Крестьянин, который разобрал мир

Николай Сергеевич Сядристый. Он так и остается среди собственных микроминиатюр. Стоит в костюме, как когда-то на выставках в Канаде, Новой Зеландии, Японии, США, Мексике... Позади - выполненный вручную с иезуитской точностью портрет Ленина, исписанный его же произведениями. Впереди - открытая несколько лет назад выставка "Историко-политические истоки коммуно-фашистского террора и Голодоморов в ХХ веке - в Украине в частности". Она так и лежит просто посреди зала на фоне большого черного креста. Мастер объясняет: "Миниатюры - это лишь пять процентов моей жизни. Девяносто пять я посвятил изучению масс".

Он вырос в селе Колесниковка на Харьковщине. Целые дни он пропадал на речке. Пас гусей. Человека формирует, как говорил Гоголь, первый пейзаж. И если вы хотите узнать о характере человека, то должны поехать и посмотреть, где он провел детство... Кроме генетики, характер человека предопределяет и то, что было видно со двора - городскую дорогу, лес или степь. Все откладывается в голове и в душе. У будущего Мастера были свои горизонты: степь, река, долина... Невероятная красота. Космическая красота.

"І сплю, й не сплю.

А щедре літо

Величний спокій в серце ллє.

І, як в дитинстві, все на світі

і незалежне, і моє:

І цей стрімкий у небі сокіл,

Шляхи далекі, що димлять,

І осокорів ряд високий,

Що наді мною ледь шумлять."

Эти строки Сядристый напишет позже. Таким было детство, таким был вид. Тогда даже Вторая мировая война казалась органичным его дополнением. Ведь у детей совсем другая психика. Взрослые анализируют жизнь: почему бедность, хорошо что-то или плохо. А дети - нет. Они воспринимают мир таким, как он есть. Они не осуждают. Они терпят. Они могут умирать молча, плакать, но думают, что мир таким создан. Именно поэтому у детей бедных африканских стран удивительно взрослые лица... Ребенок смотрит на мир глазами Бога.

То, что пришлось видеть детям войны, не покажут ни в одном фильме. Ни в одной книге война не описана так, как видели ее они. Тогда, в свои четыре или пять лет, Коля воспринимал войну как принадлежащую к естественному космизму и красоте. Это была просто еще одна грань жизни. Он ходил между смертниками и не боялся. Людей привозили после первой перевязки под церковь, машины были все в крови. Мух - миллионы, тучи мух. Никогда в жизни он не видел их столько. Люди лежали и за двором их дома - на траве, на земле... Только один человек лежал укрытый простыней. Коля подошел к нему, а тот говорит: "Мальчик, а у тебя есть мать?" - "Да". Солдат попросил ее позвать. Мать принесла ему поесть, а солдат: "Я умру, наверное, завтра". Нога у него была черная, замотанная в переплетенную проволоку. Коля по этой проволоке водил пальцем - трень-брень, трень-брень.

Солдат передал матери конверт для жены в Москве. Еще у него была дочь. Но Коля не чувствовал всей драмы, что этот человек завтра умрет. Детское мировоззрение. Он водит по проволоке - трень-брень, трень-брень... Мать кричит, чтобы перестал, а солдат возражает: "Мне приятно". Наверное, потому, что в последние минуты жизни его касались детские руки.

Когда на следующий день мальчик пришел проведать солдата, тот уже был накрыт. "Он уже мертвый, неси сюда", - услышал голос. И Коля отдал картошку, которую нес солдату. А умершего взяли на носилки и отнесли на кучу других трупов. Головы были в одну сторону, ноги - в другую. Жара стояла тогда невероятная...

А в доме у них лежал комиссар. За ним ухаживали две санитарки. У него были полные мешки шоколадных конфет. Коля таких никогда не ел. Разве что советские, по девять копеек за сто грамм, - круглая карамель. У комиссара же всего было полно - лимоны, мандарины. Мальчик даже не знал, что оно такое: попробовал - кислое!

Высоким командующим специально привозили (где-то же все это хранили!) - мандарины, лимоны, хлеб очень белый. Комиссар лежал как барин. На Николая смотрел отстраненно, никогда ничего не спрашивал.

Через две недели его выносили из дому на ношах, там был крутой поворот в сени. Чтобы как-то пронести, надо было наклонить носилки. Когда, наконец, вынесли, командир позвал солдата: "Иди сюда!", - и тут-таки ударил его прямо в нос: "Будешь, падло, знать, как носить комиссаров!" Потом на специально припаркованном за двором самолете его доставили в Сочи. А совсем рядом обычные солдаты подыхали как скот.

Как мотыльки сгорают роты,

Броня трещит,
как ломкий жмых,

Но вновь и вновь
встает пехота

Под стон пока еще живых.

Через их село гнали потом и советских пленных. Наверное, взятых под Харьковом. Когда вели впервые, Коля проснулся утром от того, что земля будто стонет. Вышел, а это люди идут в долину, через долину и - далеко-далеко, до горизонта, через степь. Во всю ширину дороги шли люди. В страшной пыли. Только глаза и зубы белые. Крестьяне выносили ведрами яблоки, помидоры, огурцы, воду. Каждый хотел напиться и полить на себя, поскольку жара стояла страшная... Если яблоко падало, то ныряло в пылищу, как в воду, - настолько дорога была стерта ногами.

Немцы-конвоиры шли через каждые сто метров - с засученными рукавами, с автоматами наперевес. На головах у них были венки из листьев вишни. Кое у кого они так и свисали с красными сочными ягодами. Немецкие овчарки не выдерживали жары, обгоняли конвоиров и стояли в тени столбов. В этой узкой полоске, конечно, не было прохладнее, но собаки пытались задержаться в той зыбкой тени - стояли с вываленными языками и тяжело дышали.

Когда Николай Сергеевич как-то поделился этими воспоминаниями с Михаилом Стельмахом, тот был поражен и воскликнул: "Вас надо расстрелять за то, что вы не пишете!"

Однажды в их дом зашли эсэсовцы. Все высокие, должны были нагибаться под низким потолком. А один - маленький, разговаривал на украинском. "Хлопчику, сідай", - говорит. Коля сел. Солдат отрезал ему хлеба и спросил, где отец. "Німців б'є", - ответил. Мать бросилась затыкать ему рот. А солдат: "Правильно каже, що німців б'є. Гітлер капут". А в то время у них в подвале сидели советские военные. Сидели три дня. Когда немцы ушли, и они исчезли.

Вспоминает Николай и тот день, когда пришли "наши". Рыжий пацан, кацап, стал с автоматом и говорит: "Ну что, бляди, кормили немцев? Давайте кушать, щас всех положу". К нему подошел дед Игнат: "Мальчик, ну как ты их положишь! Это же женщины. Их мужья на фронте, а ты кричишь".

…В тот день Коля с товарищем подался на огород. Там в яме было полно 82-миллиметровых мин. Он вылез на дерево и начал бросать мины по одной на кучу других. Но они, пока летели с дерева, переворачивалась боком. Толик подавал, а он бросал... Такие были развлечения у детей войны - за шаг от возможной смерти. А однажды прозвучал взрыв. Это другие дети что-то подорвали. Туда в пыли с криком бежали женщины в белых косынках. У них в руках были сапки, они только что пропалывали свеклу - как на картине Яблонской. Они уже знали, что, возможно, кого-то убило, но не знали, чьего именно ребенка. Человек сорок бежало по дороге...

А в школе все время, день и ночь, кричал какой-то человек. Звал свою мать. Ночью Коля проснулся от того, что мама плачет из-за этого крика. Утром пошел в школу, заглянул в окно, а там полно раненых солдат. Все сидели молча, курили, а один кричал. Был без рук и без ног, весь обмотанный и белый, а из живота торчали две трубки.

"Схоплюсь за серце

І, поки кров
крізь пальці хлине,

Покличу матір."

Другие солдаты лежали во дворе вдоль подстриженных желтых акаций. На солнце с мухами.

После войны он родителей почти не видел. С утра и до вечера были на работе. Мать - в поле, отец - на МТС. Старший брат постоянно куда-то бегал, искал приключений. Коля же тогда не доставал даже до щеколды, чтобы дверь открыть. И мать иногда, придя поздно с работы, находила его сонного под дверью.

В школе отличником не был, но то, что нравилось, знал очень хорошо. Любил географию, и до сих пор знает наизусть названия сотен городов Японии, Кореи.

Дальше было Харьковское художественное училище, где Сядристого хвалили и ставили в пример другим. Говорили, что в его картинах есть воздух, чего многим не хватает.

Неожиданный и, на первый взгляд, странный поворот в жизни - Харьковский сельскохозяйственный институт имени В.Докучаева, отнюдь не вписывавшийся в парадигму искусства, а тем паче микроискусства. Но самому Нико-лаю это казалось логичным. Он рос в селе, знал сельское хозяйство, оно было ему близко по духу.

Но не последним фактором была и красота самого здания института, казавшегося величественным наивной деревенщине. Здание вуза еще до революции проектировал архитектор Бекетов. Особенно поражала мраморная лестница. У Николая было впечатление, что он учился при царе, как дворянин. Это влияло на формирование его психики. К тому же в институте работали известные академики, по учебникам которых и учились студенты. Это едва ли не старейший в Европе сельскохозяйственный институт.

Когда сдавал вступительный экзамен по химии, принимал его академик Евгений Хотинский. Юный абитуриент ответил на все вопросы, но экзаменатор спрашивал еще. Николай тогда набрался смелости и сказал, что тот его все равно не завалит, поскольку он выучил книгу академика наизусть. Хотинский поставил "пять" и поздравил с поступлением в институт.

Преподаватели в вузе большей частью были бывшие меньшевики и кадеты. Они ненавидели советскую власть. Николай чувствовал, что это люди другой эпохи. Они никогда не говорили о политике, поскольку небезосновательно считали, что их могут арестовать.

На многих студентов преподаватели смотрели как на детей рабов и пролетариев, были жестки в отношении к ним. Но за несколько лет мастер осознает, что воспитывали в них жесткость к самим себе.

Выпускники института руководили потом во многих регионах Украины. Но это были преимущественно отличники, Николай же был "анархист": часто пропускал занятия, а учил, как и в школе, то, что нравится. Постоянно ходил с книгами. Его считали талантливым.

Именно в институте он увлекся микромиром. Все началось со студенческой болтовни. Единственное окно их общежития было открыто в темноту весеннего вечера. На высоких коренастых тополях покрикивали разбуженные ветром сонные грачи. Время близилось к полуночи. Но общежитие гудело, как гигантский корабль, отплывающий в дальние странствия. Обычно перед сном, не выключая свет, они имели привычку обсуждать последние события. И случайно предметом обсуждения стала газетная статья об известном армянском мастере микроминиатюр Эдуарде Казаряне, которому пришло письмо из Немецкой Демократической Республики. Немецкие друзья восхищались тонкой работой мастера, но все же высказывали сомнения. Мастер ответил не сразу, однако выслал посылку. Внутри оказалась небольшая мраморная подставка с двумя прикрепленными к ней рубиновыми камешками, между которыми натянут волосок. Под микроскопом прочитали: "Братский привет немецкому народу от армянского народа!".

Услышав об этом, студенты усомнились в реальности надписи. Вечер закончился спором, едва не перешедшим в ссору. Студенту, принесшему статью, сказали, что это из серии армянских анекдотов. Николаю же такое не казалось невозможным, хотя, конечно, понимал, что сделать надпись на волоске невероятно сложно.

На занятиях по биологии он начал в микроскоп присматриваться к волоску. Придумывал, чем можно делать надпись, как обрабатывать ту или иную микроскопическую поверхность, ведь в сравнении с волоском даже кончик иглы при увеличении казался настоящей палкой.

Однажды он увидел, как женщина старательно чистила каким-то порошком мемориальную доску на здании института "Строил академик архитектуры А.Бекетов". Порошок поблескивал и осыпался. Подойдя ближе, Николай увидел, что это обычный наждачный порошок. Он попросил горсть и побежал на кафедру ботаники. Под микроскопом увидел нечто невероятное: сотни разнообразнейших, очень острых по краям кристаллов переливались всеми цветами радуги. "Вот то, что нужно!" - забилось сердце. Он понял, что этими кристаллами можно писать, сделав специальные инструменты. Потом было много интуитивных догадок, исследований в области обработки материалов.

Впервые он выставил свои работы на новогоднем бал-маскараде, где по волоску толщиной в 90 микрон написал: "С новым годом поздравляю вас, товарищи!" и "Миру - мир!".

Позже Сядристый, как и Левша Лескова, решил попробовать подковать блоху. У него получилось, и блоху выставили на Харьковской областной выставке мастеров народного творчества.

Сейчас Николай Сядристый ею совсем не гордится. Говорит, это примитивнейшая работа, и с ней можно справиться за 2-2,5 часа. А газеты и дальше продолжают писать о нем как о первом, подковавшем блоху. Это смешно. Ведь он подковал ее в 1956 году, когда ничего другого еще не умел. Блоху нельзя сравнить даже с микрошахматами на кончике иглы, поскольку это более тонкая работа. Чтобы их сделать, надо создать чрезвычайно тонкие резцы из сапфира или рубина. Резцы чрезвычайной твердости, ведь выточить такие фигуры резцами из стали невозможно - на микроскопическом уровне сталь уже мягкая, как творог.

Обо всех первых успехах и открытиях Николай Сергеевич пишет в книгах "Трудно ли подковать блоху?" и "Тайны микротехники". Последняя выдержала несколько изданий и на Всесоюзном конкурсе на лучшую научно-популярную книгу как бестселлер получила Первую премию.

В этих книгах, как и в самой философии работ Сядристого, четко прослеживается желание мастера доказать, что лирику можно воссоздать и на микроуровне. Чтобы человек видел не просто самый маленький в мире мотор или замок, а произведение привлекало красотой. Он терпеть не может, когда его называют "умельцем". Это для него оскорбительно. Умелец это тот, кто сидит во дворе, вокруг него - кошка, дети бегают немытые, а он, будто не в своем уме, что-то там делает. Умелец...

Он же показывает знания и возможности материалов. Обращается с ними свободно и делает что хочет. Такое не по силам ни ювелирам, ни нанотехнологам. Да, они могут сделать золотые корабли, возможно, даже меньшие, но плоские. У Сядристого же они конструктивно объемные. То есть - тончайшая работа в мире. Ни в одном музее мира нет подобного.

А впрочем, в 60-е годы прошлого столетия Николай Сядристый еще не достиг настоящей славы, он только начинает свое восхождение на Олимп. Окончив институт, он семь лет работал главным агрономом, семенным инспектором в Закарпатье. Его руководителем был Иван Мозговой, ставший позже секретарем ЦК по сельскому хозяйству. Николай Сергеевич тогда контролировал качество всех видов семян. Он знал, как они хранятся в каждом из находившихся в его ведении районов. Тогда и начал изучать психологию людей, делил их на определенные группы, определял типы характеров. Зная такие вещи, он потом легко понимал политику, потому что, по большому счету, политика - это тоже искусство руководить людьми, зная, в чем их слабость и сила.

Вместе с тем Николай Сядристый продолжает работать над миниатюрами. Его творчество получает огласку. Он начинает ездить с выставками по миру. По пятам - чекисты. Но благодаря могущественной "крыше" почитателей его труда, всегда получает зеленый свет.

Но в 1967 году, после выставки ЭКСПО-67 в Канаде, едва выжил: их делегацию отравили. Умерло три или четыре человека. А сам Сядристый долго лежал в больнице, откуда вышел уже инвалидом. Здоровье было совершенно подорвано, поэтому Николай Сергеевич садится за медицинские книги, собирает из них целую библиотеку. Но иммунитет оставался слабым. Говорит, хотел даже застрелиться. А потом вспомнил о своих корнях, что рос возле реки и все детство проводил в воде...

Как раз именно тогда на Куреневке, неподалеку от его дома, построили стадион, и он начал ходить в бассейн, занялся плавнием. Потом перешел на подводный спорт. Около 16 лет принимал участие в розыгрышах кубков СССР и Украины. Стал мастером спорта, абсолютным чемпионом Украины по подводному спорту. Так он ожил, вернулся физически в ту систему жизни, в которой провел детство, и тем сохранил себя.

С 1967-го по 1974 год работает инженером в академическом институте. Понятно, в советские времена все таланты должны были работать на государство. Еще в студенческие годы после портрета Куприна тушью, состоявшего из произведений писателя миллиметровыми буквами, его подбили сделать аналогичный портрет Ленина.

Сядристый пришел к преподавателю кафедры марксизма-ленинизма Харьковского сельхозинститута и заявил, что Ленин, со своими идеями расстрела и повешения людей, хуже Гитлера. Преподаватель остановил студента и предостерег: "Нигде не говори об этом. Заканчивай работу и молчи, возможно, когда-нибудь наступят лучшие времена". Николай Сергеевич таки сделал портрет, чтобы продемонстрировать культуру работы, с которой выходил на старт.

Тогда же он понял, что Ленин был страшный человек, но трагедия в том, что его произведений никто не читал. Леонид Кравчук говорит, что перечитал Ленина дважды, а Сядристый его раз двадцать перечитал, чтобы изучить как тело, понять каждую родинку. Иногда одно слово в черновиках диктатора может сказать очень много.

Например, Ленин несколько раз пишет Молотову, секретарям, чтобы не печатали его выступлений: "Не знаю, по какой причине, но они все плохие. Печатать только мои книги". Поскольку в книгах все уже было откорректировано, а в речах он всюду призывает к убийствам.

Впрочем, таланты должны были работать не только на советское государство, но и против врагов, ему угрожавших. Николаю Сергеевичу "предложили" сделать миниатюрные модели самолетов. Это была часть симуляторов для летчиков. Сейчас говорит, что делал такие вещи, которые никому и не снились в те времена, да и сейчас тоже. Однако осознав, что с советской властью, как на лезвии бритвы, следует быть крайне осторожным, - отходит от дел. Он чувствовал, что тех, кто много знает, рано или поздно попробуют убрать. Кроме того, в Киеве на него постоянно писали доносы, поскольку Николай Сергеевич наговорил немало лишнего о жизни за рубежом и т.п.

Он тогда все бросил, потому что должен был защищаться. За 13 месяцев по своим каналам собрал документы, свидетельствовавшие о том, что руководящие лица республики получили 14 миллионов скрытой прибыли. Отвез эти документы первому заместителю прокурора СССР и председателю Комитета народного контроля. Его вызвали в ЦК к Щербицкому и стали разбираться. Сошлись на том, что Сядристому создадут музей и не будут трогать.

Пришел к Николаю Сергеевичу помощник Щербицкого и говорит:

- Вот видишь, ты сделал этот музей - и врагов нет, и все хорошо закончилось. Ты доволен?

- Да.

- Можно тебя считать прирученным?

- Нет, - ответил Сядристый.

Он убежден, что сегодня его бы за такое прикончили, ничто бы не спасло . А тогда еще немодно было стрелять. Считает, что потерял лет двенадцать жизни за те полтора года борьбы. Зато после его уже не трогали.

Он начинает очень придирчиво изучать психопатологию власти. И теперь убежден, что вождями в большинстве становятся люди с элементами некоторого вырождения. Вождизмом человек компенсирует свою неполноценность. С приходом к власти у него быстро меняется психика. С таким человеком можно беседовать сколько угодно, говорить, что умрете за него, но он вас не будет понимать. Это психологически другие люди. Уже в детстве каждый диктатор бьет детей в школе, занимается дедовщиной в армии.

Разницы между Лениным, Сталиным, Гитлером и Муссолини нет, говорит Сядристый. Все они были одержимы властью. Но если Гитлер что думал, то и говорил, то Владимир Ильич был гением маньячным. Он думал о власти 24 часа в сутки. И поступал так же, как поступает нынешняя власть. Чтобы врага победить, надо было ввести НЭП, отступить. Можно кого-то снять, а потом - нанести решающий удар, задавить. Революция - это только когда рубят головы, когда власть закрепляется голодом.

Николай Сергеевич прочитал сотни тысяч страниц, чтобы прийти к таким выводам. Многие документы представлены на выставке "Историко-политические истоки коммуно-фашистского террора и Голодоморов в ХХ веке - в Украине в частности", объездившей десятки городов Украины, а теперь ее можно увидеть в сети Интернет и в музее миниатюр в Киево-Печерской лавре.

…Идет кино…
А в нем - двадцатый век -

Сатанеет озверевший Человек,

Сжигает города,
сталь пробивает лбом.

Чтоб стать
у нового диктатора рабом.

Он изучил драму толпы и видит безысходность. Человеческая жизнь слишком коротка, чтобы понять, в чем заключается ее ценность, чтобы перестать быть покорными овцами. Драма украинцев в том, что у нас нет ни гор, ни рек, ни морей, которые бы нас со всех сторон окружали. Через нашу территорию ходят все, кому не лень. Кроме того, мы земледельцы, мы не агрессивны, и у каждого в голове плетень. И у каждого депутата - тоже плетень в голове. Они не могут объединиться. Украинцы к тому же большие мечтатели, только сейчас начинающие приходить в сознание.

Сядристый, чтобы отойти от "сатанинской литературы", как он называет книги по управлению массами, стал изучать поэзию. Он автор сборника стихов "Мить" (2013), в котором опубликовано написанное за сорок лет. По его мнению, поэзия - это божественный взгляд на быстротечность человеческого бытия, а сама жизнь - трагикомическая командировка, где вы отчитываетесь только перед своей совестью и Богом.

Каждое стихотворение Сядристого - это стрела, которую он выпускает из своего сердца. И каждая должна попасть в читателя. В стихи он вставляет некую психологически достоверную деталь, поскольку если в произведении несколько мыслей, они мешают друг другу. Людям не стоит навязывать свои мысли, как это делается в большинстве поэзий, считает Николай Сергеевич, надо спровоцировать человека на сопереживание с помощью какой-то детали. Художник приходил к этому выводу, изучая мировую поэзию, особенно японскую.

Многие его стихи именно так и построены - на японский манер. Своеобразное украинское хокку. Наверное, часами вглядываясь в песчинки, и даже пылинки, делая из них уникальные вещи, которые могут безвозвратно потеряться лишь из-за легкого дыхания ветра, начинаешь иначе смотреть на мир.

Николай вспоминает, что на церемонии чаепития, проводимой женой министра путей сообщения Японии, в комнате висела старинная картина с изображением лишь сосны и реки. В уголке - надпись: "Вода утечет, сосна состарится, а печаль останется".

Его микроминиатюры получили признание в мире. Он общался с десятками известных деятелей. С министром иностранных дел СССР Громыко разговаривал - едва не уснул. Встречался с Хрущевым, Горбачевым, президентом Ирана Мохаммадом Хатами, польским политиком Лехом Валенсой... С высшими должностными лицами Франции, Швеции, Дании, Канады...

Сядристый говорит, что все политики очень осторожны, боятся что-то сказать откровенно, поскольку их слова могут переиначить СМИ. Поэтому больше любит общаться с людьми простыми. И себя считает человеком простым, а свою жизнь - не слишком интересной. У него семья, сын. Говорит, что он абсолютно обычный деревенский житель, разве что очень наблюдательный и придирчивый. Однако и это заслуга не его, а среды, в которой он жил. Он за всем наблюдал: как букашка ползет, как стрекоза садится на край цветка, как листок или цветок склоняются под ее весом. Как синица сидит на ветке, коготками держит веточку и головкой быстро вертит, потому что одинока и должна сама о себе заботиться. А воробьи - тупые, потому что они в "колхозе". И если бросить зерно, пока они "подумают", - синица его уже схватила.

Наверное, и министры культуры в нашей стране считают Сядристого "стандартным". Он говорит, что за всю его жизнь самым большим врагом было само министерство. Обычно выкрикивают: "Николай, ты гениальный!" Но это все болтовня. Его "валили".

Николай Сергеевич думает, что это, наверное, такая украинская тенденция, потому что его больше поддерживали в России и Прибалтике. Имелась даже "крыша", без которой давно бы уже растоптали. Как Анатолия Соловьяненко - певца, какой рождается, наверное, раз в двести лет, - растоптало само министерство.

У Сядристого нет ни звания Героя Украины, ни Шевченковской премии, на которую номинируют, но все же "неусматривают" талант сквозь запыленные министерские очки. Удостоен он лишь звания "заслуженный мастер народного творчества Украины".

Сядристый ничего не менял бы в своей жизни. Считает, что жил правильно. Когда где-то что-то не нравилось, просто уходил прочь. Всегда старался говорить то, что думает. Сначала были неприятности из-за этого, но со временем к нему привыкли и воспринимали как человека, у которого что в мыслях, то и на языке. Уже и не трогали.

Живет свободно. Просто плывет по реке времени и иногда рассматривает берега. Все созерцает глазами инопланетянина. Никому не завидует, разве что тем, кто мыслит очень глубоко. Поэтому читает и завидует Платону, Аристотелю, Бердяеву... И старается никому не мстить.

В его жизни было много мгновений, о которых хочется помнить. Если вспоминает что-то - то именно мгновение. Разные мимолетности, как в его стихах.

К Николаю Сергеевичу подходят почитатели, берут автограф. Один из них - хирург из Севастополя. Впервые выставку Сядристого увидел ребенком в Политехническом музее Москвы. Она оказала большое влияние на всю его жизнь. Врач купил книгу художника "Тайны микротехники" и сам начал создавать нечто подобное. И только взял в руки оптические приспособления, сразу начали получаться чудеса. Он запомнил фразу из книги: "Рука делает то, что видит глаз". Сейчас этот хирург тоже создает миниатюры, а в своей профессии занимается микрососудистым моделированием. Николай Сергеевич берет книгу, спрашивает имя, подписывает.

- Надо было б уже давно завести дневник. Таких историй за свою жизнь слышал сотни, тысячи, - говорит Сядристый. Он кладет руки на письменный стол, крепко прижатый к полу стопками книг, и я вижу пальцы, поврежденные работой с микроскопическими предметами... В комнате над музеем в Лавре на стенах висят плакаты десятками языков с десятков выставок. Закипел чайник, зазвонили колокола, во дворе слышен гул... В Киево-Печерскую лавру вносят дары волхвов.