Поддержать
Как бы мы ни хотели, но других реакций на стресс у нас нет и не будет. А большего стресса, чем война, пожалуй, не найти. Более того, ты никогда не будешь знать, как именно отреагируешь. Можешь догадываться. Можешь надеяться, что отреагируешь достойно. Но для того, чтобы узнать наверняка, ты должен оказаться внутри всего этого ужаса и открыть глаза. Прежде всего, чтобы посмотреть на самого себя. Бей. Беги. Замри. Движение вперед. Движение назад. Ожидание толчка.
…Февраль 2022-го. Мои дети остаются отрезанными от нас в маленьком селе между Гостомелем и Дымером. Вокруг — оккупанты. Вокруг — летит и бахает. Вокруг — война, о которой они слышали только из рассказов. Моему сыну всего тринадцать лет. Кажется, я в его возрасте еще в куклы играла. Но он начинает бороться. Так, как может. У него полуторагодовалая сестра, которую еще вчера мама кормила грудью, а папа часами качал перед сном. Теперь он для нее — и мама, и папа. Он борется за ее жизнь. Борется с ее и своими страхами, одиночеством, голодом и холодом.
…Мы только что вломились на позицию к дружественному подразделению. Свежая кровь. Первое, что я вижу, — парень с пустыми глазами, который сидит на выходе из «норы» и не реагирует на приветствие. Он замер. Прошлая ночь была слишком трудной. Впереди — еще одни такие же сутки. И еще одни. И еще. Вспоминаю, как меня учили на тренингах, сажусь рядом, беру за руку. Через десять минут он уже коротко отвечает. Через двадцать — пьет воду осторожными глотками. Через час уже работает, как все. Толчок возвращает его к реальности.
…«Я ненавижу тебя! — пишет мне случайный знакомый в мессенджер. — Почему я должен быть таким, как ты? Я не могу. У меня ребенок маленький, у меня молодая жена, у меня работа. Я не хочу воевать. Я хочу жить. Понимаешь? Жить. Мне все говорят, что мне должно быть стыдно, что женщины воюют, а я нет. А у меня есть жизнь. Моя жизнь. Я не собираюсь ее терять».
Он «бежит». Бежит от реальности, от настоящей ответственности, от самого себя. И ничего страшного в этом не было бы, если бы он делал это тихо и не мешал другим.
«Беги» — на самом деле такая же нормальная реакция, как и «бейся». Это то, с чем сложно справиться. Но можно. В обычной жизни с такими людьми жить рядом сложно, но можно. Ты просто знаешь, что не можешь на них рассчитывать, и идешь себе дальше. Но в условиях войны это становится реальной проблемой. И если тех, кто замер, можно выдернуть обратно в бой, то тех, кто бежит, остановить почти невозможно. Больше того, те, кто стоит у них на пути, — это их личные враги. Даже большая угроза, чем та, от которой они бегут. Они становятся не инертной массой, которая закрывается в собственной ракушке и прячется от всех проблем, а агрессивными «борцами за права». А это означает, что потенциал биться у них есть. Но они выбрали самый простой путь.
…«А мои были умнее, — говорит мне просто в глаза человек, который был в одном аду со мной. Ну как был. Должен был быть. — Это же мы всех могли потерять, если бы выполнили приказ. Но мы поступили умнее. Мы выдвинулись в направлении точки, спрятались в безопасном месте и доложили, что попали под обстрел. Периодически выходили на связь, докладывали, что не можем продвинуться дальше. Все остались целыми. Ты же понимаешь, что там нечего было делать пехоте?»
Я понимаю. Потому что приказ действительно был из разряда «вряд ли кто там останется жив». Но я знаю тех, на подкрепление к кому они должны были прийти. Кого-то так и не смогли похоронить, потому что не достали останки. Кто-то меняет уже третью или четвертую психиатрическую больницу. Кто-то уже вернулся в строй после ранений. Наверное, они были не такими умными. Но они выбрали биться. И им не стыдно смотреть друг другу в глаза.
Или можно было отказаться? Да. Можно. Кто-то и отказывался. Да, это трудно, потому что все знают, что ты не пошел. А всем хочется быть героями. Или хотя бы казаться героями.
Но, как ни странно, уважение у меня вызывают именно они — те, кто нашел в себе мужество сказать: «Я не справлюсь, я не могу». Потому что для этого тоже надо иметь яйца. Сказать и идти работать дальше. Да, на более спокойном участке, но самоотверженно. И ты точно знаешь, что можешь на них рассчитывать от этой точки до этой. И не ждешь чего-то чрезмерного.
Страшнее, когда человек говорит «Я иду тебе на помощь», но никуда идти не собирается. Вроде и героем остался в глазах окружения. И фоточки героические в ФБ выложил. И какие-то награды получил по поводу праздника. Но за это заплатили побратимы. Кто жизнью, кто здоровьем.
...«Пусть сначала дети депутатов идут воевать! — бросает мне в лицо другой ситуативный знакомый. — Меня все равно ТЦК не найдет. Чего это я должен за них воевать? Они на этой войне зарабатывают. Это война политиков. Там уже все давно решили. Они не имеют права меня заставить, потому что это государство ничего для меня не сделало. Чего бы это вдруг я за него жизнью рисковал?»
Он тоже бежит. Но тоже не хочет выглядеть в глазах окружения трусом. Он хочет выглядеть борцом за свои права. Более того, старается создать какой-то движ, освещает незаконные действия военкоматов, очень широко общается с другими адептами секты «это не моя война», даже что-то комментирует журналистам. И, с одной стороны, я рада, что мы никогда не пересечемся на позициях, а с другой — весь этот пафос вызывает желание дать по голове чем-то тяжелым. Потому что лучше быть откровенным. Я боюсь идти в бой. Но готов делать что-то полезное там, где не летает над головой. Или и этого не готов делать. Ок. Мы на тебя не рассчитываем. Просто отойди и не мешай.
В бою легко увидеть, кто чего стоит. Все настолько сужено до первичных инстинктов, что ошибиться почти невозможно. Этот бьется до последнего. Один в окружении. Этот — бежит сломя голову, потому что услышал по рации «движение по флангу». Этот — спрятал голову между коленями и ничего не слышит. Реакции чистые, как цвета радуги в весеннем небе.
Чем дальше от нуля, тем сложнее понять, что именно ты видишь. Я внимательно вглядываюсь в тех, кто не на фронте.
Кто-то бьется. Бьется так, как может сейчас. Проверяет закупки на Prozorro, лечит раненых, учит школьников в бомбоубежищах, плетет сетки, собирает деньги на дроны, пригоняет автомобили, извлекает украинских детей из российских псевдосемей, тянет на себе воз обычных дел и еще десяток дополнительных. На этих можно рассчитывать. Они будут двигаться вперед всегда. И не имеет значения — с посылкой на «Новую почту» в руках или со «Стингером». Смотря по обстоятельствам.
Кто-то бежит. Бежит от ТЦК, из страны вообще, от ответственности. Кто-то тем временем из других стран организует полезные дела, находясь в безопасности. Многих из них я уважаю. Потому что они нашли в себе силы сказать: «Я здесь не могу». Кто-то из них прячется за пафосным «У меня здесь свой Бахмут» или «Пусть дураки воюют за олигархические кланы». Кто-то бежит от реальности в ночные клубы или тренинги по условному «дыханию маткой». Иногда наталкиваешься на такую тусню — и кажется, что это происходит точно не здесь. Не в этой стране. Но нет. Страна — моя. Просто отгорожено забором личное пространство, выставлены часовые и прописаны пафосные лозунги. Кого-то из них война догонит. И кого-то даже заставит изменить направление движения. Но для этого она должна постучать даже не в дверь. А по голове.
Кто-то замер. Запретил себе верить в то, что это реальность, чтобы не сойти с ума: «Не говори мне о войне, я не хочу слышать. Я не смотрю новостей. У меня все благополучно. Не трогай меня».
О них никогда не знаешь, в какую сторону двинутся, когда откроют глаза в реальный мир. Но их не так много на самом деле.
Есть ли у нас шанс победить? Есть. Но для этого придется изменить собственные базовые настройки. И биться. Биться, как в последний раз. Это очень трудно. Потому что война с собственными страхами и инстинктами намного труднее, чем война с орками…
Следить в Телеграмме
Войти с помощью Facebook
Войти с помощью Twitter
Войти с помощью Google