Обратная сторона пафоса

В августе 1971 года комплексная бригада рабочих очистного забоя шахты «Трудовская», возглавляе­мая Героем Социалистического Труда Иваном Стрельченко, установила мировой рекорд добычи угля: более ста семидесяти тысяч тонн в месяц. За это трудовое свершение советское государство щедро одарило бригадира рекордсменов. Иван Стрельченко к концу жизни стал дважды Героем Соцтруда, лауреатом Госпремии СССР, депутатом Верховного Совета СССР и почетным жителем родного Донецка.

Такого крутого поворота в судьбе заслуженного шахтера могло бы и не быть, если бы на заре пятилеток Максим Елисеевич Сысоев не вбил первый колышек на безымянном пустыре, где впоследствии и была построена шахта «Трудовская», которая начала давать уголь в феврале 1941 года и проработала совсем недолго — грянула война. После победы Максим Сысоев с истинно славянским терпением восстанавливал это предприятие в компании таких же трудяг. А потом работал здесь же, и никто не догадывался, какую роль сыграл этот человек в жизни орденоносца и депутата.

…В шахтерском деле лишь так и бывает. Каждый работает не только для себя, но и ради товарищей. Во взлете одного — заслуга всех, в общей победе — доля каждого. Стаханов, Засядько, Стрельченко — это лишь имена, символы, избранные для обозначения коллективных успехов и свершений. Никто и никогда не отвечает только за самого себя. Жизнь любого горняка — одновременно и его собственная жизнь, уникальная и неповторимая, и часть общей судьбы.

Пусть тот, кто произносит напыщенные спичи в День шахтера, никогда не поймет, как это глупо — пытаться выделить среди горняков «героев». Подобно тому, как туго сплетены стальные нити в тросах, тянущих на-гора клеть с шахтерами, сплетены и нити горняцких судеб. Мы расскажем несколько простых историй об этих людях, хотя очень хочется рассказать обо всех. Хотя бы для того, чтобы все вспомнили, чей же это на самом деле праздник.

Потомки основателя

Максим Елисеевич Сысоев стал основателем не только шахты «Трудовская», но и трудовой династии. Здесь работал его сын, и по сей день трудятся два внука — Дмитрий и Максим.

«Я и в школу маленьким ходил через шахту, и живем недалеко. Шахта, считай, родной дом с детства. Так что выбора-то у меня и не было. Сразу после восьми классов пошел в горный техникум, а потом пришел сюда работать», — рассказывает Дмитрий Сысоев. В маленьком шахтерском поселке на окраине Донецка мало кто из его друзей и соседей не повторил тот же жизненный путь.

Донецк — едва ли не единственный город на Донбассе, где мегаполис постепенно поглотил шахтные поселки, сделав их частью целого. В других населенных пунктах региона горняки уезжают на работу за городскую черту, а в столице этого края возвышающийся посреди жилого микрорайона шахтный копр не кажется чем-то необычным. Предприимчивые студенты частенько экономят на такси, добираясь домой посреди ночи на шахтных автобусах.

В набитом шальными деньгами мегаполисе все меньше молодых людей выбирают тяжелый и опасный труд шахтера. Однако потомственные горняки другой жизни себе не мыслят. «От семьи еще много зависит, как мать с отцом воспитали. Нас с братом воспитывали правильно и учили не изменять. Ни жене, ни выбранному делу. И своих детей будем стараться тому же учить», — говорит Дмитрий.

Вопреки расхожему мнению, шахтерские жены зачастую предпочитают не сидеть у окна, с тревогой ожидая мужей и сыновей с работы, а отправляются следом за ними. «Конечно, переживала и переживаю. Потому и пошла сюда работать», — смеется в ответ на мой вопрос мать Дмитрия и Максима, Инна Сы­соева. Вопрос безопасности своих близких она контролирует лично и указывает своим сыновьям путь под землей. В самом что ни на есть буквальном смысле, как техник-картограф геологической службы. Таких семейных тандемов на донбасских шахтах очень много.

Разруха 90-х, невыплаты зарплаты и каждодневный риск не отвратили потомков основателя от завещанной дедом профессии. «Тогда, в 90-м году, стабильность была только на шахте. Других предприятий у нас тут поблизости и нет. Жили потихоньку, работали и надеялись на лучшее. А насчет риска… Я помню, как мне отец говорил: «Шахтерский труд — это мужская профессия, а не то что на базаре семечками торговать», — продолжает свой рассказ внук Максима Елисеевича.

Удивительно, сколько презрения вкладывают шахтеры в слова «торговать на базаре». Почему-то в их среде это занятие считается очень постыдным, худшей доли горняку и пожелать нельзя. Оказаться «на базаре» равнозначно определению «пасть на самое дно». Отчего так — неизвестно, ответить на это можно только словами песни: «шахтерский характер такой». Среди тех, кто бросился в бурную пучину отечественного капитализма после 1991 года, шахтеров было немного…

Возвращение шахтера

…И даже те, кто бросил шахтерское дело ради легкого заработка, часто возвращаются. Горняк из Шахтерска Геннадий Ларионов вместе с товарищами по бригаде в середине 90-х покинул предприятие, на котором до того проработал пятнадцать лет. Он признался, что ему, потомственному шахтеру, это решение далось нелегко. Но ждать месяцами зарплаты, глядя в голодные глаза собст­венных детей, было выше его сил.

«Занимались, чем только можно, что­бы выжить, накормить семью. Брались за любую работу. Нанимались, если кому-то надо что-то построить, сарай там сложить или гараж. Потом сделали свою кузницу, ковали решетки на окна. Было дело, что ездили в Таганрог торговать…», — вспоминает Ларионов.

Но потом Геннадий Алексеевич вернулся в забой и даже после того, как заработал себе заслуженную пенсию, уходить не стал, только сменил тяжелый труд горнорабочего на профессию электрослесаря. «Шахтеры плохо приспосабливаются к другой жизни. Этот постоянный риск, это шахтерское братство, чувство локтя… Такого я в других профессиях не встречал. Бригада, звено — как маленькая семья. Наши жены друг друга знают, и праздники вместе отмечаем, и на природу ездим», — немного смущенно объясняет шахтер.

Именно это шахтерское братство заставляет воспринимать чужие радости и горести как свои собственные. То, что в казенных отчетах называют «состоянием угольной промышленности», для подземных тружеников — личный триумф или беда. Город Шахтерск считается депрессивным регионом, однако и здесь был свой ренессанс. В начале нового тысячелетия горнякам стали возвращать долги по зарплате, а заработки стали напоминать суммы, на которые действительно можно жить. Тогда же на местные шахты снова стали приходить молодые работники. «Знаете, как я радовался, когда молодежь стала на шахту идти? А то приходишь на работу, а вокруг такие же пенсионеры, как я, которым надо только стаж доработать, да на пенсию уйти», — рассказывает Геннадий Ларионов.

Привычка близко принимать к сердцу все, что происходит в отрасли, — вот причина того, что нынешний День шахте­ра горняки встречают отнюдь не в праздничном настроении. Чиновники со своими парадными отчетами могут пустить пыль в глаза наивным журналистам или слабо осведомленным заграничным бюрократам. Но невозможно обмануть людей, которые ежедневно на своей шкуре чувствуют истинное положение дел. «Думаю, что на угольной промышленности уже поставили жирный крест», — без обиняков заявил Ларионов.

«Понимаете, у нас даже в плохие времена, когда зарплату не давали, и то старались как-то людям помочь. Сейчас вообще ничего нет. Обеспечение — нулевое, ржавого гвоздя не дают. Раньше всегда на шахту возили автобусами, а сейчас дошло до того, что рабочих уже и не возят на шахту. Стоят автобусы, а заправить их нечем. Люди добираются как попало… Зарплату пока, вроде, платят вовремя, а тут сидишь и думаешь: тратить эту зарплату или нет? Будет еще, не будет? Какое может быть праздничное настроение, если к нам подкрадывается что-то нехорошее?» — сокрушается Геннадий Ларионов.

Обреченные на одиночество

Шахтерские вдовы почти никогда не выходят замуж во второй раз. Не­важно, кто не дождался мужа после оче­редного спуска под землю, восемнадцатилетняя девушка или умудренная жизнью сорокалетняя женщина. Отныне их удел — вечное одиночество. Им суждено тяжело работать, чтобы поставить на ноги детей. Горько усмехаться, слушая пафосные выступления о «социальной защите шахтерских семей». Биться о холодную стену равнодушия при любой попытке напомнить о себе начальникам покойно­го мужа. Не ради себя, ради детей…

Мария Тихоновна Чухно приехала на Донбасс еще ребенком в 1930 году из Харьковской области. Через двадцать лет вышла замуж за горняка. А в 1955-ом Григорий Николаевич Чухно погиб в аварии на одной из ныне закрытых донецких шахт.

Мария Тихоновна осталась одна, будучи беременной и с годовалым ребенком на руках. Ютилась в комнатушке «юзовского» барака. Обещанной и положенной по закону квартиры пришлось дожидаться еще целых три года. «Когда муж умер, обещали: приходите, сделаем все, что хотите. А потом я пришла, когда начали от шахты давать квартиры, а меня спрашивают: а вы на очереди стояли? Я говорю: да нет… Никакой помощи от шахты больше не получала. Да я туда и не ходила, чтобы лишний раз не расстраиваться», — рассказывает вдова. Советское государство, кроме квартиры, выплатило выходное пособие погибшего мужа и назначило пенсию и регресс — сто пятьдесят семь рублей в месяц.

Друзья покойного мужа вдову не навещали, шахтное руководство вниманием и заботой тоже не баловало. «Нас же очень много, сына! Если к каждой ходить…», — грустно говорит Мария Тихоновна…

Чтобы прокормить детей, Марии Чухно пришлось устроиться на тяжелую, но высокооплачиваемую работу — сортировщицей угля. На ту же шахту, где погиб ее муж. «Мне говорили: Маша, ты не выдержишь. А я взяла и выдержа­ла! И проработала там четырнадцать лет! Выходила с работы — только зубы сверкали, как у шахтеров», — вспоминает вдова.

Ей пришлось пережить самое страшное, что только может пережить жена и мать. В преклонном возрасте она лишилась и своих детей. «Внуки только есть, но они в России. Я каждый год в свой день рождения сажусь у телефона и жду: знаю, что будут звонить и поздравлять. Когда-то переписывались, я их маленькими на море возила. А сейчас повырастали, и у всех свои проблемы. Только раз в год и звонят, потому что помнят, что надо поздравить», — при упоминании о внуках на лице старушки появляется теплая улыбка. Может, отголосок далеких воспоминаний о маленьких карапузах, плескавшихся в море по профсоюзной путевке…

Людмила Полякова, пережив потерю мужа и бесправное положение вдовы, посвятила свою жизнь тому, что взялась помогать таким же, как она. Анатолий Поляков погиб в аварии на шахте име­ни Скочинского 10 июля 1984 года. Не­обходимость бороться за свои права объединила пять женщин, овдовевших после этой аварии. «Я как бы возглавляла этих вдов… Мы вообще не знали, на что имеем право. Я начала интересоваться, оказалось, что очень многое недодала своим детям. Просто потому, что не зна­ла. И думаю: если я, такая бойкая, не зна­ла, то что же тогда говорить обо всех остальных? Стало проще, потому что приходишь не за себя, а поднимаешь общие проблемы», — вспоминает Людмила.

Кого-то чужое равнодушие к личной трагедии подавляет, кого-то, напротив, заставляет бороться. «О семьях погибших как-то никто никогда не вспоминал. Считалось, что семья обеспечена всем. Тогда, при дефиците, мы писали списки, в чем нуждаемся, и нам все это поставляли. Но ведь не озвучивалось, что мы платили за это свои деньги! Платили абсолютно за все. Нет у тебя денег — ты и не просишь ничего. Я своим детям путевки покупала за полную стоимость. Они никогда не были в «Артеке», хотя, как оказалось, шахтам выделялись путевки для детей погибших шахтеров. Может, кто-то и ездил под видом детей погибших шахтеров…», — возмущение несправедливостью пятнадцатилетней давности до сих пор звучит в голосе вдовы.

Эти женщины могут многое рассказать о настоящем моральном облике тех, кто сыплет громкими словами в День шахтера. О директоре шахты, пожадничавшем банку краски на то, чтобы покрасить ограды на могилах горняков. О другом директоре, из которого с большим трудом выбили бесплатный уголь для вдовы, замерзавшей в старенькой мазанке. О третьем, что отфутболил шахтерских вдов словами: «Чего вы ко мне ходите? Ваши мужья не при мне погибли».

Только их, шахтерских вдов, никогда не приглашают на помпезные праздничные сборища…

На донецких шахтах трудится много людей. Каждому человеку хочется посвятить хотя бы несколько слов.

Автору этих строк приходилось сталкиваться с разными людьми этой профессии. Я знаю шахтера, который проработал под землей двадцать лет. За это время врачи шесть раз вытаскивали его с того света после жутких аварий. При этом он нисколько не утратил оптимизма. «Я ж молодой еще пацан!» — говорит он, и с этими словами плавает с аквалангом, с упоением копается в моторе своих «Жигулей» и тайком от жены… Ну, это уже неважно.

Зато мой ровесник Юра, напротив, как-то очень рано повзрослел, став горняком. И не в смысле возмужал, а в смысле… состарился, что ли? В его глазах навсегда поселилась печаль человека, совершившего никем не оцененное самопожертвование. Уличная шпана родного Красноармейска окликала меня «эй, пацан!», а его — уважительно: «слышь, мужик!»

В День шахтера вспомните о том, что это — их день. Их, всех, о ком здесь написано, и о ком еще нет, но надо. Их, а не тех, кто будет «блистать» затасканными штампованными поздравлениями.