Ланселот из детской реанимации

Спасибо провидению, случаю, судьбе за то, что она одаривает меня особыми людьми - штучными, ювелирной Божьей выделки, благородными, мудрыми, цельными, честными. Людьми, которые делают нас с вами лучше своим примером, своими поступками, ибо рядом с ними нельзя жить как раньше.

Юлия Суркова. Юля. Юлечка. Врач от Бога, участник акции противостояния насилию в любом виде. В том числе и акушерскому. Перинатальный психолог, семейный системный психотерапевт, специалист по работе с травмой. Основатель (вместе с родным братом, реанимационным врачом) Фонда помощи брошенным детям "Дитина і родина" и Перинатального семейного центра "Аист"

- Из чего состоит такая женщина, доктор, такой человек поступков Юлия Суркова?

- Я не умею говорить о себе. Меня учили непротивлению злу насилием. И еще: "Делай добро и кидай в воду"... О пациентах, учителях, учениках могу говорить часами…

Дело в том, что люди либо рождаются, либо в силу своего воспитания становятся ответственными или безответственными. Я стараюсь не иметь дело с людьми, избегающими ответственности, дистанцируюсь от них. Я не люблю торговать лицом на совещаниях, оперативках, конференциях. В игру "я - начальник, ты - дурак" я не играю с детства.

- Говорят, когда рождалась ваша дочь, вы в это время в родзале практически давали урок, читали лекцию акушерке?

- Очень смешные были роды. Акушерка мне говорит: "Кольнем окситоцинчика в живот?" Я отвечаю: "Вот объясните мне, пожалуйста, зачем при прекрасной родовой деятельности колоть окситоцин, вызывать стремительные роды, чтобы потом у ребенка была родовая травма, а потом мы эти головы, которые вы вывихнули в родах, месяц ставили на место? Какой в этом смысл?!" Моя Диночка родилась прямо во время моей лекции - в течение получаса.

Я с детства знала, что буду врачом, что других профессий просто не существует. С 18 лет, поступив в мединститут, работала волонтером в реанимации, сначала санитаркой, потом на практиках медсестрой, наконец, пришла туда дипломированным врачом-неонатологом.

Наше отделение патологии новорожденных специализировалось на родовых травмах. Даже по тому, как у ребенка свернута шея, я могла определить, в каком роддоме его принимали.

Беременных чувствую за версту. У нас в Днепре говорят: если какая-то женщина пошла на прием к Сурковой с неясными симптомами и жалобами, значит, где-то есть малыш, который собирается в наш мир, и лучше подготовиться заранее. А еще: если хочешь ребенка и не получается, иди к Сурковой. Хорошо, что я не мужчина… (Смеется.)

Я люблю учиться. И любую практику, возможность учиться ищу и нахожу везде. Еще на 5 курсе мединститута я ездила в Таджикистан на борьбу с кишечными инфекциями у детей. Принимала там роды в ауле, иногда прямо на земляном полу.

Очень хотела быть неонатологом. Полгода после окончания института проработала в гематологии. Научилась делать пункции, капать кровь и эритроцитарную массу. Когда ребенок уходит от лейкоза или когда привозят пациента с гемофилией, надо быстро реагировать. В реанимации лежали дети-астматики, надо было быстро снимать приступ. Практика у меня была отличная. Я научилась за секунды принимать решения, брать себя в руки, пошагово действовать, и перестала бояться чрезвычайных ситуаций.

Когда родилась моя дочь, я, принимая это как чудо, как подарок, наслаждалась материнством. У меня, обычного неонатолога, в отделении было 38 больных детей. А тут мне выдали одну, здоровенькую. И она - моя. Я была счастлива. Мы с такими же мамочками создали группу, плавали в бассейне, я придумала для своей дочки то, что сейчас называется рюкзак-кенгуру. Сшила ей вельветовый коричневый комбинезончик с ушками, подбитыми розовым мехом. Люди говорили, что тут ходит у нас по городу цыганка и медвежонка за пазухой носит.

- В каком магазине такую игрушку купили? В "Детском мире" выбросили? - спрашивали меня.

- Нет, - отвечала я, - чуть дальше, за "Детским миром". И не выбросили. Я сама.

За "Детским миром" у нас был роддом.

Это было самое счастливое время моей жизни. И за это время мы создали центр, где стали собираться женщины, которые хотели рожать спокойно, без насилия, легко, в доброжелательной атмосфере.

Именно тогда был создан наш "Аист". Потом, спустя годы, он стал делиться. Трудно нескольким хозяйкам на одной кухне. Это как амеба сказала: "Господь велел делиться". И поделилась пополам, а потом еще пополам. Так и "Аист". От него отделился "Семицвет", а потом еще разные группы и клубы. И каждый занимается сегодня своим. "Семицвет" - защитой от насилия, "Аист" сопровождает женщину в родах. В роддомах мы сделали "домашние" палаты, где можно рожать в воду, внедряли мягкие роды. Чтобы не ломать системы, стали внедрять такие роды под наблюдением роддома.

Когда дочь подросла, мне захотелось отдать ее в хорошую школу. И опять мы с друзьями приложили усилия и создали вальфдорскую школу, первую и, как потом оказалось, лучшую в СНГ.

Я стояла у истоков этой школы и 14 лет отработала там врачом.

- К гомеопатии люди вокруг меня, как правило, относятся иронично и снисходительно. Когда вы, практикующий реаниматолог, неонатолог, стали заниматься гомеопатией?

- Мой брат, проведший детство и юность от воспаления легких до воспаления легких, за полгода излечился у врача-гомеопата. Не уколами, не капельницами, а белыми сладкими крошками. Я спросила на кафедре, куда меня звали преподавателем, отпустят ли меня изучать гомеопатию. Меня не отпустили. И я, реанимационный стационарный доктор, пошла работать врачом в вальдорфский детский садик. Мы его создавали с нуля. Для этого надо было ходить на кафедру гигиены детей и подростков, доказывать, что нормы, написанные еще в 1936 году наркомом здравоохранения Семашко, мягко говоря, устарели. Что нормы питания могут быть другими, что игрушки сегодня не обязательно замачивать в хлорке, что можно играть с мягкими игрушками.

Я получала всякие дополнительные разрешения. В виде исключения меняли нормативные акты… Так мы создали школу.

А я работала и училась гомеопатии.

- А на Майдане как вы оказались?

- Я бы никогда не узнала о Майдане, если бы накануне Нового года не потеряла телефон. Купила в начале февраля новый, зарегистрировалась в Фейсбуке и попросила знакомых и друзей прислать мне номера своих телефонов. И вот тогда я прочла подробности - весь этот ужас, который там происходил. Я этого не знала, жила в своей прекрасной действительности: была занята в центре со своими мамами с детками, многодетными семьями, родами.

Февраль… На Майдане уже вовсю работали госпитали. Моя любимая Елена Финберг, известный в Украине врач, была в Доме профсоюзов. И вдруг я слышу призыв, что врачи Майдана не справляются - штурм за штурмом, и просят помощи у врачей периферии. Я сразу решила ехать. Мой коллега Павел Чиненков работал кризисным психологом в госпитале КГГА. Он только вернулся, но решил ехать со мной, он знал все входы и выходы (на Майдан же надо было попасть, пройти).

Мы звоним туда, берет трубку Тарас Качор, отвечает, что врачи очень нужны. Что уже один госпиталь развалили, били и по рукам, и по оборудованию. "Мы не знаем, сможем ли встретить вас утром, - сказал Тарас, - но могу пообещать одно: работы будет много".

Билеты на Киев продавались легко и свободно. Ехали мы в пустом поезде. Я позвонила Елене Финберг. Она сказала: "Ты едешь ко мне домой, оставишь вещи, переоденешься. Рюкзак, а не сумка. Каску обязательно, без нее нельзя. И мы с тобой идем в госпиталь. В Доме профсоюзов нас полностью разгромили, мы сейчас в Михайловском".

Я - православная. Трижды просила благословения у своего духовного отца. Он спрашивал, осознаю ли я, что могу не вернуться. Я отвечала - да. "Понимаешь ли ты, что будешь там делать?" - спрашивал он. "Я многое умею, - ответила. - Что скажут, то и буду". Он дал мне благословение, пообещал молитвенную поддержку. И все это время я ощущала его присутствие рядом с собой.

Мы приехали, нас покормили. Собрали каски, защитный рюкзачок... Я - гомеопатическую аптечку с собой. Елена Федоровна усмехнулась невесело - зачем, мол, гомеопатия, когда придется только шить, капать, и нужны будут навыки медсестры. Мы приехали в Михайловский. По дороге днепропетровские ребята передавали мне все, что просила начмед Светлана Сидоренко из КГГА. На карточку летели деньги от знакомых и незнакомых. Друзья и коллеги из Днепра вносили свой вклад.

Михайловский… Госпиталь... Не знаю, как это описать. Люди шли и шли. И такое единение! И ты понимаешь, что это твоя родная стая белых ворон, что мы все на одной волне. И у всех потребность делиться. Водой и хлебом, землей и небом. И радостью, если случится. Это было то время, когда произошел отсев, когда людей, приходивших туда просто потусоваться и поплясать, приезжавших на выходные туристами, чтобы пофотографироваться, уже смыло брандспойтами. Были только специальные люди, особого сорта. Каждый из них знал, что делать, был готов делать, что скажут и что поручат.

Мы с Павлом оставили Елену Федоровну в Михайловском, куда перебрался их разгромленный в Доме профсоюзов госпиталь, и пошли в КГГА. Я тут же стала интубировать раненого. До этого приходилось только новорожденных, взрослых - никогда. Но руки у нас умные - все помнят. Мануальные навыки никуда не теряются, как и умение организовывать пространство вокруг себя. Люди там были уставшие, "выгоревшие", часто в панике - это то, что я увидела в первый день. У начмеда Светланы Сидоренко запястья в ссадинах, фиолетовые. Из ее рук прицельно выбивали сумки с медикаментами.

Для тех из КГГА, кто нуждался в отдыхе (поспать, помыться), мои пациенты сняли квартиру. Там было еще такое: люди доверяли только своему боевому товарищу. И это было правильно - за пределами Майдана хватали, увозили в кутузку…

В КГГА было четкое самоуправление, коммуна. Приходили люди, приносили помощь, спрашивали, что надо делать. На мраморной лестнице КГГА - грязь, кровь, снег, жижа. И туда несли на носилках раненых. Не понаслышке зная, что такое инфицированные раны, я дала волонтерам карточку и отправила купить швабры, ведра, веники, перчатки. Девчонки, приходившие помогать, стали мыть, драить. Короче, стали наводить в госпитале чистоту.

Когда я приехала, раненых уже брали больницы и госпитали, "Борис". Нам не приходилось делать серьезные операции. Мы занимались только резаными ранами, осколками - зашивали, стягивали.

- Мы часто не могли дозвониться до своих на Майдане. Телефоны были отключены…

- Да. У всех работали глушилки на телефонах: стоило произнести слова "снайперы" и "убитые" -и телефон вырубался на 30 мин., из трубки слышалось шипение. Можно было переписываться лишь в Скайпе. Остальное читалось... Не знаю, кем. Все было очень неясно и непросто. Для меня это и по сей день так. Кому и зачем понадобилось превратить мирное волеизъявление в кровавое побоище? Конечно, правду мы узнаем, но не скоро. Может, только наши дети, внуки…

20 февраля на Институтской у нас с собой были маленькие пакетики со шприцами, с обезболивающими. И… Когда снайперы уже отстреляли… Когда все это уже произошло…

- Иногда люди пропускают момент, когда все можно исправить, повернуть назад…

- Наверное, эта травма все еще свежая, и я не могу еще говорить… Не могу…

Я скажу о другом… Мне позвонили и сказали, что сейчас банковская система рухнет. И надо срочно снять все собранные деньги. Карточки у нас уже не брали в аптеках, мы потратили все свои наличные. К четырем часам мы ждали окончательного штурма, что "Беркут" придет нас крушить.

На медиках были белые халаты с наклеенными на груди и спине крестами из красной клейкой ленты. Снайперы целились в крест. Была паника. Нужны были бронежилеты. Нужно было закупить удобные медицинские сумки для пакетов первой помощи, чтобы их нельзя было сорвать с плеча медика. И детские лазерные фонарики - мы наивно верили, что их свет будет ослеплять и сбивать с толку снайперов. Меня командировали всем этим обеспечить и до четырех часов вернуться.

В городе - паника. В банкоматах снимают наличные. У меня маленькая иконка Богородицы. Я только и могу, что ее молить: "Помогай!" Бензина нет. Выезжаем на бордюр. Город стоит. И как-то проезжаем, как-то заправляемся. Едем за город к людям, которые своими руками делают бронежилеты. Вы помните сказку Шварца "Убить дракона"? Место, куда мы приехали, было очень похоже на то, где экипировали Ланселота. Это была какая-то фабрика. Люди сами плавили какие-то волокна, делая пластины для броников, запекали, стреляли в них, проверяя - пробивает или нет. И делали их только для груди, потому что они тяжелые и потому что казаки спиной к врагу не поворачиваются. Я им говорю: "А как же медики? Им стреляют в спину, когда они наклоняются к раненому". Тогда ребята надели на меня один жилет - пластина на груди, а сверху еще один - пластина на спине. И когда они на мне завязывали их по бокам, у меня полились слезы. Я держалась, была сосредоточена, когда стреляли снайперы, когда нам привозили тяжелых, а тут заплакала. Как можно целиться в красный крест?! В белый халат? Что происходит? Кто эти люди?

Ребята на фабрике говорят: "Мы вообще не спали ночью, сделали пока только шесть. Может, к вечеру сделаем еще. А вот мы пошили носилки для раненых".

Нужно было придумать, как эти броники провезти на Майдан. Не пускали же, кордоны останавливали, отбирали, арестовывали… Я и мой друг надели на себя по два жилета. Сверху надели какие-то бушлаты, куртки не налезли. Два броника завернули и положили в машину. Повезли все это на Майдан.

Случайных людей в те дни там не было. До сих пор дружу с теми, с кем там познакомилась. Круг друзей с тех пор у меня заметно изменился.

У меня и сейчас перед глазами богатыри из Львовской сотни, приехавшие с деревянными щитами. С васильковыми глазами и белой-пребелой сединой… Какие-то неземные кобзари с детскими, открытыми лицами. Уверенные и готовые ко всему. Обычные львовские мужчины. Из академий, консерваторий. Такие настоящие. "Мы уже пожили, - говорили они. - У нас взрослые дети и внуки. Нам за Украину умирать не страшно. Мы готовы". И было это так просто, достойно, без всякого пафоса или лозунгов, обдуманно и осознано.

Потом, на следующий день, я наблюдала разное.

21 февраля вдруг стали приходить парни в форме - милиция, армия, службы - и просить прощения. Мол, выполняли приказ. Наши мальчишки бросались их бить, девочки разнимали. Столько всяких процессов в единицу времени происходило... Плотность человеческой жизни в те дни была очень высокой.

22-го я уехала к себе в Днепр: в городе началась эпидемия коклюша, я была там нужна.

Многое мне не хочется вспоминать. Как пиарились некоторые… Как фальшиво выглядели на фоне всех наших людей…

Я все-таки умудрилась применить гомеопатию на Майдане. Уже 21 февраля, после пережитого, начали выходить на первый план простуды, скачки давления, уровни глюкозы в крови, боли в животе, гастриты, язвы... Терапевтическую помощь оказывала гомеопатическими лекарствами. Как говорится, где родился, там и пригодился.