Проклятые тайны

В Москву я добираюсь «Люфтганзой», через Германию. Наверное, поэтому вспомнил, что сегодня одним из самых эстетских украшений современной Европы стал берлинский Рейхстаг. Тот самый, горевший в тридцатые, изрисованный победителями нацизма в сороковые, ждавший своего оживления все послевоенное время. Рейхстаг задрапировали белой тканью. Там, внутри, работают реставраторы, а снаружи видны лишь контуры старинной германской обители власти, скрытые загадочной драпировкой. Мне кажется, это может служить метафорой властей, реставрирующих свой облик. До поры до времени многое скрыто. Иногда - слишком многое. Только - у всех по-разному.

Совершенно естественно, что государства имеют свои права на тайную жизнь. Умение понимать пределы этих прав чрезвычайно важно. Нормальное государство, в конечном счете, - обслуживающий своих граждан механизм, и никак не иначе. Если же все наоборот, и граждане принуждаются к обслуживанию машины насилия, то возникает хорошо нам с вами знакомая страна, где и власти, и секреты, и граждане выглядят особенным образом. Сами знаете, как.

Особенно бывает это заметно в дни потрясений и переворотов, когда многое обнажается. Когда высвечиваются стыдные секреты, передающиеся по особенной, как бы ночной, эстафете и не всегда явные даже в дни катастроф. Помню сюжет, который телевидение всего мира показывало в дни падения ГДР, сокрушения Берлинской стены, объединения немецких государств. Это была толпа, штурмующая здание тайной полиции Восточной Германии, так называемой «Штази». «Вот как народ рвется к проклятым досье, вот как народ хочет сокрушить их!» - захлебывались комментаторы от восторга.

Я тогда очень смеялся, потому что подобные же события происходили во время февральской революции в России, а совсем недавно - на Гаити. Полицейский архив всегда штурмуют не гневные граждане, а стукачи с уголовниками, мечтающие захватить и сжечь собственные досье со всеми доносами, протоколами и отпечатками пальцев, накопившимися в них. Сменившиеся владыки оставляют себе многое от своих предшественников - в том числе и стукаческие досье. Новая власть принимает подобные папочки от старой с великой признательностью: доносчики ведь вне морали и времени. За малыми исключениями, они по своему психотипу почти не изменились с библейских времен. Если чуть перефразировать Сталина, то «Гитлеры приходят и уходят, а...» В общем, обслуга гитлеров остается, как кельнеры в ресторане, где сменился владелец.

Каждому необходимо разное время и разный опыт, чтобы это понять. Помню, как я пришел к последнему шефу КГБ Крючкову и попросил у него для публикации у себя в журнале дела нескольких стукачей. «Докажите, что ваша контора переменилась, - настаивал я. - Выдайте нам несколько дел мерзавцев, укорачивавших людские жизни!». Как Крючков на меня орал! Он сообщил мне о патриотах, которых никогда не предаст, о людях с острым чувством долга, о тех, кто верен идеалам и борется с их врагами. Очень был поучительный разговор. Так же, как и два других: с тем же Крючковым и с его предшественником на Лубянке Чебриковым. Я добивался у них дела Берии - хотел опубликовать документы о человеке, которого презирали все, но чьи многие реальные поступки скрыты от гласности до сих пор. Бывший редактор «Комсомольской правды» Алексей Аджубей, например, рассказывал мне, что в пятидесятые годы многие публикации писателей-националистов в этой газете появились по личному указанию Берия. Короче говоря, я, как собрание в известной песне Александра Галича, решился потребовать: «Давай подробности!». «Это не у нас, это в ЦК», - говорили мне главгебисты. Пошел я в ЦК, к человеку, которого уважал и с которым перезваниваюсь до сих пор, - к Александру Яковлеву. Он возглавлял комиссию по расследованию сталинских преступлений. «Нет у нас этого дела, - сказал Александр Николаевич. - У них требуй!». Как же, потребуешь у них, держи карман шире...

Впрочем, и в Америке многие досье и многих доносчиков, если они полезны, прячут вполне официальными способами, даже выписывают им новые документы. На дела, связанные с важными членами общества, как на убийство Кеннеди, накладывается запрет - хоть всегда указывается, как надолго.

В этом месте я хотел бы высказать одну, по-моему важную, мысль. Дело в том, что уголовная психология, массово внедрившаяся в советское общество, и недоверие к власти, естественно в этом обществе вызревшее, ставили любую информацию, предоставленную официальным начальникам, вне порядочности. И в моем сознании это, увы, так, хоть я понимаю, что люди, помогающие выследить серийного убийцу или сообщающие о притоне торговцев наркотиками, по меньшей мере не заслуживают порицания.

Не вдаваясь дальше в подробности, скажу, что в разговорах с охраночными министрами я имел в виду именно стукачей, политическую агентуру тайной полиции. Полагал и полагаю, что уничтожители невинных людей должны быть преследуемы и судимы за преступления против человечества. Или нет? Оказалось, что и здесь не так просто...

У Крючкова, когда он на меня орал, вырвалась такая тирада: «Вот вы вздумали выставить на всеобщее обозрение людей, служивших системе. Рассказать о том, что они делали по нашей просьбе. А вы подумали, что у этих людей есть дети и внуки? Каково им жить будет? В этом кабинете я одному человеку дал почитать следственное дело его отца, так он чуть меня не проклял: «Зачем вы мне это дали, теперь я всех отцовских друзей презирать буду...».

Вопрос и вправду серьезный. Если были убиты миллионы, десятки миллионов, то столько же было палачей и доносчиков? Очень страшный это вопрос, и не только мы с вами задумывались над ним. Как и когда будет произведен расчет с виновными? Или его следует отложить до Страшного Суда?

Известный польский журналист, редактор «Газеты выборчей» Адам Михник рассказывал мне, как в конце восьмидесятых годов тогдашний польский премьер-министр Тадеуш Мазовецкий попросил его возглавить комиссию по изучению архивов госбезопасности и по выявлению активных доносчиков, затесавшихся в новую, посткоммунистическую, жизнь. Михник согласился и решил начать с дела самого Мазовецкого. К ужасу своему, он увидел там множество имен тех, которым премьер верил и теперь верит, работает с ними. Михник почитал еще и свое следственное дело, пошел к премьер-министру и попросил его распустить комиссию. Тот послушался. Кстати, почти нигде, ни в бывших соцстранах, ни тем более в бывших советских республиках, архивы охранок так и не рассекретили. За малыми исключениями. Когда это было выгодно самим охранкам. Или в процессе предвыборной толчеи, когда в одной только Литве слетели с котурн многие лидеры преобразований. Но сейчас и там поприжали гебистские протоколы. Тема это? Еще и какая! Но, в отличие от авторов многих статей, всех ответов на все вопросы у меня нет. Я советуюсь с вами. Мы жили в стране, где мораль была сокрушена, а государство придумало фантастический фокус с принятием ответственности на себя: мол, ты сделай, что я велю, а отвечать не придется. Мол, я, система, тебя прикрою и защищу. «Ответственность на мне, государстве».

Страшная это система. Гитлер с немцами сделал то же, и долго пришлось им отмывать души после всего. Думать еще про это и думать.

Страна существовала скрытно от собственных граждан. Таинственность была, как в банде. Мы жили в стране, где засекречено было буквально все, не только имена палачей и предателей. Даже туристские планы городов нарочно печатали с ошибками, чтобы враг заблудился в переулках. И на страже этой секретности стояли силы совершенно ирреальные - будто Кощей из сказки. Право на незнание стало привычным, и каждый лично утыкался в него. Страна охраняла собственные основоположные сказки очень строго.

Мне не хочется писать сейчас нечто давно вам известное или предаваться разоблачениям, от которых и у вас, и у меня зубы уже болят. Я попросту прохожу по дорогам общей памяти, понимая, до чего мало мы видели, даже если хотели взглянуть подальше, как были нормированы горизонты. Какие там американцы могут по интенсивности жизни сравниться с нами! Вспомните, лишь в этом столетии сколько политических, хозяйственных систем, сколько терроров и войн вместилось в наши жизни. Уроки пережитого нами важны для человечества чрезвычайно, их надо осмысливать еще множество лет подряд. Мы с вами - морские свинки прогресса, все социальные эксперименты этого века поставлены на нас с вами. Есть над чем поразмыслить. Но при этом важно, чтобы страна не была Рейхстагом, обернутым в белые простыни. Столько еще не сказано, столько не написано!

Но и про это я не писал бы, если б тема не соприкоснулась с сегодняшним днем. Ничего из проблемы не устарело.

Я пишу эту статью для «Нового русского слова». Еще чуть отступив назад, вспоминаю, что в начале восьмидесятых годов был я в Нью-Йорке и покупал тогда в киосках «Новое русское слово». Сделал из него, как поступаю со всеми газетами, несколько вырезок, и затем в какой-то из своих книг решил воспользоваться ими и процитировать со ссылкой на источник. Цензор снял все цитаты: любое упоминание об этой газете в открытой советской печати (была еще печать закрытая, но об этом как-нибудь в другой раз, если не забуду) было запрещено. И пример этот - капля, причем малая капля в холодном и грязном море.

Скажите, много ли вы прочли в Америке такого, чего вовремя там, в той жизни, прочесть не могли? Очень много! В последний перед отъездом в эмиграцию день замечательный писатель Виктор Платонович Некрасов сказал мне: «Я уже ничего, наверное, не напишу, я немолод и устал. Но я еду не писать, я еду читать. Столького не прочел еще в жизни, не дали...».

Существовало огромное количество имен, не подлежавших упоминанию, в том числе имен больших писателей (я назову вам Гумилева, Гиппиус, Набокова, Мандельштама, Алданова - это первые, пришедшие на память, о иноязычных и говорить не стану, тот список обновлялся ежегодно). Были произведения, не то чтобы запрещенные для чтения, но просто вычеркнутые из списков, хотя авторы их издавались, - и это не только бунинские «Окаянные дни» или «Реквием» Ахматовой. Осудить сегодня людей, организовавших все это, невозможно, поскольку они или их наследники по-прежнему в силе. Вот тут и высвечивается связь того, о чем я говорил с современностью. Генералы охранных дел выходят на первые места в рейтингах политического влияния России. За их сегодняшними делами лишь угадываются дела вчерашние и - увы - завтрашние. А в этой профессии разделять времена и поступки опасно.

Когда-то мы чуть не поссорились с покойным Юлианом Семеновым, гордившимся своим - неплохо сконструированным - Штирлицем. Я спросил у Юлиана: «А что должен был сделать все-таки твой Штирлиц, чтобы получить лычки эсэсовского полковника (вернее, какого-то там фюрера, что к полковнику приравнивалось)? Не на Лубянке же ему звание присваивали, а в Берлине!». Очень Юлиан на меня тогда рассердился.

Но сегодня начальники тайных служб сердятся предметнее, чем писатели, и вопросов, подобных моему, терпеть не могут. Столько примеров здесь... Ну ладно. Разговорился я что-то, расвспоминался. А знаете, почему? Только что хороший московский тележурналист Владимир Молчанов проиграл судебный процесс нехорошему гебистскому генералу Питовранову. Он обличал генерала, чье участие во множестве грязных дел общеизвестно. Но - общеизвестно не означает доказано. Ни одного документа, изобличающего генерала, естественно, никакой Молчанов из генеральского же сейфа не выгребет. Гебистские архивы ретиво хранят свои папочки и открываются лишь, когда это выгодно архивовладельцам. Молчанов проиграл. Генерал выиграл. Но на самом деле не генерал выиграл, а его бессмертная контора, которая плевать хотела на все разоблачения, покуда у нее власть над информацией. Начиная свою программу «До и после полуночи», Владимир Молчанов не представлял, видимо, что темная ночь и рассвет так четко разделены еще многими часами мрака.

Ну ладно, генералы так генералы. Работа у них такая. Охранные ведомства в конечном счете, везде есть. Но я говорю о жуткой уникальности российской, советской ситуации, когда от Дзержинского, Менжинского, Ягоды, Берии, Ежова, Абакумова (расставьте их по порядку сами и впишите недостающих) до нынешнего времени огромное ведомство неподвластно гласности, нормальным следствию и суду. Оно по-прежнему как бы вне закона и принимает решения по своим собственным правилам. Захочет отсидевший генерал КГБ Судоплатов - и объявит великого американского физика Оппенгеймера советским шпионом. Захочет несидевший генерал КГБ Бакатин - и сдаст американцам систему подслушивания в их посольстве. Вся эта братия затаилась на отведенном им неприкасаемом этаже общества, и ключи для входа только у них самих. Наивный журналист Молчанов полез не на свой этаж, и его щелкнули по носу. Времена и вправду изменились, но вопросы о подробностях изменений разрешено задавать не всем.

Система расползлась, растащив свои неприкосновенности по углам. Генералы КГБ Чебриков и Бобков работают с крупнейшими московскими банками. Бывший корреспондент «Вашингтон пост» в Москве Дэвид Ремник меланхолически заметил, что там, где раньше определяли «человек из КГБ», сегодня говорят «консультант».

Не хочу перегружать вашу память примерами из собственного опыта - но недавно, по крайней мере, у запретителей были некие реестры: они всегда на что-то ссылались. Буквально за последние несколько лет все изменилось очень резко. Россия нынче на одном из первых мест в мире по количеству убитых журналистов.

Минувшим летом я разговорился в Москве с одним из самых главных российских газетных редакторов и спросил у него, почему газеты не трогают таких-то вот и таких-то тем - ведь очень важны они и сенсационны. Редактор грустно заулыбался: «Вот несколько лет назад пробивали вы что-то, разоблачали, доказывали. Еще чуть раньше могли за это вызвать на политбюро, но это лишь умножало славу. А теперь - убьют. Шлепнут из пистолета с глушителем, и никто не вспомнит, и никого не найдут...».

Многие вопросы по-прежнему без ответов. В тоннами издающихся сейчас книгах о недавнем прошлом действует некий злодей в униформе, стучащий кулаком по столу и орущий: «Молчать! Вопросы задаю я!».

И задаст ведь. А вы как думали? Сам-то он отвечать не обязан...