегда штурмуют не гневные граждане, а стукачи с уголовниками, мечтающие захватить и сжечь собственные досье со всеми доносами, протоколами и отпечатками пальцев, накопившимися в них. Сменившиеся владыки оставляют себе многое от своих предшественников - в том числе и стукаческие досье. Новая власть принимает подобные папочки от старой с великой признательностью: доносчики ведь вне морали и времени. За малыми исключениями, они по своему психотипу почти не изменились с библейских времен. Если чуть перефразировать Сталина, то «Гитлеры приходят и уходят, а...» В общем, обслуга Гитлеров остается, как кельнеры в ресторане, где сменился владелец.

Каждому необходимо разное время и разный опыт, чтобы это понять. Помню, как я пришел к последнему шефу КГБ Крючкову и попросил у него для публикации у себя в журнале дела нескольких стукачей. «Докажите, что ваша контора переменилась, - настаивал я. - Выдайте нам несколько дел мерзавцев, укорачивавших людские жизни!».

Как Крючков на меня орал! Он сообщил мне о патриотах, которых никогда не предаст, о людях с острым чувством долга, о тех, кто верен идеалам и борется с их врагами. Очень был поучительный разговор. Так же, как и два других: с тем же Крючковым и с его предшественником на Лубянке Чебриковым. Я добивался у них дела Берии - хотел опубликовать документы о человеке, которого презирали все, но чьи многие реальные поступки скрыты от гласности до сих пор. Бывший редактор «Комсомольской правды» Алексей Аджубей, например, рассказывал мне, что в пятидесятые годы многие публикации писателей-националистов в этой газете, в том числе с Украины, появились по личному указанию Берии. Короче говоря, я, как собрание в известной песне Александра Галича, решился потребовать: «Давай подробности!». «Это не у нас, это в ЦК», - говорили мне главгебисты. Пошел я в ЦК, к человеку, которого уважал и с которым перезваниваюсь до сих пор, - к Александру Яковлеву. Он возглавлял комиссию по расследованию сталинских преступлений. «Нет у нас этого дела, - сказал Александр Николаевич. - У них требуй!». Как же, потребуешь у них, держи карман шире...

Впрочем, и в Америке многие досье и многих доносчиков, если они полезны, прячут вполне официальными способами, даже выписывают им новые документы. На дела, связанные с важными членами общества, как на убийство Кеннеди, накладывается запрет - хоть всегда указывается, как надолго.

В этом месте я хотел бы высказать одну, по-моему важную, мысль. Дело в том, что уголовная психология, массово внедрившаяся в советское общество, и недоверие к власти, естественно в этом обществе вызревшее, ставили любую информацию, предоставленную официальным начальникам, вне порядочности. И в моем сознании это, увы, так, хоть я понимаю, что люди, помогающие выследить серийного убийцу или сообщающие о притоне торговцев наркотиками, по меньшей мере не заслуживают порицания.

Не вдаваясь дальше в подробности, скажу, что в разговорах с охраночными министрами я имел в виду именно стукачей, политическую агентуру тайной полиции. Полагал и полагаю, что уничтожители невинных людей должны быть преследуемы и судимы за преступления против человечества. Или нет? Оказалось, что и здесь не так просто...

У Крючкова, когда он на меня орал, вырвалась такая тирада: «Вот вы вздумали выставить на всеобщее обозрение людей, служивших системе. Рассказать о том, что они делали по нашей просьбе. А вы подумали, что у этих людей есть дети и внуки? Каково им жить будет? В этом кабинете я одному человеку дал почитать следственное дело его отца, так он чуть меня не проклял: «Зачем вы мне это дали, теперь я всех отцовских друзей презирать буду...».

Вопрос и вправду серьезный. Если были убиты миллионы, десятки миллионов, то сколько же было палачей и доносчиков? Очень страшный это вопрос, и не только мы с вами задумывались над ним. Как и когда будет произведен расчет с виновными? Или его следует отложить до Страшного суда?

Известный польский журналист, редактор «Газеты выборчей» Адам Михник рассказывал мне, как в конце восьмидесятых годов тогдашний польский премьер-министр Тадеуш Мазовецкий попросил его возглавить комиссию по изучению архивов госбезопасности и по выявлению активных доносчиков, затесавшихся в новую, посткоммунистическую, жизнь. Михник согласился и решил начать с дела самого Мазовецкого. К ужасу своему, он увидел там множество имен тех, которым премьер верил и теперь верит, работает с ними. Михник почитал еще и свое следственное дело, пошел к премьер-министру и попросил его распустить комиссию. Тот послушался. Кстати, почти нигде, ни в бывших соцстранах, ни тем более в бывших советских республиках, архивы охранок так и не рассекретили. За малыми исключениями. Когда это было выгодно самим охранкам. Или в процессе предвыборной толчеи, когда в одной только Литве слетели с котурнов многие лидеры преобразований. Но сейчас и там поприжали гебистские протоколы. Тема это? Еще и какая! Но, в отличие от авторов многих статей, всех ответов на все вопросы у меня нет. Я советуюсь с вами. Мы жили в стране, где мораль была сокрушена, а государство придумало фантастический фокус с принятием ответственности на себя: мол, ты сделай, что я велю, а отвечать не придется. Мол, я, система, тебя прикрою и защищу. «Ответственность на мне, государстве».

Страшная это система. Гитлер с немцами сделал то же, и долго пришлось им отмывать души после всего. Думать еще про это и думать.

Страна существовала скрытно от собственных граждан. Таинственность была, как в банде. Мы жили в стране, где засекречено было буквально все, не только имена палачей и предателей. Даже туристские планы городов нарочно печатали с ошибками, чтобы враг заблудился в переулках. И на страже этой секретности стояли силы совершенно ирреальные - будто Кощей из сказки. Право на незнание стало привычным, и каждый лично утыкался в него. Страна охраняла собственные основоположные сказки очень строго.

Когда-то замечательный писатель Владимир Набоков впервые написал об этом. Он признавал, что любое государство имеет и хранит свою мифологию. В конце концов, и в Америке мы несчетно наслушались баек о ковбоях, индейцах, красивой борьбе черных рабов за свои права и еще невесть о чем. Но бывшая советская страна была единственной, которая на стражу государственной мифологии поставила всю мощь своей охранки, армии, суда, пропагандистского аппарата.

Только в советской стране можно было получить срок за выраженное вслух сомнение в гениальности вождя или в подробностях возглавленного им октябрьского переворота. Была даже специальная статья в законе на этот счет. Очень забавно, но в последний парламент страны я был избран от Харькова по округу номер 58. Этот номер был выгравирован на моем депутатском флажке и вписан в мое удостоверение. Все, кто знал это, смеялись, потому что я удостоился депутатского кресла с номером той самой пятьдесят восьмой статьи, по которой множество народу пересажали за антисоветскую агитацию. Как говорится, нарочно не придумаешь.

Мне не хочется писать сейчас нечто давно вам известное или предаваться разоблачениям, от которых и у вас, и у меня зубы уже болят. Я попросту прохожу по дорогам общей памяти, понимая, до чего мало мы видели, даже если хотели взглянуть подальше, как были нормированы горизонты. Какие там американцы могут по интенсивности жизни сравниться с нами! Вспомните, лишь в этом столетии сколько политических, хозяйственных систем, сколько терроров и войн вместилось в наши жизни. Уроки пережитого нами важны для человечества чрезвычайно, их надо осмысливать еще множество лет подряд. Мы с вами - морские свинки прогресса, все социальные эксперименты этого века поставлены на нас с вами. Есть над чем поразмыслить. Но при этом важно, чтобы страна не была Рейхстагом, обернутым в белые простыни. Столько еще не сказано, столько не написано!

Но и про это я не писал бы, если б тема не соприкоснулась с сегодняшним днем. Ничего из проблемы не устарело.

Я пишу эту статью для «Нового русского слова». Еще чуть отступив назад, вспоминаю, что в начале восьмидесятых годов был я в Нью-Йорке и покупал тогда в киосках «Новое русское слово». Сделал из него, как поступаю со всеми газетами, несколько вырезок, и затем в какой-то из своих книг решил воспользоваться ими и процитировать со ссылкой на источник. Цензор снял все цитаты: любое упоминание об этой газете в открытой советской печати (была еще печать закрытая, но об этом как-нибудь в другой раз, если не забуду) было запрещено. И пример этот - капля, причем малая капля в холодном и грязном море.

Скажите, много ли вы прочли в Америке такого, чего вовремя там, в той жизни, прочесть не могли? Очень много! В последний перед отъездом в эмиграцию день замечательный писатель Виктор Платонович Некрасов сказал мне: «Я уже ничего, наверное, не напишу, я немолод и устал. Но я еду не писать, я еду читать. Столького не прочел еще в жизни, не дали...».

Существовало огромное количество имен, не подлежавших упоминанию, в том числе имен больших писателей (я назову вам Гумилева, Гиппиус, Набокова, Мандельштама, Алданова - это первые, пришедшие в память, о иноязычных и говорить не стану, тот список обновлялся ежегодно). Были произведения, не то чтобы запрещенные для чтения, но просто вычеркнутые из списков, хотя авторы их издавались, - и это не только бунинские «Окаянные дни» или «Реквием» Ахматовой. Осудить сегодня людей, организовавших все это, невозможно, поскольку они или их наследники по-прежнему в силе. Вот тут и высвечивается связь того, о чем я говорил с современностью. Генералы охранных дел выходят на первые места в рейтингах политического влияния России. За их сегодняшними делами лишь угадываются дела вчерашние и - увы - завтрашние. А в этой профессии разделять времена и поступки опасно.

Когда-то мы чуть не поссорились с покойным Юлианом Семеновым, гордившимся своим - неплохо сконструированным - Штирлицем. Я спросил у Юлиана: «А что должен был сделать все-таки твой Штирлиц, чтобы получить лычки эсэсовского полковника (вернее, какого-то там фюрера, что к полковнику приравнивалось)? Не на Лубянке же ему звание присваивали, а в Берлине!». Очень Юлиан на меня тогда рассердился.

Но сегодня начальники тайных служб сердятся предметнее, чем писатели, и вопросов, подобных моему, терпеть не могут. Столько примеров здесь... Ну ладно. Разговорился я что-то, расвспоминался. А знаете, почему? Недавно хороший московский тележурналист Владимир Молчанов проиграл судебный процесс нехорошему гебистскому генералу Питовранову. Он обличал генерала, чье участие во множестве грязных дел общеизвестно. Но - общеизвестно - не означает доказано. Ни одного документа, изобличающего генерала, естественно, никакой Молчанов из генеральского же сейфа не выгребет. Гебистские архивы ретиво хранят свои папочки и открываются лишь, когда это выгодно архивовладельцам. Молчанов проиграл. Генерал выиграл. Но на самом деле не генерал выиграл, а его бессмертная контора, которая плевать хотела на все разоблачения, покуда у нее власть над информацией. Начиная свою программу «До и после полуночи», Владимир Молчанов не представлял, видимо, что темная ночь и рассвет так четко разделены еще многими часами мрака.

Ну ладно, генералы так генералы. Работа у них такая. Охранные ведомства в конечном счете, везде есть. Но я говорю о жуткой уникальности российской, советской ситуации, когда от Дзержинского, Менжинского, Ягоды, Берии, Ежова, Абакумова (расставьте их по порядку сами и впишите недостающих) до нынешнего времени огромное ведомство неподвластно гласности, нормальным следствию и суду. Оно по-прежнему как бы вне закона и принимает решения по своим собственным правилам. Захочет отсидевший генерал КГБ Судоплатов - и объявит великого американского физика Оппенгеймера советским шпионом. Захочет несидевший генерал КГБ Бакатин - и сдаст американцам систему подслушивания в их посольстве. Вся эта братия затаилась на отведенном им неприкасаемом этаже общества, и ключи для входа только у них самих. Наивный журналист Молчанов полез не на свой этаж, и его щелкнули по носу. Времена и вправду изменились, но вопросы о подробностях изменений разрешено задавать не всем.

Система расползлась, растащив свои неприкосновенности по углам. Генералы КГБ Чебриков и Бобков работают с крупнейшими московскими банками. Бывший корреспондент «Вашингтон пост» в Москве Дэвид Ремник меланхолически заметил, что там, где раньше определяли «человек из КГБ», сегодня говорят «консультант».

Не хочу перегружать вашу память примерами из собственного опыта - но недавно, по крайней мере, у запретителей были некие реестры: они всегда на что-то ссылались. Буквально за последние несколько лет все изменилось очень резко. Россия нынче на одном из первых мест в мире по количеству убитых журналистов.

Минувшим летом я разговорился в Москве с одним из самых главных российских газетных редакторов и спросил у него, почему газеты не трогают таких-то вот и таких-то тем - ведь очень важны они и сенсационны. Редактор грустно заулыбался: «Вот несколько лет назад пробивали вы что-то, разоблачали, доказывали. Еще чуть раньше могли за это вызвать на политбюро, но это лишь умножало славу. А теперь - убьют. Шлепнут из пистолета с глушителем, и никто не вспомнит, и никого не найдут...».

Многие вопросы по-прежнему без ответов. В тоннами издающихся сейчас книгах о недавнем прошлом действует некий злодей в униформе, стучащий кулаком по столу и орущий: «Молчать! Вопросы задаю я!».

И задаст ведь. А вы как думали? Сам-то он отвечать не обязан...