ЧЕРКАССКИЙ СИНДРОМ

С легкой руки милицейских чинов публикацию «ЗН» о черкасской трагедии назвали «последней каплей» генерала Олега Кочегарова, решившего свести счеты с жизнью через месяц после самоубийства своего подчиненного Вячеслава Романовского, об обстоятельствах которого мы писали.

На данный момент у правоохранительных органов к «ЗН» в связи с попыткой самоубийства генерала претензий нет. Во всяком случае, пока «из неопубликованного» не вытащили очередную записку генерала О. Кочегарова (сколько всего их было, общественности пока неизвестно). Однако существуют аспекты не менее важные, чем правовые. И это стало причиной нашей поездки в Черкассы.

Нам очень жаль, что с генерал-лейтенантом О.Кочегаровым произошла такая трагедия. И мы очень надеемся, что шанс, о котором говорят его врачи, окажется реальным. Сегодня известно, что генерал реагирует на речь и пишет короткие ответы. Он находится в Германии.

С просьбой поделиться своими воспоминаниями о двух офицерах, ставших героями нашей публикации «Выход – жизнь, или 90 процентов успеха», мы обратились к человеку, который знал В.Романовского и знает О.Кочегарова много лет. Это Андрей Рогульский, заместитель начальника Черкасского УМВД по работе с персоналом.

— Как давно вы были знакомы с В.Романовским и имеете ли вы непосредственное отношение к его переходу на работу в райотдел?

— Да, я имею к этому непосредственное отношение, потому что являюсь заместителем начальника УМВД по работе с персоналом. Я очень давно в этой системе, и В.Романовский, по сути, рос на моих глазах. Он пришел молодым парнем, закончив академию, тогда — Высшую школу милиции. Так получилось, что мы с ним очень часто общались, он делился со мной своими мыслями, рассказывал о делах во время работы в УБОПе. Когда уже учился в адъюнктуре, рассказывал, что у него есть неплохая тема и, если поработать, возможно, получится диссертация. Правда, сам он говорил о том, что у него маловато практического опыта.

— Как вы оцениваете его профессиональный уровень и как складывалась его карьера?

— Он был неплохим аналитиком, я считаю, что у него был высокий интеллект как для выпускника вуза и того времени, да и нынешних. Если мы видим, что человек чего-то стоит, у нас существует порядок включения в резерв. И в свое время мы предлагали ему должность заместителя начальника штаба УМВД, был даже разговор о том, чтобы он возглавил этот штаб. Для него это было неожиданностью, и он счел, что еще не готов. Я несколько раз спрашивал, не хочет ли он попробовать себя в должности начальника райотдела, предлагал ему Канев, Золотоношу. Но он хотел остаться тут, где жили его родители, где произошла трагедия с его первым ребенком. Мы предложили ему Сосновский район — сложный, один из центральных. Он отказался, сказал, боится подвести, не потянуть. Потом появилась вакансия в Черкасском райотделе — фактически сельский район, находящийся в городе.

— Это сложный район?

— Я бы так не сказал. Хотя, конечно, допекают кражи, совершаемые во время набегов на села. Здесь не было изолятора временного содержания, таких районов у нас в области всего два. И понятно, что наличие такого подразделения возлагает большую ответственность на начальника. Здание райотдела, по сути, отстроено. То есть база для работы была, и мы учитывали это обстоятельство, назначая его именно туда.

Он не особенно колебался, решил, что попытается. Заметил только, что через год-два хотел бы закончить диссертацию, чтобы успеть сделать это до окончания службы. И я ему сказал тогда: в перспективе ты, конечно, будешь начальником какой-то отраслевой службы. То есть никакого, скажем так, давления при назначении его начальником райотдела не было.

— Можно утверждать, что карьера Вячеслава складывалась довольно неплохо, он был на хорошем счету?

— Карьера действительно складывалась неплохо, в том числе в УБОПе. Он был коммуникабельным, все время работал над собой, что редкость среди наших ребят. Чтобы зайти к кому-то в кабинет и на столе увидеть какую-то книжную новинку — такие случаи единичны, а у Славы всегда была масса литературы. Он часто бывал в Киеве, приобретал книги, встречался с преподавателями из академии, с которыми у него сложились хорошие отношения.

— Как вы считаете, почему он решил уйти?

— Все это свалилось на него… А вообще я смотрю на все это глубже. Он был единственным сыном у родителей. Рос в семье среднего достатка, все в его жизни шло довольно гладко. Уже сейчас мы изучали, анализировали эти обстоятельства. Когда все шло нормально, он — всегда с улыбкой, активен, бодр. Как только что-то не ладилось, реагировал очень эмоционально. Болезненно воспринимал критику. Он тушевался, а иногда и терял контроль над собой, как только что-то было не так. Он привык быть в числе лучших, а тут действительно началась совсем другая жизнь.

С него стали спрашивать за результаты работы так, как никогда раньше. В аналитическом отделе, где он служил до того, фактически отвечал только за себя. А тут возникли проблемы. В том числе финансовые, хотя у него материально-финансовое обеспечение было не хуже, чем в других районах. Как и показатели работы. Он работал с желанием, и его подразделение не было худшим.

— Так подавал он рапорт или нет?

— Не было этого рапорта, не существовало никогда. Я скажу вам честно — все, что касается рапорта, надумано. И жена говорит, что не видела этот рапорт, он рассказывал ей, что написал его, зарегистрировал. Эти рапорты приносят сначала ко мне. Если это номенклатура МВД Украины (а он относился к ней), то я направляю на регистрацию.

Он лег на две недели в чернобыльское отделение. И это было толчком искать болячки. Говорят, на работе была большая нагрузка и резко ухудшилось состояние. Я, как и он, ликвидатор 1986 года, но у него до сих пор (не знаю, можно ли еще найти такого участника) не была оформлена эта так называемая связь болезней с Чернобылем. Медицинская карточка любого чернобыльца — это огромная толстая книга. Он обратился в реабилитационный центр, и, наверное, ему там сказали, что нужно обойти все и оформить эту связь должным образом. Тогда он пошел в кардиологический центр, потом лег в нашу поликлинику. У меня он появился в декабре. Я сказал ему, что ходят слухи о его уходе из системы. Он ответил так: «Да нет, но все-таки вы же знаете, у меня уже есть право на пенсию...»

29 декабря он обратился ко мне по личному вопросу. Попросил дать направление на военно-медицинскую комиссию. Я ответил, что для этого нет оснований, потому что нет его рапорта, его нужно написать, мотивируя ухудшением состояния здоровья и т.д. Он ответил, мол, это не столь важно, вы же знаете, я сейчас в больнице, мне нужно пройти медкомиссию… Честно говоря, я не должен был давать ему это направление. Хотя, по сути, в нашей нормативной базе нигде не заложено требование о том, что на комиссию направляют только на основании рапорта… Я дал команду, ребята выписали ему путевку на военно-медицинскую комиссию, но написали так: в связи с увольнением из органов внутренних дел. Хотя следовало написать «на предмет дальнейшей пригодности к службе в органах внутренних дел».

Вячеслав прошел комиссию, у него уже было много справок, которые мы обнаружили впоследствии в папке с документами. И 22 января военно-медицинская комиссия приходит к выводу, которого он, наверное, и сам не ожидал: не пригоден со снятием с военного учета. Конечно, в возрасте 37 лет получить такой вердикт тяжело. Потому и начались у него те колебания. Почему-то он продлил себе срок амбулаторного лечения до 9 февраля.

— Он хотел вернуться в УБОП?

— Да, хотел. У меня с ним были совершенно нормальные, приятельские отношения, я общался с ним абсолютно толерантно. Я объяснял ему, что возврат в УБОП — это понижение в должности. Потому что это отдел в структуре отраслевой службы, а он был номенклатурой МВД Украины, его назначали через администрацию Президента. Его нужно было аттестовать, расписать как никудышнего работника, «нікчему», или вообще готовить материалы на Киев. Он сказал, я понимаю, но с удовольствием вернулся бы к ребятам.

— То есть он не настаивал?

— Нет.

— Как складывались его отношения с Кочегаровым?

— Чисто рабочих встреч было не более трех. Был разговор на коллегии. Тогда поднимали где-то 20 начальников милиции, каждый из них докладывал, отвечал на вопросы, в том числе и он. Как раз в декабре у нас была комплексная инспекторская проверка Министерства внутренних дел (работало около 40 представителей министерства), и как раз в этот напряженный момент произошли чрезвычайные события. Два сотрудника уголовного розыска в нетрезвом состоянии совершили ДТП, выехав на полосу встречного движения. Погибла дочь полковника СБУ, он с женой покалечены. Это было очень резонансное, чрезвычайное событие. Тогда работали сотрудники службы внутренней безопасности.

— Да, но Романовский не формировал эти кадры, он только пришел на должность.

— Видите ли, я со своим первым заместителем также понес ответственность — мне был вынесен строгий выговор. А наш начальник уголовного розыска получил «неполное служебное соответствие»…

— В связи с самоубийством Романовского речь шла о пропаже семи, кажется, уголовных дел.

— Это все выдумки. Прокуратура проверила — все дела на месте. И вообще непонятно, откуда пошла эта информация. Жена говорила, что, с его слов, у него не хватало каких-то уголовных дел… Но этот факт отпал, в частности, и в результате проверок Генеральной прокуратуры. Возможно, по своему складу характера он излишне делился служебными проблемами с родными.

— То есть вы считаете, что причиной случившейся трагедии стало неадекватное восприятие Романовским происходящего?

— Да. С такими жизненными трудностями он столкнулся, наверное, впервые в своей жизни. Потому что начальник милиции, прошедший должности участкового, уголовный розыск, следствие, закалился бы в этом котле. Что касается Романовского — вроде бы 18 лет выслуги, и вроде бы дослужился до подполковника, и вроде бы, но…

— Сколько сегодня существует вакансий начальников райотделов и сколько их было тогда, когда назначался Романовский?

— Сегодня три вакансии, тогда было четыре-пять — не больше.

***

— А как бы вы охарактеризовали генерала Кочегарова и как вы лично относились к нему?

— Лично я уважал и уважаю этого человека. Он — трудоголик, ничего в своей жизни не знавший, кроме работы. Начиная с шести часов утра и до 11—12 часов ночи. Многие говорили, что это ненормально — работать в таком режиме. Но это право руководителя. В какой-то степени требовал этого и от заместителей своих, и от других подчиненных.

С другой стороны, все время существовало это напряжение. Постоянно повышенные требования. Эта оценка деятельности милиции если даже не на тройку с минусом, а на двойку, как это было в последнее время, рост преступности и т.д.

Скажу вам честно, я впервые встретил такого оперативного работника, он ведь 15 лет был начальником уголовного розыска Крыма, около четырех лет — начальником УБОП. Кочегаров — это профессионал с колоссальным опытом, пониманием дела и преданностью делу.

При этом очень неприхотливый. Он обладал способностью выживать прямо-таки в экстремальных ситуациях. Я знаю, как он питался, когда обедал и ужинал. Он пришел сюда, и у него совершенно не было стремления обрасти чем-нибудь. Его служебная квартира — в «хрущевке». Были предложения улучшить его жилищные условия, но он сказал, что ему достаточно того, что есть жилплощадь в Крыму, где живет его семья, и ему больше ничего не нужно… И, конечно, жил он на работе.

— Он жесткий, авторитарный человек?

— Он идеалист, максималист, это однозначно. Он Дева по гороскопу. Ему все нужно было сейчас, немедленно. То, что преступление будет раскрыто завтра, его абсолютно не устраивало. Преступление, как он всегда говорил, должно раскрываться по горячим следам. Конечно, не всегда и не каждому это удавалось.

Столь же требователен он к себе. Если приезжал из Киева с коллегии, даже если наша область проходила по какому-то показателю пусть хоть в числе 15—20 областей, он очень сильно сам себя накручивал, переживал ужасно, ставил эти вопросы по возвращении сюда. И работал, работал, работал…

Кроме того, вы видели наши помещения, то, что все это приведено в порядок, — его заслуга. Он все делал для людей. Не мирился с тем, что в кабинете у сотрудника нет компьютера.

Конечно, он жесткий человек. Но я бы не сказал, что чрезмерно. Если он сказал доложить завтра или через час, это нужно было сделать. И это не только мое мнение.

— Да, но у меня, как, несомненно, и у вас, есть письмо 54 сотрудников милиции Президенту, министру внутренних дел и генпрокурору…

— Скажу вам честно, четвертая часть людей, подписавших это письмо, вообще не работали с Кочегаровым, поскольку они вышли на пенсию еще до его прихода, до 1998 года.

— А остальные три четверти?

— Очень многие в кабинете генерала вообще не бывали. Это молодые ребята, опера, они видели генерала только на торжественных мероприятиях. В определенной степени сегодня нам уже известно, как готовилось это письмо.

— И как это происходило?

— К молодому сотруднику подходили, говорили, мол, тебе еще работать тут, так что распишись. Другому, который говорил, да я, ребята, не буду, говорили: «Тебе что, трудно расписаться?»

Это все равно, чтобы мне, например, сказали, ты ж там слышал о таком —то то-то и то-то говорят, и хоть он из другой области, ты же его немножко знаешь, подпиши…

— А вы бы подписали?

— Никогда в жизни!

— Ну вот…

— … Но существует категория людей, у которых никогда не было своей позиции. Кочегаров всегда умел выслушивать любую критику прямо в глаза. И я бывало, конечно, один на один, говорил ему, что не соглашаюсь с тем-то и тем-то. По своей натуре он с этим сначала не соглашался. Но на следующий день говорил: «Ты был прав, давай обсудим этот вопрос». А другие стояли тут, взяв под козырек: «Так точно! Так точно!», а потом эти выстрелы в спину — это же непорядочно.

Среди подписавших обращение бывший начальник Сосновского райотдела милиции Мельник, который не знает Кочегарова и работал еще при предыдущем генерале. Я его спросил: «Саша, зачем ты это подписал?» Он говорит: «Да ребята принесли, говорят: «Подпиши!», я и подписал». Среди поставивших свои подписи под обращением есть побывавшие в местах лишения свободы, следователь, укравший уголовные дела в том же УБОПе, передав их через окно. Да ради бога, ты же преступник, за что тебя нужно было щадить? Есть там и категория людей, с которыми действительно были ситуации (с Кочегаровым. — А.П.). Но снова-таки из-за работы. Некоторые из них дослужились до полковников. Они ушли, но остались недовольными, считая, что если бы не Кочегаров, возможно, им бы лучше жилось.

Он спрашивал за работу, никогда не требовал ничего другого и не толкал, не дай бог, на какие-то преступления. Как сказано в письме: «заставлял фальсифицировать»… Да он говорил, что за фальсификацию голову оторвет. У нас постоянно работают эти бригады, как мы говорим, «летучих голландцев». И в первую очередь начальник УВД всегда инструктировал: «Выявить укрытие преступлений». В этом направлении работала и внутренняя безопасность, и инспекция по личному составу.

— Как О.Кочегаров реагировал на сложившуюся в последнее время ситуацию?

— Возникла эта ситуация, это уголовное дело, почти три недели назад — одна комиссия, затем вторая. Ему докладывали: «О вас там то-то говорили и то-то…» Он переживал ужасно. И немножко попустил личный состав. Как вы думаете, что случилось с показателями за две недели? Мы тут вызывали некоторых начальников и говорили им: «Уважаемые, расслабились вы, беритесь за ум и давайте работать».

К огромному сожалению, на сегодняшний день большинство руководителей (милиции. — А.П.) не понимают нормального слова, не понимают, что нужно работать. Недостаточно сказать: «Петя, ты меня подвел, постарайся завтра сделать так, чтобы все было в порядке». Обязательно нужно довести и себя, и его… Потому что он на тебя смотрит, как в народе говорят, держа дулю в кармане. Потому повернулся, вышел и забыл. Нужен только контроль. А у Кочегарова был этот контроль: утром и вечером, ежедневно и систематически. И все знали, что спуска не будет. Я ни от кого никогда не слышал в свой адрес грубого слова, хотя и были у нас разговоры на повышенных тонах.

— За несколько дней до попытки самоубийства Кочегаров бывал в Киеве. Он говорил с кем-то по телефону?

— В Киеве он был давно, на последней коллегии. Это однозначно.

И, кстати, мы с Николаем Ивановичем Ануфриевым не смогли вспомнить, когда министр ругал его на коллегии. Не было такого в последнее время.

— Как я представляю себе О.Кочегарова, он чрезвычайно сильный человек.

— Да, чрезвычайно.

— Тогда могли ли его довести до попытки самоубийства те публикации?

— Могли. Он болезненно реагировал на публикации критических материалов, касающихся работников милиции. Это длилось довольно долго. Что касается пани Валентины (Валентина Васильченко, фигурировавшая в одной из записок генерала в связи с причиной его самоубийства). Я знаю ее очень давно, в свое время она была более толерантной. Если взять ее критические материалы, изложенное в них не подтвердилось примерно на 70%. Эти факты и министерство проверяло, и мы, и Генеральная прокуратура. Все равно она никогда, скажем так, не сдавалась, говорила — это глупости, просто вы все повязаны между собой. О.Кочегаров реагировал на это болезненно.

— Вы говорите о том, что изложенный в публикациях фактаж не подтверждался. Почему вы, юристы, не прибегли к законным, цивилизованным методам защиты своих интересов — посредством обращения в суд, тем более что эти публикации вызывали такую болезненную реакцию?

— Был случай, когда один из наших сотрудников обратился в суд с иском. Но когда мы узнали, что она по решению суда должна будет заплатить что-то около 50 тысяч гривен, Олег Дмитриевич попросил снять этот вопрос.

— Снятие финансового вопроса не мешало вам добиться принципиального решения,— кто прав, кто нет.

— Ну, понимаете, не хотел он, говорил, что это не добавит нам авторитета. Кстати, сколько он ее ни приглашал, предлагал встретиться, она не приходила.

— Да, но вроде бы в последнее время ничего негативного о милиции она не писала. Кажется, не писала она и о трагедии с В.Романовским…

— Она-то не писала, но были определенные действия. Во-первых, она заявила, что будет представлять семью Романовских, затем — что готовит ряд материалов, которые постарается опубликовать в средствах массовой информации у своих знакомых журналистов. Олег Дмитриевич знал об этом. Он говорил: «Опять она меня достала. Ну что я ей такого плохого в жизни сделал? Ну пригласите ее, пусть она придет». Потом она позвонила, сказала, что вернулась из Киева, где пикетировала Генеральную прокуратуру и передала материалы о В.Романовском известной киевской журналистке.

— Кому именно?

— Она не ответила, сказала, что мы потом узнаем.

— Какой была позиция министерства по отношению к Кочегарову в контексте самоубийства Романовского и соответствующих обвинений?

— Отношение было нормальным. Ему никто не угрожал, не говорили, что он не будет работать или что довел человека. Спокойно разбирались. Но все равно он это очень тяжело переживал, не спал ночами, насколько я знаю, потому что из окон моего рабочего кабинета видны окна его квартиры, а я тогда засиживался допоздна. Вокруг было много «шептунов», передававших, кто что сказал. Он переживал все очень тяжело. В последнее время просто боялся читать газеты, говорил, вы мне прочитайте…

— Речь шла о записках, а обнародовано было лишь содержание одной из них.

—Я не хотел бы говорить, потому что это было обращение к сыну. Речь шла о некоторых вещах, которые он оставлял сыну. Но это очень личное…

— В записках речь не шла о его возможном преемнике?

— Нет, таких разговоров не было. А видел я только две записки — о Васильченко и адресованную сыну.

— Не было ли у О.Кочегарова каких-то серьезных заболеваний?

— Нет. Когда-то ему понадобилась медицинская помощь, так ее оказывали прямо в кабинете. Он даже говорил как-то, что идти в больницу — это симуляция, что он не хочет, чтобы кто-то подумал, будто он прячется в больнице. Такие у него были подходы. Вообще удивительно: он с виду такой худенький, подтянутый, но у него было столько силы и энергии. Приезжал из командировки в 12 ночи, а в шесть часов утра уже был на работе. Я не припомню случая, чтобы он появился на работе позднее.

— Говорят, он пил страшно…

— Это неправда.

— Какова его реакция на сам факт самоубийства Романовского?

— Он очень переживал, недоумевал, как же он не подумал о маленьком сыне. Изыскивал возможности помочь этой семье. По его инициативе стали собирать деньги — что-то около 2800. Он сам дал 200 гривен.

— Как же он сам не подумал о своей семье?

— Это и для нас вопрос…

С Николаем Ануфриевым, замгоссекретаря МВД, курирующим кадровые вопросы, «ЗН» удалось встретиться в Черкассах в среду, тем не менее и сегодня этот разговор может оказаться небезынтересным для читателей.

— Николай Иванович, что нового известно по поводу попытки самоубийства генерала?

— Сегодня можно говорить о том, что заявление Васильченко о звонке Кочегарову министра внутренних дел и о том, что в связи с публикацией в «Зеркале недели» он написал рапорт, не соответствует действительности, оно совершенно надуманное. Я возглавляю кадры, владею ситуацией, это совершенно не может соответствовать действительности. Я твердо уверен в этом. Кроме того, здесь есть многие люди, которым Кочегаров доверяет, но такой информацией он ни с кем не делился. Это однозначно.

— Каковы версии?

— Мы работаем. Основная версия, которую я озвучил, остается. Мы работаем, нашли побочные факторы, которые также могли повлиять на психику генерала.

Но это побочные версии, и больше мы их уже не найдем. Основная версия остается.

По свидетельству окружения генерала, тех людей, с которыми он делился, он очень переживал (в связи с публикациями. — А.П.) и на протяжении не одного года. А в последнее время это как раз та капля, которая заставила его это сделать.

— Что вы называете этой каплей?

— Последняя статья. И не только статья, а звонки Васильченко, ее заявления. Кочегаров владел всей этой информацией, знал о ее поездках в Киев, все это переполнило чашу.

О силе слова

Если бы те, кто призван защищать право, дали себе возможность немного отдышаться, ослабив и так весьма символическую в общем-то удавку на шее В.Васильченко и на минуту забыв о публикации «ЗН», о которой на прошлой неделе так много говорили, не исключено, что это дало бы возможность поразмышлять о ряде других моментов. Видя, что следствие находится в затруднительном положении и испытывает явный недостаток идей, а также демонстрирует обычно не свойственную ему и, прямо скажем, совершенно противоестественную доверчивость, мы сочли возможным для себя поделиться возникшими мыслями, хотя, возможно, кто-то скажет, что делать этого нам и не следовало…

Оговоримся сразу: увы, возможности журналиста в части проверки информации гораздо скромнее, чем у следственных органов. Это понятно. Поэтому позволим себе лишь задать некоторые вопросы. Соответствует ли действительности информация о том, что в кабинете О.Кочегарова была найдена записка, написанная не рукой генерала? Если да, то действительно ли она была примерно следующего содержания: если ты не хочешь, чтобы документы попали в министерство, оставь три тысячи долларов в туалете на третьем этаже? Если да, означает ли это, что кто-то пытался шантажировать генерала или это просто листок, случайно выпавший из папки с расследуемым уголовным делом?

Правда ли, что в День милиции, отмечаемый 20 декабря, в гараже мертвыми были найдены двое работников Управления службы криминального поиска («семерка»), которых затем якобы уволили задним числом и «списали» как гражданских лиц, тайком от министерства?

Правда ли, что в конце прошлого года сотрудники ГАИ МВД Украины проводили проверку служебной деятельности Катеринопольского районного экзаменационного пункта при Звенигородском МРЭО, что в Черкасской области? Правда ли, что при проверке выяснилось: в этом подразделении установлены массовые случаи безосновательной выдачи регистрационных документов — что-то около 160 «нулевых» престижных иномарок — «мерседесы», «ягуары», «лексусы»? А тут еще на самом высоком уровне разгорелась публичная дискуссия между высокопоставленными ценителями хороших автомобилей.

Не проверить ли в контексте попытки самоубийства О.Кочегарова все эти злобные домыслы и досужие инсинуации? Если хоть что-то из вышесказанного правда, то будь О.Кочегаров сто раз ни при чем, его могли этими фактами, например, шантажировать просто в силу, так сказать, территориальной принадлежности.

Далее. По словам человека, передававшего обращение милиционеров к Президенту, в администрации он был встречен очень приветливо. Насколько известно, в том учреждении далеко не все ходоки удостаиваются столь милостивого и быстрого приема. Черкассы интересны сегодня на самом высоком уровне в контексте надвигающихся выборов? Если так, то логично предположить, что звонок О.Кочегарову сверху все-таки был. Помнят сегодня об этом сами звонившие или нет.

И тот, кто звонил, мог даже не говорить об отставке, а, например, посоветовать О.Кочегарову решать свои проблемы самостоятельно. А у больших людей, как известно, и проблемы, как правило, тоже большие, иногда даже покрупнее их самих. И вполне может быть, что смерть подчиненного не главная из этих проблем, а просто «последняя капля». Ну а то, что Кочегаров ни с кем из доверенных лиц не поделился, еще не доказывает, что звонка не было.

Пока что трудно прогнозировать, кого вынесет на верх пирамиды Черкасской милиции эта мутная волна. Может быть, когда обнародуют текст остальных записок, картина прояснится и со значительной долей вероятности можно будет судить о том, что на самом деле легло в основу обращения и подписей, поставленных под ним. Хочется верить, что здесь превалируют все-таки более благородные чувства, чем стремление произвести «ротацию снизу», любым путем свергнув О. Кочегарова; что не повод, но причина всего этого мероприятия — Вячеслав Романовский. А не тот, кто займет опустевшее после генерала кресло. Есть надежда на то, что появление на свет письма милиционеров Президенту — это по-человечески понятный порыв тех, кто уверен, что знает причину смерти Славы. А именно: скорее всего, новый руководитель будет человеком «не местным». Особенно это было бы оправданным, учитывая неординарное развитие событий и всплывшие наружу факты. А руководить таким процессом со стороны, подготавливая себе место, затруднительно. Но — возможно. И если все-таки это блестящая операция, проведенная сотрудниками специального подразделения, в ходе которой инсценирована довольно эффектная революция «низов», которые больше «не хотят жить по-старому», остается окаменеть от ужаса и снять шляпу. И в таком случае анекдот на тему «яка країна — такий теракт» к нашему государству никакого отношения уже не имеет. И тогда не исключено, что те, кто подписал письмо, будучи не в курсе, всю оставшуюся службу будут вспоминать О.Кочегарова со слезами раскаяния на глазах.

По нашим данным, среди записок есть и такие: «все часы останавливаю в 6.40». «На этом месте я вижу N…….., который сильно рвался сюда» (есть информация, что речь идет об одном из руководителей УБОП). Официальный пересказ этой записки таков: «ты хотел это место — ты его получил».

Если же эту записку следствием решено будет воспринять всерьез, мало не покажется ни «фигуранту», ни структуре, к которой он принадлежит.

К чему все это говорится? К тому, что правоохранительным органам есть над чем задуматься всерьез. И не нужно торопиться с выводами, заявляя об основной версии, которая не ввела в заблуждение даже обывателей. Если же говорить о публикации о Кочегарове «ЗН», то разве вам не известно и разве не вы любите повторять, что «впоследствии» еще не означает «вследствие»?

Как было отмечено в официальном комментарии, компетентные органы еще работают над записками. Очевидно, в смысле: читают, сортируют, осознают и решают, что и в каком порядке предоставить любопытствующей публике. Так что подождем.

Кстати, по поводу записок возникает также много более мелких вопросов. Если говорить о первой из обнародованных, то сначала совершенно четко был назван период, когда публиковались злосчастные материалы: 1999—2000. И это не похоже на ошибку информационных агентств. Но ведь, листая старые подшивки, не стреляются. Во всяком случае генералы. По крайней мере, последние 80 с лишним лет. И тогда последовала новая вводная — более поздний срок написания роковых материалов. Опять незадача: ничего особенного на милицейские темы В.Васильченко с тех пор вроде бы не писала. Ее исследования «Христиновского синдрома» (о злоупотреблениях в одном из местных райотделов), по некоторой информации, упоминавшиеся в записке, вовсе не относятся к новейшему периоду творчества известной теперь не только в Черкассах журналистки .

Следствие идет…

В прошедшую среду в Черкасской прокуратуре корреспондента «ЗН» заверили, что не усматривают оснований для того, чтобы говорить о доведении В.Романовского до самоубийства. За месяц, прошедший со дня гибели В.Романовского, генерала Олега Кочегарова ни разу не допросили в качестве свидетеля. Но разве последнее «послание» В.Романовского — показатель раскрываемости преступлений 90,2% — вообще ничего ни для кого не значит? Разве можно свалить все исключительно на особенности его натуры, психики? Закрыть глаза на то, что менее чем за полгода весьма успешный человек в расцвете сил, аналитик, интеллектуал, преисполненный честолюбивых замыслов, превращается в неврастеника, бегающего по больницам за справками и в конце концов сведшего счеты с жизнью?

Ну а тех, кто искренне верит в собственные заявления, хотелось бы спросить вот о чем. Разве не мучает сегодня сотрудников прокуратуры вопрос о том, что, может, если бы генерала допросили в качестве свидетеля в ближайшие дни после трагедии, то и не было бы обращения офицеров милиции к Президенту, генпрокурору и министру внутренних дел и, соответственно, публикации «ЗН»? А ведь на тот момент более важного дела у прокуратуры быть просто не могло.

Не мучает ли этот вопрос тех, кто «не оказывал совершенно никакого давления на ход следствия»? Не приходят ли мысли о том, что, если бы была хотя бы видимость того, что следствие изо всех сил пытается разобраться в случившемся, может, сегодня генерал Кочегаров оставался бы в строю? Потому что у общественности была хотя бы иллюзия того, что поиск истины ведется, и, может, не было бы тех публикаций о происшедшем, которые могли переживаться столь болезненно.

С другой стороны, о чем узнал из статьи в «ЗН» Кочегаров? Позиция следователя прокуратуры огорчить его никак не могла. Лейтмотив высказываний родных погибшего был ему хорошо известен. Его коллеги из числа сторонников утверждают, что он знал и о подготовке обращения сотрудников милиции к Президенту. А значит, публикация выдержек из него не была неожиданностью. Тогда что заставило застрелиться генерала с впечатляющим послужным списком?

Даже если Кочегаров расценил статью в «ЗН» как начало нового наступления В.Васильченко, трудно поверить в такую реакцию, памятуя о том, как характеризуют генерала те, кто его знает, — и друзья, и враги. Если исходить из того, что известно о личности генерала, — чем он дорожит больше всего? Насколько можно судить, вся его жизнь проходила на службе и, наверное, заключалась в ней. И больше всего он наверняка боялся потерять эту службу, потому что ничего столь же весомого в его жизни, очевидно, не было. И только серьезные служебные неприятности могли по-настоящему привести его в отчаяние. Если эти неприятности возникли у него вследствие публикаций, то остается один-единственный вопрос: содержится ли в них информация, не соответствующая действительности. Все остальное — это эмоции. Неважно, девичьи или генеральские.

Вызывает некоторые сомнения серьезность проверок, проводимых после гибели Романовского. Есть данные, что их осуществляли весьма скудным, как для такого дела, составом и в довольно сжатые сроки. Насколько известно, предложенные в анкетах вопросы носили весьма неконкретный характер типа «Ваше отношение к руководству».

И если сегодня утверждается, что среди подписавших обращение к высшим должностным лицам есть офицеры, видевшие Кочегарова, так сказать, по большим праздникам и издалека, то поговаривают и о том, что к анкетированию были допущены лояльные сотрудники, в частности, не контактировавшие непосредственно с О.Кочегаровым.

А вот в письме, подписанном 54 сотрудниками, есть ответ на многие вопросы, которые должны были бы интересовать следствие. Если это ложь — одна картина. Если сказанное там — правда, многие вопросы отпадают сами собой. И без анализа этого обращения, начиная с реальных мотивов и заканчивая самым малозначительным фактиком, ключ к обоим самоубийствам найден не будет. Только он, похоже, никому не нужен. Потому что на деле о доведении до самоубийства Романовского уже поставлен крест. Видимо, сочли, что повеситься на ремне это его свободный выбор.

Итак, главнейший вопрос: правда ли то, в чем расписались 54 офицера? Минус не знавшие Кочегарова, минус те, чья вина доказана судом, о чем заявил в интервью кадровик А.Рогульский. Но молодые оперы, которых убедили подписать обращение аргументом что «тебе здесь еще работать», — это, по меньшей мере, нелогично. Потому что на тот момент, когда ставились подписи под этим письмом, Кочегаров был цел и невредим, и ничто, очевидно, не предвещало такого скорого и трагического окончания его карьеры. И если молодые оперы думали о своем будущем, то прежде всего они понимали — служить им в ближайшее время именно под его руководством. Пока там наверху разберутся, если вообще станут читать послание и не сочтут этих подписантов просто слишком впечатлительными. И еще: хотелось бы посмотреть на действующего офицера, который не собирается в отставку уже прямо завтра с утра и в то же время, просто чтобы не обидеть товарищей, так, за пивом, от нечего делать ставит подпись под такой бумагой. Такое даже представить невозможно.

Другой аспект. Если министр внутренних дел Ю.Кравченко отстаивал свои честь и достоинство в суде в споре с газетой, почему генерал Кочегаров ни разу не попытался защититься от несправедливых, как он был уверен, публикаций законным путем и считал, что это негативно скажется на авторитете милиции? Реальную возможность защитить себя от обидчика в этом смысле предоставляет гражданское судопроизводство. Более того, еще совсем недавно действовала уголовная ответственность за клевету. И О.Кочегаров как юрист, стратег и просто классный оперативник мог легко просчитать незамысловатую в общем-то комбинацию. Если в самом деле из изложенных в статьях В.Васильченко фактах 70% — неправда, то вполне возможно, что перед выбором: нары или лояльность автор скорее выбрала бы второе. Потому что одно дело — самому вглядываться в пропасть, и совсем другое — ощущать, что она начинает пристально вглядываться в тебя. И это не иезуитский ход, а защита своих интересов законным путем. Что касается авторитета милиции, то, думаю, сильнее, чем судебный процесс, вредит ему шквал остающихся без ответа обвинений.

Знавшие генерала не раз говорили о том, что Кочегаров — сильный человек. О том, что генерал действительно обладает способностью выживать в экстремальных условиях, о чем говорит его коллега в представленном интервью, свидетельствует не только длительная и, если судить по наградам, весьма успешная служба в органах, но и такие, с позволения сказать, частности, как руководство УБОПом Крыма во времена существования там мощнейших группировок.

Мог ли такой человек пытаться покончить с собой из-за публикаций?

Увы, готовя предыдущую статью, мы не смогли получить комментарий самого О. Кочегарова. Потому что, когда мы пытались связаться с ним, в его приемной почему-то не снимали трубку. Позднее, уже в Черкассах, стало известно, что секретаря у Кочегарова нет, и номер телефона, предоставленный местным ЦОС, был его прямым телефоном. Так что ввиду отсутствия генерала ответить было некому. Мы надеемся, что вскоре он будет в состоянии пояснить многое сам, и что ему позволят рассказать правду.

К вопросу о клевете

В связи с резонансом, связанным с этими трагическими событиями, нельзя также обойти молчанием прокурорский плач с трибуны Верховной Рады по статье о клевете. Похоже, полностью согласен с ним в этом вопросе и министр внутренних дел. Генеральный прокурор С.Пискун изящно, как, наверное, ему самому показалось, увязал воедино фальшивые письма избирателям, распространяемые от имени В.Ющенко, с… публикациями, посвященными трагическому самоубийству в Черкассах, и пришел к выводу, что уголовную ответственность за клевету нужно возрождать. Причем немедленно, а Генпрокуратура уж и законопроект подготовила и не достает ей исключительно инициативы. Законодательной, разумеется, прочей у нее хоть отбавляй. А вот остальным жаждущим справедливости и того, чтобы каждый за свои слова отвечал, не хватает еще соответствующего решения суда, чтобы понять, что именно и на каком основании С.Пискун квалифицирует как клевету, имея в виду попытку суицида милицейского генерала. И еще любопытно, нет ли в упомянутом законопроекте, наверное, еще со времен М.Потебенько лежащем наготове в верхнем ящике стола такой строки: «Клеветой называется любая информация, не согласованная с компетентными органами»?

***

Господа офицеры, ну признайтесь, хотя бы на собственных кухнях вы осмеливаетесь иногда, ради сохранения собственного рассудка, произнести цифры, составляющие самую большую военную тайну правоохранительных органов? Каков процент раскрытия преступлений — 20, 30 или 60%? Хоть шепотом, в полутьме хотя бы себе вы признаетесь в том, что то, о чем вы говорите днем во всеуслышание, — ложь? Огромная, подминающая под себя судьбы людей, всепобеждающая ложь. Ложь, за скандирование которой Система прощает очень многое очень многим из вас.

Место работы и стремление уйти из жизни — вот, пожалуй, все, что было общего между В.Романовским и О.Кочегаровым. Впрочем, не совсем все. Оба они — жертвы Системы. И с О.Кочегаровым кто-то из этой же Системы говорил так же, как он сам с общался с В. Романовским. От Кочегарова требовали то же, что он требовал от Романовского. Просто генерал оказался выносливее.

И, пожалуй, еще одно связало их навсегда: не разобравшись, почему ушел из жизни первый, мы можем никогда не узнать, почему решил покончить с собой второй. Но следствие не усматривает оснований искать ответ. Системе это ни к чему. Двое покинули строй, но у Системы есть резерв. Просто завтра кто-то другой напишет заветные цифры. Или в карточке отчетности, или — на стене.

…Чья-то недрогнувшая рука превратила в костер свежую могилу Славы Романовского, подожгла множество венков на его последнем пристанище. И этот огонь жжет его родителей, опаляет вдову, а спустя много лет он полоснет Максима, которому сегодня всего три с половиной. Думаю, он не изберет делом своей жизни службу в правоохранительных органах. И туда пойдут те, кому никто не расскажет, — каково это, защищать право в нашей стране и в чем разница между «охранять» и «сторожить».