Поддержать
Время табу на критику институций антикоррупционного блока вышло. Несмотря на большое количество уже рассмотренных дел и вынесенных приговоров, в том числе судьям, главный вопрос к Высшему антикоррупционному суду (ВАКС): где результат по топ-коррупционерам? Запрос общества на справедливость не удовлетворен. Более того, с помощью «поправок Лозового» (парламент оставил их в силе, проголосовав закон об усилении САП) ВАКС активно закрывает многолетние дела. Некогда принятые, чтобы спасти от наказания проходившего по известному «делу рюкзаков» сына министра МВД Авакова поправки обрушили баланс Уголовного процессуального кодекса (УПК) и антикоррупционную стратегию государства.
Коломойский, Татаров, Альперин…Список везунчиков можно продолжать. По заявлению главы САП Александра Клименко, в очереди на индульгенцию суда фигуранты 1000 (!) дел. И это катастрофа. УПК выписан так, что при подсчете сроков досудебного расследования цифры не сходятся у судов первой инстанции, апелляции и кассации. Организованный хаос для тех, кто хочет избежать ответственности. Это уже поняли все. На сайте президента ждет ответа петиция с требованием подать в Раду законопроект об отмене «поправок Лозового» в полном объеме, которая за час набрала необходимые для рассмотрения главой государства 25 тысяч голосов.
Кто виноват в том, что результаты семи (!) лет работы антикоррупционного блока поставлены под угрозу? Что приняла Рада 8 декабря, частично отменив «поправки Лозового», и как судьи ВАКС будут применять поправки, оставшиеся в законе? Что нужно сделать для того, чтобы дела топ-коррупционеров не закрывали по техническим причинам, а справедливо рассматривали?
Это — ключевые вопросы, на которые мы искали ответы в ходе первой части интервью с главой Высшего антикоррупционного суда Верой Михайленко. Судьи ВАКС каждый день принимают решения в рамках «поправок Лозового» и первыми получают удары от общественности.
О столкновении позиций, половинчатом решении Рады и законопроекте №10100
— Есть две столкнувшиеся версии: с одной стороны, САП и Центра противодействия коррупции (ЦПК), с другой — ряда экспертов и адвокатов, опубликовавших статьи в официальных медиа. Версия экспертов и адвокатов: Центр противодействия коррупции (а именно ЦПК — основной стейкхолдер, призывающий отменить «поправки Лозового») манипулирует, никаких «поправок Лозового» не существует — после принятия в 2018 году изменений в УПК они стали нормами. А весь сыр-бор разгорелся из-за того, что прокуроры САП в противовес внесенным изменениям (продлевать сроки досудебного расследования с этого момента должен был следственный судья в ходе состязательного процесса прокурора и защиты) нарушили закон. Норма касалась только новых дел, но так как многие новые дела в ходе расследований объединялись со старыми, то, по мнению оппонентов ЦПК, прокуроры, продолжая продлевать сроки самостоятельно, сами создали огромную проблему. Более того, замолчали ее.
Версия вторая: прокуроры (в том числе на уровне САП) действовали правильно, основываясь на УПК, где четко указано, что делу в случае объединения присваивается старый номер — и тогда сроки расследования продлевают прокуроры. Более того, в САП и ЦПК утверждают, что о проблеме разной трактовки нормы знали все, но судьи ВАКС не имели единого правильного ответа, как действовать прокурорам. И часто сами (!) рекомендовали прокурорам продлевать сроки расследования. И только через четыре (!) года хаотичной судебной практики Верховный суд принял решение в пользу следственных судей. Дав в руки адвокатам фигурантов дел топ-коррупции ключи от дверей на свободу.
И открывают сегодня эти двери судьи ВАКС. Что скажете, Ваша честь?
— Так называемые поправки Лозового вступили в силу 16 марта 2018 года. И, на мой взгляд, это был некачественный закон. Изменения внесены точечно в конкретные нормы, а не системно. В переходных положениях при определении действия новых норм использовано понятие «дело», которое почти не используется в УПК Украины. В результате норма о продлении сроков досудебного расследования следственным судьей распространялась только на новые дела, зарегистрированные в реестре после вступления в силу изменений. В то же время была законной норма УПК о том, что когда дело выделяется или объединяется, ему присваивается старый номер. И датой этого производства считается дата внесения в реестр сведений об уголовном правонарушении.
Я столкнулась с такой ситуацией, когда осуществляла полномочия следственного судьи и несколько раз отказывала детективам в удовлетворении ходатайств о продлении срока досудебного расследования. Причина одна: «старое» (начатое до внесения изменений в УПК) производство, а значит, это полномочия прокурора.
— Так почему вы молчали?
— Кто вам сказал, что мы молчали? Мы исследовали судебную практику и научные публикации, я писала статьи на эту тему в профессиональных изданиях. На тот момент еще не было практики Верховного суда. Было несколько решений ВС, но без глубинного анализа того, что именно хотел сказать законодатель в таких переходных положениях. Целостность закона, использованные формулировки, вопросы объединения-выделения дел — ничего этого не было. Решение Объединенной палаты Верховного суда по продлению сроков в объединенных уголовных производствах появилось только осенью 2022 года.
— Давайте максимально четко поясним, что приняла Рада 8 декабря, частично отменив «поправки Лозового».
— Во-первых, законодатель исключил порядок исчисления сроков досудебного расследования до сообщения о подозрении. То есть сроки теперь будут исчисляться только после сообщения о подозрении. Таким образом мы возвращаемся на позиции, которые были в УПК до поправок. И это большой плюс.
Во-вторых, исключается возможность закрытия уголовного производства следственным судьей по заявлению лиц, права и интересы которых нарушаются. В принципе это не очень частый случай, но такое бывало.
В-третьих, если раньше по поводу пункта 10 части 1 статьи 284 УПК шла дискуссия, то сейчас четко сформулировано, что уголовное производство закрывается судом, если после сообщения лицу о подозрении истек срок досудебного расследования, кроме случая сообщения о совершении тяжкого или особо тяжкого преступления против жизни и здоровья лица.
— То есть норма, позволяющая закрывать дела, осталась.
—Да, норма осталась, и суд на этом основании может закрыть уголовное производство. И проблемные вопросы в «старых» уголовных производствах, о которых мы говорим, на мой взгляд, этим законом не решаются. И я не знаю, насколько суды смогут с ними справиться.
— Что значит, вы не знаете? Судьям ВАКС уже завтра придется принимать решения.
— Во-первых, принимают решение по этим вопросам все судьи, а не только судьи ВАКС. То есть проблема глобальнее, чем один, пусть и специализированный, суд. Во-вторых, вы допускаете, что суд может не выполнять прямую норму закона? Я такого не допускаю. Закон не может распространяться на те правоотношения, которые были, поэтому с производствами, зарегистрированными после 15.03.2018 года, все максимально понятно: сроки досудебного расследования продлевает следственный судья, а не прокурор.
— Насколько обосновано, по вашему мнению, существование безусловного основания для закрытия дела, если срок превышен на 1–3 (!) дня? Или если, например, в срок засчитали периоды между закрытием и отменой незаконного закрытия? Требование в законодательстве закрывать такие дела выглядит как диверсия, с помощью которой очень удобно манипулировать расчетом сроков.
— Я бы так не утверждала. Ведь срок досудебного расследования — это не какая-то условная величина, это достаточно конкретный промежуток времени. Этот срок исчисляется не днями и не неделями, а преимущественно месяцами, он четко закреплен в законе и продлевается прокурором или следственным судьей. То есть в вопросе срока досудебного расследования для органа досудебного расследования есть определенность. Безусловно, есть сложные уголовные производства, в которых существует объективная необходимость проводить очень большой объем следственных действий.
Однако, по моему мнению, сторона обвинения должна учитывать свои темпоральные возможности как одно из исходных условий при стратегировании расследования уголовных правонарушений. Установленный законом или следственным судьей срок имеет как дисциплинирующую функцию (по отношению к следователю, прокурору), так и обеспечительную (по отношению к лицам, права и интересы которых ограничиваются из-за проведения досудебного расследования).
— Не перегружают ли суд ходатайства о продлении сроков? Ведь по большому счету судье надо изучить дело полностью, чтобы понять, следует ли продлить срок? Может, тогда есть смысл возложить на суд ответственность и за завершение следствия и направление дел для рассмотрения по существу?
— Судья действительно подробно исследует материалы, в объеме, предоставленном сторонами. И это касается не только ходатайств о продлении срока досудебного расследования, а любого вопроса, который приходит на рассмотрение, как во время досудебного расследования, так и при рассмотрении дела. Поэтому говорить о перегрузке ходатайствами определенного вида, пожалуй, не стоит. Это обычная ежедневная работа каждого следственного судьи.
Относительно полномочий суда определять готовность дела для судебного разбирательства — не думаю, что это хорошая идея, потому что тогда суд проводит предварительную оценку дела, а это входит в конфликт с положениями статьи 291 УПК Украины, которая запрещает предоставлять суду документы (кроме определенного перечня) до начала судебного разбирательства. И собственно о состязательности в таком случае говорить не приходится — какая же здесь состязательность, если суд оценивает производство на готовность к судебному разбирательству и только после этого рассматривает его?
— А по объединенным делам — снова лазейка неопределенности?
— По объединенным в определенный период производствам, как я уже сказала, высказалась Объединенная палата Верховного суда. Но думаю, что это не последняя позиция Верховного суда по этому поводу. Ведь невозможно в одном решении спрогнозировать все обстоятельства, в которых срок досудебного расследования продлевался прокурором или не продлевался следственным судьей. Очевидно, что вопрос закрытия уголовных производств, который возник в результате применения Закона №2147, уже долгое время вызывает бурную дискуссию как в обществе, так и в профессиональном кругу.
Но всем, кто участвует в этой дискуссии, важно понимать базовую вещь: законодательство — это система норм и процедур, а не отдельные поправки (чью бы фамилию они не носили). В правовом демократическом государстве закон должен быть качественным. А при наличии в нем пробелов или неоднозначного понимания есть два пути — законодательный, когда законодатель сам «исправляет» положения закона, или судебный, когда высший судебный орган задает стандарты применения законов, по которым должны действовать суды — общие и специализированные. Но оба эти пути долгие и сложные. Причем суд решает определенное дело, а не патовые ситуации, возникшие вследствие некачественного закона. В общем же контексте сроков досудебного расследования мы находимся внутри длинной истории, касающейся не только ВАКС, но и всей системы уголовной юстиции.
— Но в парламенте зарегистрирован законопроект №10100 авторства Давида Арахамии и Анастасии Радиной. Разве возвращение к нему и отмена всех «поправок Лозового» не шанс?
— Услышьте меня, пожалуйста. Даже если парламент одним законом отменит «поправки Лозового», мы все равно столкнемся с другой проблемой. В какое бы состояние ни перешли вопрос продления сроков досудебного расследования и возможность закрытия уголовного производства, проблема уголовных производств с датой начала до 16.03.2018 не исчезнет.
Потому что есть действие уголовного процессуального закона во времени, динамика законодательства, когда в текущих правоотношениях неоднократно меняются уже измененные нормы со специальными оговорками или без таковых и так далее. И если законодатель отдельно, комплексно с соблюдением правил нормопроектировочной техники не отнесется к распространению новых норм на правоотношения, которые существовали «до» нового закона, проблема не исчезнет, а обретет новую форму. Поэтому я акцентирую внимание на качестве закона и ответственности законодателя при создании однозначных и понятных процедур как ключевых инструментов правосудия.
О состязательности, ответственности прокурора и правах человека
— Так вы за полное возвращение к системе исчисления сроков досудебного расследования, действовавшей до 15 марта 2018 года? Или, по вашему мнению, в «поправках Лозового» есть нормы, которые зарекомендовали себя положительно и их стоит оставить? Например, продление сроков после сообщения о подозрении следственным судьей, а не прокурором. Об этом тоже спорят.
— Если мы говорим о тех случаях, когда лицу уже сообщено о подозрении, то очевидно, что следственный судья, осуществляющий судебный контроль в ходе уголовного производства, может быть в этом задействован. Для того чтобы прокуроры не злоупотребляли. Ведь уголовное производство в отношении лица не может длиться вечно. Так ведь?
Когда же у нас еще нет конкретного человека с процессуальным статусом подозреваемого и ничьи права и свободы не ограничиваются, то в таких уголовных производствах целесообразно оставить полномочия продлевать сроки расследования стороне обвинения, однако с определенным окончательным сроком. Ведь откуда следственный судья может знать, сколько следователям нужно времени для проведения следственных действий? Как будут проводиться следственные действия? Сколько будут длиться обыски, которые запланированы? Судья не имеет доступа к стратегии и тактике расследования уголовного производства. Это непосредственно полномочия следователей и прокуроров. Но, конечно, всегда нужно учитывать человеческий фактор и момент добросовестности.
— Если для реформированной САП риски, связанные с добросовестностью, все-таки не так глобальны, то для общеуголовной юстиции — наоборот. Поэтому часть экспертов заявляют, что вернувшись к старой системе, где сроки досудебного расследования продлевает прокурор, мы открываем путь для злоупотреблений на уровне местных прокуроров и судей.
— Я считаю, что риск есть всегда. Независимо от того, какой орган расследует, какой прокурор осуществляет руководство, а суд рассматривает дело. Потому что все делают люди. Могут что-то пропустить, что-то не учесть, где-то неправильно посчитать. И тогда возникает желание «спасти» досудебное расследование. Но если мы берем вариант идеального общества, где прокурор действует добросовестно, следователь действует добросовестно, то когда лицу еще не сообщили о подозрении, следственный судья в принципе может быть не задействован в тех вопросах, где не ограничиваются права человека, например, продление сроков досудебного расследования.
— То есть если убираем следственного судью, то убираем демократический момент состязательности сторон?
— Давайте еще раз зафиксируем: есть две процедуры продления сроков досудебного расследования. Первая — это когда продлевается срок досудебного расследования до момента сообщения конкретному лицу о подозрении. Об этих случаях мы говорим, что там нет состязательности в принципе, потому что нет стороны защиты. Поэтому прокурор мог бы продлевать сроки самостоятельно. Есть вторая, где уже конкретный подозреваемый, в отношении которого осуществляется досудебное расследование. В рамках этого расследования, даже при отсутствии мер процессуального принуждения, несомненно, ограничиваются его права и свободы. Здесь уже появляется сторона защиты и состязательность, соответственно необходимость третьей стороны — следственного судьи.
— Но глава САП Александр Клименко и ЦПК небезосновательно заявляют, что досудебное расследование до и после предъявления подозрения — ответственность исключительно прокурора. В качестве аргументов приводятся самые токсичные кейсы, которые у всех на слуху, — Татаров, ОАСК... Когда судьи уже в отношении подозреваемых лиц приняли «необоснованное решение не продлевать сроки расследования». И никто за это не ответил. Уточните еще раз, пожалуйста, свою позицию.
— Я не буду комментировать решение судьи. В уголовном процессе всегда есть недовольная сторона. Но надо понимать мотивы, почему сроки не продлены. Я, конечно, могу понять руководителя САП. Однако его концепция верна для идеального мира уголовной юстиции, где каждый следователь и каждый прокурор действуют добросовестно и без ошибок. Тогда, возможно, было бы правильным отдать полномочия по продлению сроков на всех этапах досудебного расследования стороне обвинения. Но мы же не живем в идеальном мире. Тем более что речь идет не только о САП, но и о следователях, и прокурорах на всех уровнях.
Если «подстраивать» закон под конкретный орган, это может открыть шлюз для злоупотреблений, поскольку они будут действовать во всей системе. В уголовном процессе именно следственный судья является гарантом соблюдения прав человека во время досудебного расследования. Если конкретному лицу уже сообщили о подозрении, то очевидно, что должен быть независимый арбитр, который будет следить за тем, чтобы досудебное расследование и соответственно ограничение прав человека, не длилось вечно. И это демократический стандарт.
— То есть стоит ребром вопрос о доверии к следователям НАБУ и прокурорам САП со стороны судей ВАКС? Это внутренний раскол?
— Это реальная и очень актуальная возможность правильно скорректировать восприятие антикоррупционных органов. ВАКС не является их карающей частью. ВАКС — это орган правосудия — суд. Но общественность ожидает, что отдельный суд, пусть даже и созданный для рассмотрения резонансных дел, может иметь отдельную позицию. Тогда зачем нам суд? Можно создать «расстрельные» тройки и правила под них. Но ведь мы не для этого создавали систему борьбы с коррупцией, правда? Украина является членом Совета Европы, начаты переговоры о вступлении в ЕС. Поэтому если мы говорим о том, что суд — это квинтэссенция деятельности всего досудебного расследования, то не можем требовать, чтобы он подыгрывал какой-то из сторон. Потому что суд — это всегда независимый арбитр. А говорить о «внутреннем расколе» можно по отношению к частям единой структуры, которой ВАКС по отношению к НАБУ и САП не является.
По моему впечатлению, в подавляющем большинстве детективы и прокуроры САП компетентны и профессиональны, что, очевидно, является результатом жесткого конкурсного отбора и постоянного обучения. Все правильно. Но мы должны идти дальше, развивая философию институтов антикоррупционного сектора уголовной юстиции.
— Что это значит?
— Если представители стороны обвинения получают решение суда не в свою пользу, то они не должны безапелляционно заявлять, что суд необъективен или заангажирован и так далее. Суд по-другому смотрит на материалы дела, чем стороны, и это надо принять как аксиому. Нужно делать правильные выводы из этого. И не допускать ошибок в будущем. Это касается всей триады правосудия, где есть обвинение, защита и суд. Так же и судьи, если их решения отменяет вышестоящая инстанция, не должны расстраиваться или возмущаться, а должны учесть это на будущее.
О добросовестности, спасении дел и минах законодателя
— Я поняла вашу стратегию на будущее. Думаю, что кто-то с ней согласится, а кто-то нет, продолжая искать контраргументы. Так собственно и развиваются институции и законодательство. Однако вернемся к насущным проблемам: уже закрыты дела Коломойского, Альперина, Дубневича и других. Прямо сейчас на очереди еще 1000 дел, которые могут быть закрыты в связи с тем, что парламент в 2018 году искусственно создал проблему, а в 2023-м ее не исправил. Как спасти дела от закрытия?
— Опять же, я не комментирую конкретные дела. В случае сомнений в законности решений ВАКС есть общий механизм апелляционного и кассационного обжалования. Это, кстати, единственный правовой порядок выражения несогласия с судебным решением. В нашей плоскости есть Апелляционная палата ВАКС и Верховный суд как суды апелляционной и кассационной инстанции.
Что касается тысячи уголовных производств, о которых говорит руководитель САП, то по понятным причинам я не знаю, какая ситуация с этими производствами. Но из своей практики я определила, что есть два вида таких производств. В первом случае, когда условный орган досудебного расследования действовал добросовестно и обращался к следственному судье за продлением срока расследования. И уже следственный судья говорил: «ребята, ваше производство возбуждено еще до новых правил, поэтому продолжайте сами».
Во втором случае, когда условный орган досудебного расследования так же добросовестно считал, что прокуроры в случае объединения новых дел со старыми сами должны продлевать срок досудебного расследования. Потому что закон новые положения отнес только к применению в «новых» делах.
Но есть риск, что неоднократное выделение и дальнейшее объединение материалов производств осуществлялось именно для сохранения сроков досудебного расследования, так сказать, чтобы «обмануть» действующую систему исчисления сроков.
— Руководитель САП заочно вам ответил. По мнению Клименко, оставшиеся нормы позволяют закрывать любое дело о коррупции на стадии досудебного расследования и теперь можно расследовать только простые дела. «Например, одноэпизодную взятку, где не нужно ничего рассчитывать, — уточняет глава САП. — Но мы расследуем дела, где много эпизодов. А каждый эпизод — это новое производство, которое прокурор объединяет с основным производством. Если мы говорим о преступных организациях, где может быть по десять эпизодов. У нас есть дело на 700 эпизодов, а это 700 объединений дел. Вы серьезно думаете, кто-то сможет там посчитать сроки?».
— Иногда ряд выделений и объединений материалов досудебного расследования вызывает вопросы. Я не говорю, что это системно, и, конечно, не хочу ничего утверждать, потому что я не представитель стороны обвинения и могу ошибаться в своем видении. Но судья смотрит на материалы комплексно и объективно как независимый эксперт. В своих постановлениях я стараюсь это отследить и дать этому оценку, чтобы принять взвешенное решение. Есть определенный алгоритм, на основании которого я оцениваю, чтобы прийти к выводу, что прокурор действовал добросовестно.
— Скажите, спасти от закрытия 1000 дел о топ-коррупции, которые являются результатом семи (!) лет работы антикорблока, — это добросовестное стремление?
— За такое стремление нельзя осуждать следователей и прокуроров. То, что руководитель САП хочет спасти 1000 дел — это абсолютно понятная позиция его как прокурора. Учитывая, какой колоссальный объем работы выполняется в таких производствах, сколько людей задействовано, какой ресурс на это тратится, какие ожидания по этим делам от общества. Но суд не создан для того, чтобы спасать дела стороны обвинения. В том числе и ВАКС. Почему вы эти вопросы задаете нам? Безусловно, я как человек и профессионал понимаю Александра Клименко и его намерения. Но повторюсь, что как глава ВАКС я бы не хотела, чтобы ответственность за спасение таких дел возлагалась на суд. Потому что суд должен быть независимым. И действовать на основании закона, который устанавливает соответствующие процедуры. Но тут, конечно, маленькое примечание: этот закон должен быть качественным, четким и однозначным.
—То есть мы сейчас вместе с вами посмотрели в сторону парламента и зафиксировали для себя и читателя, как опасно для государства иметь некомпетентного, политически или бизнес-ведомого законодателя. (За разработку всех необходимых изменений в УПК отвечает правоохранительный комитет ВРУ во главе с представителем подконтрольного Банковой большинства, депутатом СН Сергеем Ионушасом.) Пришло время собирать камни.
— Я хотела лишь сказать, что закон, которым пользуется и сторона обвинения, и суд, и сторона защиты, должен быть качественным. Если есть нечеткость или неоднозначное толкование норм, то закон некачественный. И только судебная практика путем применения этого некачественного закона может дать ориентиры, как в таких условиях действовать судам, а также представителям сторон обвинения и защиты. Оценивать то, как законодатель принимает законы, — не моя функция. Моя функция их выполнять.
— Как не ваша функция? Я понимаю, что у судебной ветви власти нет права законодательной инициативы. Но есть своя платформа и возможность публично коммуницировать проблемы, с которыми вы сталкиваетесь каждый день, и которые бьют напрямую по репутации судей. То, что вы написали несколько статей в специализированные издания в 2021 году, не решило проблему.
— Есть принцип разделения властей, согласно которому мы не можем влиять на законодательную власть. Мы не можем быть лоббистами. Когда нам направляют определенные законопроекты, касающиеся деятельности судебной власти, то мы, безусловно, активно включаемся, предоставляем предложения, замечания, комментарии. Мы говорим о проблемах на круглых столах, форумах. Судебная практика — это всегда время, по щелчку пальцами ничего не работает. Не бывает, что сегодня приняли закон, а уже завтра обнаружили проблему. Судебная практика выявляет проблему в законодательстве постепенно. Для этого процесса пять лет — нормальный срок. Потому что есть первая инстанция, есть апелляция, которая пересматривает решение первой инстанции, потом кассация в Верховном суде — все это время.
— Да, разминирование всегда сложнее, чем закладка мин. Тем более, когда их закладывают на законодательном поле свои. Думаю, что если вы не можете быть лоббистами, общественным организациям самое время начать копать глубже, чтобы подходить к решению проблем не точечно, а комплексно.
— Мы с вами на разных языках говорим. Я понимаю, что вы представитель общественности, и ваша задача найти, кто виноват, а я судья. Для меня ключевое — это правильно применить закон в свете обстоятельств конкретного дела. В сложных ситуациях этому помогает практика высшей инстанции, Верховного суда, который отвечает на вопрос: как действовать? И система исчисления сроков досудебного расследования, на самом деле, не единственная проблема.
— Как тесно вы коммуницируете с Верховным судом? Насколько он сможет повлиять на ситуацию? После нерезультативного голосования в парламенте глава САП призвал судей ВАКС «продолжать слушать дела, а не закрывать их согласно пункту 10 сомнительных поправок».
— У нас есть коммуникационные площадки — форумы и конференции, где мы можем артикулировать проблемы и получать фидбэк от судей Верховного суда. Но Верховный суд — это же не суд первой инстанции, до него вообще почти не доходят вопросы досудебного расследования, потому что для подавляющего большинства решений, принятых следственными судьями во время досудебного расследования, последней инстанцией является апелляционный суд. Поэтому Верховный суд с проблемой продления сроков не сталкивается до тех пор, пока досудебное расследование не завершилось, пока дело не перешло в суд, который осуществил судебное разбирательство, принял решение, которое в свою очередь стало предметом апелляционного пересмотра. И только после этого при наличии оснований для открытия кассационного производства Верховный суд в свете доводов сторон может рассмотреть отдельный вопрос досудебного расследования. Например, правомерность продления срока досудебного расследования прокурором.
Следить в Телеграмме
Войти с помощью Facebook
Войти с помощью Twitter
Войти с помощью Google