КЛАДБИЩЕ ЛЕВЫХ ПАРТИЙ НА ЗАПАДЕ И КЛАДБИЩЕ ЛЮБЫХ ПАРТИЙ НА ВОСТОКЕ

На этой неделе голландские социал-демократы стали еще одной левой партией Европейского континента, потерпевшей поражение на парламентских выборах. Даже если французские социалисты смогут сохранить свои позиции в новом Национальном собрании страны, они вряд ли забудут о пощечине, которую получил их теперь уже бывший лидер Лионель Жоспен в результате первого тура президентских выборов. Германские социал-демократы тоже не могут чувствовать себя уверенно: недавнее поражение СДПГ на выборах в земле Саксония-Анхальт увеличило шансы правых в победе на выборах в бундестаг и уже сейчас лишило партию Герхарда Шредера большинства в бундесрате. Недавно сокрушительное поражение на местных, а затем и на парламентских выборах потерпели португальские социалисты, возглавлявшиеся до своего фиаско президентом Социалистического интернационала… Европа, которую еще несколько лет назад называли «континентом социал-демократов» — до Украины мода на этот лозунг доползла как раз перед последними парламентскими выборами, став рефреном обслуживавших Виктора Медведчука телеканалов — медленно, но верно превращается в социал-демократическое кладбище. Причем что важно: в результате поражения социал-демократов к власти приходят правые и либеральные партии, но потерянные социалистами голоса подбираются зачастую не правыми и центристами, а ультраправыми, как это произошло в Нидерландах, Австрии, Италии… В двух последних странах ультраправых пригласили в правительство, в Нидерландах партия жертвенной овцы европейского неофашизма Пима Фортейна также рассчитывает на участие в правящей коалиции. Что же на самом деле происходит?

Поводом для разговоров о «полевении» Европы стал триумф Блэра и его лейбористской партии на парламентских выборах в Великобритании. Затем были успехи партий Шредера в Германии и Жоспена во Франции, победа коалиции левоцентристов в Италии. Но на самом деле успех левых на парламентских выборах в середине прошлого десятилетия во многом базировался на том, что они переставали быть левыми, становясь центристами. Проще говоря — социалистические и социал-демократические партии, понимая, что утрачивают классическую социальную опору в лице исчезающего рабочего класса и могут рассчитывать — как, собственно, и правые партии — исключительно на голоса все более многочисленного среднего класса — смещались к центру, становились сторонниками либеральной идеи. И сегодня уже мало кто рискнет назвать британского премьер-министра Тони Блэра левым. Более того, когда глава правительства Соединенного Королевства выступает в палате общин с возмущенной речью против промышленного протекционизма Соединенных Штатов и обещает принять адекватные меры, эта позиция воспринимается как сама собой разумеющаяся. Но задумаемся, что такое протест против государственного протекционизма с точки зрения классической социал-демократии и кем был бы объявлен Блэр ее теоретиками?

Есть и другой вопрос. Почему, если либеральная идея оказалась настолько популярной среди большой части избирателей, это не привело к успеху на выборах собственно либеральных партий. Свободная демократическая партия Германии (СвДП) или Либеральная партия Великобритании всегда играли важную роль в политической жизни своих стран, но вряд ли могли мечтать о самостоятельном формировании правительства. Но в данном случае речь идет, скорее, не об идеологии, а о привлекательности упаковки. Традиционно либеральные партии давно воспринимаются обществом как «партии профессоров», партии интеллигентного меньшинства. Никто не сомневается в профессионализме их лидеров, в некоторых странах этот профессионализм нередко усиливал правящие кабинеты (как в случае с Вальтером Шеелем и Хансом-Дитрихом Геншером — многолетними министрами иностранных дел в кабинетах, где главную роль играли ХДС/ХСС или социал-демократы). Но, тем не менее, эти партии не воспринимаются избирателем как партии «своих людей», они традиционно имеют ограниченный электорат. Другое дело, когда с фактически либеральными идеями выступает массовая партия. Именно поэтому с момента победы Блэра начался следующий процесс: собственно левые (коммунисты, левые социалисты и проч.) превращаются в маргиналов политической жизни своих стран, «новые левые» превращаются в либералов, либералы «правеют» и занимают нишу, которую традиционно занимали правые партии, правые не осмеливаются, однако, перейти на ультраправые позиции, но именно поэтому растерявшийся от всех этих перемен избиратель, для которого левые перестали быть своими, а «зеленые» кажутся слишком анархичными, начинает увлекаться ультраправыми лозунгами. Тем более что новые европейские ультраправые выглядят совершенно респектабельными европейскими политиками — только настроенными жестче консерваторов и находящимися ближе к «простому народу». Та же перемена, кстати, произошла и с «зелеными». Йошка Фишер теперь респектабелен? Так и Йорг Хайдер весьма респектабелен, и Ле Пен. И Пим Фортейн не выглядел немытым и по своему любил Нидерланды… И тем не менее именно правые, а не ультраправые партии остаются массовыми партиями, которые могут рассчитывать на победу на выборах. Только путь к этой победе связан не с движением направо, в объятия ультраправых, а с перемещением с правого фланга в центр политического спектра. То есть либо правые партии дают возможность либералам заместить их, либо — неизбежно — сами фактически становятся либералами. Поэтому, если вчера мы наблюдали не полевение Европы, а поправение левых и их либерализацию, то сегодня можем стать свидетелями не поправения Европы, а полевения правых и их либерализации. Последнее десятилетие оказывается, таким образом, десятилетием конца старых идеологий — вначале традиционной социал-демократии, а теперь и консерватизма. В новой Европе, в эпоху высоких технологий и «среднего класса» эти идеологии уже не работают в силу своей идеалистичности либо узкосоциальной направленности. Первыми это поняли левые лидеры, которые долгие годы находились вдали от власти и не могли рассчитывать на возвращение к ней без коренного пересмотра даже не партийных программ, а самого отношения своих организаций к окружающей действительности. Теперь пришел черед правых политиков.

Таким образом, в ближайшие десять лет мы окажемся свидетелями такой перестройки политической системы, при которой праволиберальные партии будут бороться за власть с леволиберальными. И обе эти силы будут вынуждены противостоять усиливающимся радикалам, сегодня — справа, а завтра — отнюдь не исключено — слева. Это позволит гарантировать стабильность экономического курса и социальной политики и сделает европейскую политическую систему весьма схожей с американской. Внешне, конечно, все останется, как и было. Партии не будут переименовываться, социал-демократы и консерваторы не провозгласят себя либералами, даже либеральные партии не только сохранятся, но и сохранят свой традиционный электорат — недавние выборы в Саксонии-Анхальт, например, продемонстрировали, что все шансы на возрождение имеет СвДП. Изменится только инструментарий политических подходов, который станет куда более цивилизованным и куда более зависимым от экономической реальности. Накал политических страстей будет заметен только в государствах с еще не оформившейся до конца политической и партийной структурой — например, таких, как Италия, где строительство партий происходит хаотически и нервно после краха традиционной партийной системы.

Это будет на Западе Европы. На постсоветском пространстве единственной партией, созданной по идеологическому принципу, были и остаются коммунисты — впрочем, их так удалось встроить в систему власти, что от идеологии остались одни лишь лозунги, о которых на дачах коммунистических бонз уже не вспоминают. Но их избиратель точно знает, за что он голосует — за светлое прошлое, против проклятого настоящего и ужасного будущего…

Во всех остальных случаях голосуют либо за власть, либо за личность — причем эта ситуация может меняться в зависимости от региона той или иной страны. Например, в ходе последних парламентских выборов в России за «Единство» голосовали как за власть, а за второй номенклатурный блок, неожиданно воспринимавшийся как оппозиционный — «Отечество-Всю Россию», — из симпатий к Евгению Примакову и Юрию Лужкову. Но в Петербурге или Татарстане «партией власти» уже было ОВР, а за «Единство» здесь голосовали из симпатий к Владимиру Путину. В ходе последних выборов в Украине «Единую Украину» воспринимали как партию власти на Востоке, а за второй номенклатурный блок, иногда позиционировавшийся как оппозиционный — «Нашу Украину», — голосовали из симпатий к Виктору Ющенко. Но в западных областях «партией власти» оказывалась уже «Наша Украина», а Владимира Путина, способного вызвать симпатии к «Единой Украине», там не нашлось… Потом в России «Единство» кинуло ОВР при распределении постов в парламенте, а потом… потом объединилось с ОВР в «Единую Россию» и отдало новым друзьям немножко комитетов. А какая между ними была разница? Идейная? Вот так и у нас: сейчас пытаются кинуть «Нашу Украину», но если к президентским выборам с нею объединятся — кто удивится? Какая разница между Литвином и Ющенко? Главное отличие в том, что Ющенко — реформатор. Так Литвину скажут — он тоже будет большой реформатор. Главное сказать уверенно…

Потому что даже сторонники наших парламентских блоков не могут сказать, есть ли у того или иного блока реальные идеи, политические программы, предложения по экономическому реформированию страны и не изменится ли все это в зависимости от политической конъюнктуры. Вот Блэр никак не может стать консерватором, даже если ему за это пообещают место премьер-министра. Он может скорректировать, но не изменить программу и название партии, ее место в обществе. А наши лидеры могут все. Иногда доходит даже до очевидных политических анекдотов. Вот Ле Пен возглавляет Национальный фронт — название, точно отвечающее его программным требованиям. А поклонник Ле Пена Жириновский — Либерально-демократическую партию. Почему ее? Причем тут либеральная демократия? А ни причем, просто слова красивые. То же и с украинскими социал-демократами, которые объединенные. В ситуации, в которой находится сегодняшнее украинское общество, социал-демократия должна быть партией рабочего класса и беднейших слоев населения, к которым пока что не относятся ни Виктор Медведчук, ни Григорий Суркис, ни даже первый президент Украины. А работодатели должны прийти в социал-демократию потом, когда большинство населения будет относиться к среднему классу. Но вряд ли наши маленькие «олигархи» об этом думали — слова уж больно хорошие, респектабельные, как шестисотый «Мерседес»…

Впрочем, их ли нам винить за убожество нашей партийной жизни? Там, где общество не участвует в определении собственной судьбы, где вся политика сосредоточена на чавкающем пятачке между Банковой и Грушевского, и не может быть полноценных политических партий. Вот такая, прошу прощения, Европа.