ЗЛОДЕЯНИЕ В СМОЛЬНОМ

(Окончание)

Отставший телохранитель

У Кирова было два «непосредственных» телохранителя, один из которых обязан был неотлучно находиться при охраняемой особе. Они сопровождали Кирова в поездках на предприятия, на охоту, в Москву, на юг, — словом, всюду. Когда он работал в своем кабинете, телохранитель обязан был присутствовать в приемной. Сверх того, была еще гласная и негласная охрана численностью 15 человек. И даже швейцар многоэтажного дома на улице Красных Зорь, где жил Киров, был негласным сотрудником ГПУ.

Вся эта система дала сбой единственный раз — чего оказалось достаточно.

Из двух «неотлучных» охранников нас интересует тот, кто встретил Кирова при появлении того в Смольном в день убийства и шел за ним наверх, на третий этаж здания, где находился кировский кабинет. Шел — да не дошел, из-за чего не дошел до своего кабинета и сам Киров. Этим телохранителем был Михаил Васильевич Борисов, 1881 года рождения, член партии с 1931 года.4

И тут сразу обнаруживаются немалые странности, почему-то не пришедшие на ум никому из тех, кто — уже в наше время — занимался исследованием этого самого загадочного из политических убийств нашего века.

На допросе 1 декабря 1934 года, сразу после гибели Кирова, Борисов показал:

«Я встретил Кирова около 16 часов 30 минут в вестибюле главного подъезда (Смольного) и пошел за ним примерно на расстоянии 15 шагов», — то есть на расстоянии, предписанном инструкцией. На этом обрывается публикация допроса Борисова во всех доступных мне источниках.

Однако... Киров ведь совсем не должен был появляться в этот день в Смольном! Он работал у себя дома над докладом, с которым ему предстояло выступить на собрании партийного актива Ленинградской области, назначенном на 18 часов во Дворце имени Урицкого (так тогда назывался Таврический дворец). А вот Николаев, прослышав о предстоящем активе, уже чуть ли не с полудня околачивался в Смольном, пройдя туда беспрепятственно — по своему партбилету. Переходя из кабинета в кабинет, он клянчил билет (пропуск) на этот вечер во Дворец Урицкого, — особенно настойчиво, вероятно, потому, что на собрании актива наверняка должен будет выступить Киров.

Так ничего он и не добился, — однако почему-то не уходил из Смольного, точно знал, что Киров все-таки заглянет сюда ненадолго перед тем, как ехать во Дворец Урицкого.

И действительно, около четырех часов дня Киров позвонил в гараж, чтобы к подъезду подали машину; разумеется, он при этом не уточнял, куда собирается ехать. Уже сидя в машине, сказал своему постоянному водителю (Ершову): заедем сначала ненадолго в Смольный... Ему, наверное, срочно понадобились какие-то бумаги, хранящиеся в смольнинском рабочем кабинете, высказывал потом предположение Ершов. Такая надобность у Кирова уже возникала в тот день, и он четыре раза гонял за ними обкомовских курьерш, — но теперь, видимо, он решил, что курьерша уже не поспеет, вскоре пора ему самому ехать во Дворец Урицкого, — вот и заглянул в последний момент в Смольный.

В здании Смольного для высокого партийного начальства был предназначен отдельный боковой подъезд (в просторечии именуемый «секретарским»). Киров обычно пользовался им, — но, правда, нередко бывало, что просил подогнать машину к главному подъезду и входил через главный. Так он поступил и в последний свой приезд сюда. Но спрашивается: откуда Борисов в данном случае знал, что Кирова ему следует встретить в вестибюле именно главного подъезда? И — больше того — откуда он знал, что Киров вообще появится в этот день в Смольном?

Это еще не все наши вопросы, читатель. «...И пошел за ним примерно на расстоянии 15 шагов», — но где же ты был, телохранитель, когда Киров уже поднялся на третий этаж и подходил к своему кабинету, где его поджидал с наганом в руке убийца?

Борисов, столь предусмотрительный, заботливый и преданный Кирову, на сей раз где-то сильно отстал от него и оставил охраняемого без прикрытия. Это тем более странно, что Киров поднимался к себе на третий этаж Смольного не торопясь. Вдобавок по дороге он встретил на лестнице двоих знакомых и успел поговорить с ними на ходу. Одному из них (секретарю Хибиногорского горкома Семячкину) он успел сказать, что идет «к секретарям согласовывать проект решения по докладу на пленуме». Вот в чем была причина появления Кирова в Смольном, где в этот день его никто не ожидал увидеть, кроме, может быть, двух-трех этих партийных секретарей.

И вот — Киров оказался в коридоре третьего этажа один на один со своим будущим убийцей, а Борисов замешкался где-то внизу...

Если бы жизнь Борисова продлилась еще на день-два, он мог бы, наверное, рассказать, что его там задержало — в нарушение всех инструкций по охране члена Политбюро... Что или кто. Не подошел ли к нему какой-то чекист, получивший от своего начальства указание «притормозить» Борисова? Кто это может теперь сказать?..

Николаев, торчавший в коридоре третьего этажа и в момент приближения Кирова отвернувшийся к стене, тут же нагнал его, вытащил револьвер, прицелился и выстрелил.

Вполне понятно: если это был не отчаянный акт одиночки, а заговор, — Борисова тоже никак нельзя оставлять в живых. И действительно, Борисов стал первым, кому пришлось расстаться с жизнью вслед за Кировым.

Переполох в Смольном

В пятом часу дня 1-го декабря в кабинете Чудова, второго секретаря Ленинградского горкома, то есть непосредственного заместителя Кирова, шло заседание. Чудов возглавлял комиссию по подготовке решений пленума обкома, который предстоял назавтра, и в его кабинете собралось практически все тогдашнее ленинградское руководство.

Внезапно собравшиеся услышали в коридоре, прямо за дверями кабинета, выстрелы — один, другой... Несколько человек, сидевших ближе к дверям, выскочили — и, не веря своим глазам, увидели страшную картину: на полу коридора ничком лежит неподвижный Киров, а рядом с ним, вверх лицом, неизвестный человек с револьвером в руке. Оба без сознания. Начальник областного финансового отдела Росляков, выскочивший в коридор одним из первых, вынимает из рук неизвестного револьвер и передает его тоже выбежавшему и склонившемуся над неподвижными телами Угарову (секретарю горкома), а сам лезет в карман пиджака этого человека и достает оттуда записную книжку и партийный билет. Угаров раскрывает его и читает вслух: «Николаев, Леонид Васильевич...» Еще никто не знает, убит Киров или тяжело ранен. Во всяком случае, из его затылка сочится кровь, — стало быть, пуля попала в голову. Но ведь было же два выстрела? Тело Кирова уносят в кабинет, кладут на стол заседаний и вызывают врачей. Прибывает срочно вызванное руководство Ленинградского управления НКВД. Николаев пришел в себя, его арестовывают и увозят. Осматривая коридор, обнаруживают отверстие в карнизе под потолком: след второй пули. Почему Николаев стрелял дважды? Появилась версия, что после выстрела в Кирова он пытался покончить с собой, — и промахнулся, скорее всего потому, что в конце коридора в это время стоял на стремянке чинивший электропроводку смольнинский монтер по фамилии Платич. Сначала он не обратил внимания, что по коридору идет Киров, а следом за ним неизвестный, но когда раздался выстрел, он, Платич, бросил в Николаева отверткой, попал ему в лицо, и тот от неожиданности пустил вторую пулю не в себя, а в потолок... Трудно сказать, насколько соответствует действительности эта версия, — во всяком случае, Платич в протоколах энкаведистских допросов по делу не фигурирует.

Киров мертв, Николаев схвачен; тут появляется запыхавшийся Борисов, сразу же вызывает начальника комендатуры Смольного Михайльченко. Тот включает сирену, означающую, что произошло нечто чрезвычайное: все сотрудники Смольного проинструктированы, что в случае сирены они должны оставаться на тех местах, где их застал этот сигнал тревоги, вплоть до прибытия работников «органов» и оцепления здания силами НКВД.

Заключение врачей, прибывших по срочному вызову в 5.10—5.40: «Смерть наступила мгновенно от повреждения жизненно важных центров нервной системы». В самом деле, пуля Николаева, поразившая Кирова в затылок, прошла вперед и влево, не дойдя всего двух сантиметров до височной кости.

Чудов по правительственному телефону сообщает в Москву: убит Киров. И наутро в Ленинград ночным поездом прибывает взволнованное беспрецедентным событием высшее руководство страны во главе со Сталиным.

Вторая жертва

Прямо с вокзала Сталин, Молотов, Жданов, Ворошилов, Хрущев, Ягода направились в морг больницы им.Свердлова, где находилось тело убитого, затем побывали накоротке у его вдовы, и вот — эта группа в Смольном.

«Это было в главном коридоре Смольного. Смотрю — идет группа лиц. Смотрю — в середине Сталин. Впереди Сталина шел Генрих Ягода с поднятым в руке наганом и командовал: «Всем лицом к стенке! Руки по швам!»5

Это — сцена прямо-таки для детективного фильма, который, я надеюсь, будет теперь, наконец, поставлен в России. То, что у Ягоды тряслись поджилки, — вполне объяснимо: ведь Сталин в любой момент мог обвинить его в преступном разгильдяйстве — не уберег от руки врага такого ценного члена Политбюро!

Первым долгом Сталин велит представить ему убийцу. Вводят Николаева. Но что толку его допрашивать? Он в невменяемом состоянии. Выкрикивает «Я отомстил!», «Простите!», «Что я наделал!». Сталину ничего не оставалось, как порекомендовать чекистам: «Создайте условия, чтобы он пришел в себя. Подкормите, купите ему курочек и других продуктов, кормите его, чтобы он окреп, а потом расскажет, кто им руководил, а не будет говорить, — засыпем ему, все расскажет и покажет».

Затем Сталин изъявляет желание опросить Борисова. Борисова, содержащегося в тюрьме при управлении НКВД, на проспекте Володарского, в пяти минутах езды от Смольного, сажают в грузовичок (пикап), ибо в связи с прибытием в город большого начальства из Москвы все легковые машины из гаража НКВД в разгоне. За руль садится шофер Кузин, с ним в кабину — чекист Малий, в кузове располагаются Борисов и второй чекист — Виноградов.

По дороге машина ударяется в стену дома; Борисов, согласно официальной версии вылетает из кузова и, ударившись головой то ли о фонарный столб, то ли о какой-то другой предмет, получает смертельную травму.

Согласно версии неофициальной — чекист, сидевший в кабине, неожиданно для водителя ухватился за руль и резко вывернул его вбок, — якобы чтобы избежать столкновения со встречной машиной, «выскочившей из-за угла». Вдобавок-де у машины была неисправна передняя рессора...

Еще более неофициальная версия выглядит так: сидевший в кабине Малий намеренно инсценировал дорожное происшествие, а его напарник Виноградов в этот момент саданул несчастного Борисова по голове припасенным ломиком.6

Эксгумация трупа Борисова для выяснения характера травмы черепа, оказавшейся смертельной, состоялась в 1967 году, но она мало что дала. Эксперты заключили: да, налицо «удар головы о тупой предмет», но был ли это лом или фонарный столб, или просто стена дома, — трудно через тридцать с лишним лет установить. И Малия с Виноградовым не спросишь: оба расстреляны в 1937 году, когда среди прочих «чисток» Ежов свирепо «чистил» НКВД. Остался жив водитель, — но он может показать только то, что уже показывал: Малий зачем-то ухватился на ходу за руль и резко вывернул его вправо, хотя он, водитель, никакой опасности впереди на дороге не видел...

«Рикошет»? Нет: цепная реакция!

Российский историк Алла Кирилина назвала свою книгу об убийстве Кирова «Рикошет, или сколько человек было убито выстрелом в Смольном» (СПб, 1993). Действительно, убито было невероятно много. Но «рикошет» этот был необычным: пуля, оборвавшая жизнь Кирова, погубила не только людей, так или иначе причастных к убийству, или просто родных и знакомых убийцы, — она продолжала, если можно так выразиться, работать на Сталина еще многие годы.

В 1983 году, в послесловии к вышедшей в США книге беглого чекиста Александра Орлова «Тайная история сталинских преступлений», я писал: «Убийство Кирова было использовано Сталиным в его преступных целях многократно как безотказный, универсальный козырь, нечто вроде зловещего неразменного рубля русских сказок».

Это действительно так. Посмотрим, как развивалась цепная реакция сталинского террора в первые же месяцы после декабря 1934-го.

Как уже сказано, в Ленинграде, Москве, Киеве, Минске сразу же были расстреляны 103 «белогвардейца». Но обвинение в убийстве Кирова «белогвардейцев», якобы засылавших свою агентуру из-за границы для осуществления покушений на большевистских лидеров, быстро сменилось поисками «внутреннего врага». Из Николаева выжали «признание»: он, мол, действовал не один, в Ленинграде окопалась банда молодых «зиновьевцев», нацеленная на контрреволюционный террор, чтобы подорвать власть и авторитет Сталина и его приверженцев.

При этом — Николаева не били и не пытали: пытки подследственных вошли в практику НКВД несколько позже, в 1937 — 38 гг. Николаеву лишь пообещали: выдашь сообщников — не расстреляем; станешь запираться — прощайся с жизнью.

Но каких, собственно, сообщников мог выдать убийца? По одной версии, он назвал-таки Запорожца, заподозрив, что именно «органы» усиленно наталкивали его, Николаева, на совершение политического убийства. Но более правдоподобной кажется другая версия (ее подтверждает дальнейший ход событий): Николаев называл в качестве своих сообщников всех, с кем у него были в жизни какие бы то ни были счеты. Неудивительно, что первым он назвал Котолынова, кровно его обидевшего. Помните? «Прошу откомандировать меня в Техартшколу. Николаев» — «Отказать. Котолынов».

В тюремной камере Николаев покушался на самоубийство. Поэтому его ни на минуту не оставляли одного: под видом арестованного в камеру был подсажен сначала один, затем другой чекист. Поначалу роль «наседки» исполнял некий Кацафа. Утром, 4 декабря, будучи «вызван на допрос», он доложил заместителю Ягоды Агранову, возглавившему следствие, что Николаев-де спал неспокойно, разговаривал во сне и произнес, между прочим, такую вполне членораздельную фразу: «Если арестуют Котолынова, беспокоиться нечего, — он человек волевой, а вот Шатский может всех выдать». Агранов сразу же с торжеством сообщил Сталину: «Агентурным путем со слов Николаева Леонида выяснено, что его лучшими друзьями были троцкисты — Котолынов (Иван Иванович) и Шатский (Николай Николаевич)... Эти лица враждебно настроены к тов. Сталину... Котолынов известен Наркомвнуделу как бывший активный троцкист-подпольщик».

Трудно представить себе более наглядное и бессовестное «накручивание» обвинений. Котолынов в свое время (в 20-е гг.) действительно участвовал в «новой (зиновьевской) оппозиции», но никогда не был троцкистом.

Итак, убийца во сне «назвал своих сообщников». Но на допросах 4 и 5 декабря он держался — по формулировке Агранова — «крайне упорно», настаивая на том, что он — «единственный исполнитель акта над Кировым», и лишь 6 декабря, когда его допрашивали в течение суток семь раз (!) трое сменявших друг друга следователей — Миронов, Дмитриев и сам Агранов, в ответ на повторяющееся, как заклинание, обещание сохранить ему жизнь «в случае чистосердечного признания» показал, что да, на террористический акт его толкали Котолынов и Шатский.

Оба они были арестованы еще накануне, 5 декабря. 6-го круг арестов продолжал расширяться — в НКВД были препровождены бывшие комсомольские активисты Соколов, Юскин и Румянцев, которых Николаев знал с детства. После чего Николаев отказался впредь давать показания и объявил голодовку. Его, тем не менее, вытащили силой из камеры и доставили в следственный кабинет. Когда его волокли по коридорам тюрьмы, непосредственно примыкавшей к «Большому дому» (зданию управления НКВД), он отбивался и кричал: «Это я, Николаев! Меня мучают, запомните!».

7 декабря последовал арест Антонова, 8-го — Звездова, Ханика, Толмазова. Все они работали в райкоме комсомола Выборгского района Ленинграда в то время, когда там подвизался Николаев, — в этом была их единственная вина, а точнее сказать — беда: он их помнил, их и называл. 10 декабря арестовали и вовсе малознакомых ему людей — Мясникова, Левина, Сосицкого, Сергея Мандельштама. Всех их следствие именовало «зиновьевским охвостьем в Ленинграде».

Теперь, по логике, наступила очередь самого Зиновьева и его давнего единомышленника Каменева. И действительно, обоих арестовали в Москве 16 декабря. А заодно с ними — еще тринадцать человек как «активных участников зиновьевской оппозиции». А затем в Ленинграде, Москве и других городах стали уже сотнями хватать «зиновьевцев-каменевцев».

Одновременно НКВД — явно по указке Сталина — делает попытку протянуть ниточку от Николаева к Троцкому, высланному за границу. Фабрикация выглядит так: в Ленинграде еще существовали в то время иностранные консульства, и, в том числе, консульство Латвии. Консулом этой страны был некто Бисениекс. Цепляясь за жизнь, уже во всем подчиняющийся подсказкам следователей Николаев показывает: да, он получил «на свою контрреволюционную деятельность» от Бисениекса 5 тысяч рублей. Консул, конечно, лишь передаточная инстанция, — деньги идут от Троцкого...

Эта версия нашла красочное отображение, в частности, в написанном и опубликованном «по свежим следам» стихотворении ленинградского поэта Бориса Корнилова7, где живописуется мнимое свидание Николаева с деятелями «контрреволюционного подполья», якобы подкупившими его и благословившими на убийство Кирова. В изображении поэта гнусный заговорщик спускается по лестнице, снабженный револьвером и крупной суммой для вербовки соучастников:

И на каждой ступеньке

бьют по ногам:

слева — потные деньги,

а справа — наган.

Взвинчиваемый радио и печатью психоз «масс» достиг в это время апогея: по всей стране, а в первую очередь в Ленинграде, клокочут собрания и митинги. Трудящиеся «разоблачают» затаившихся «врагов рабочего класса», гневно требуют казнить уже арестованных...

Первые 14 обвиняемых по делу об убийстве Кирова — я их перечислил выше — были судимы в Ленинграде выездной сессией Военной коллегии Верховного суда СССР. Закрытый процесс начался в 14 часов 20 минут 28 декабря и шел до 6 часов 40 минут 29 декабря. Сталин заранее указал: всем обвиняемым должна быть одна мера — расстрел. Таким был и приговор.

«Обманули! — крикнул по оглашении приговора Николаев. При этом он бился головой о барьер, ограждавший скамью подсудимых. — Не может быть! Обманули!»

В самом деле — ему же обещали сохранить жизнь, если он «выдаст сообщников». Он ведь стольких назвал!..

В то же утро — 29 декабря — все приговоренные были расстреляны. Что же, им не дали даже подать прошение о помиловании?

Разумеется, нет. Уже 3 декабря Политбюро ЦК ВКП(б) приняло постановление о чрезвычайных мерах против «контрреволюционного террора». Арестованных по обвинению в причастности к террористическим актам, за чем обязательно следовал смертный приговор, это постановление лишало права ходатайствовать о помиловании. А раз так — «органам Наркомвнудела» предписывалось «приводить в исполнение приговоры о высшей мере наказания... немедленно по вынесениии судебных приговоров». И вдобавок — «дела слушать без участия сторон».

Наступила пора откровенного и наглого беззакония, юридического «беспредела». Ей было суждено продлиться двадцать лет — до смерти Сталина.

23 января 1935 года та же Военная коллегия Верховного суда рассмотрела дела сотрудников Ленинградского управления НКВД, обвинявшихся в «преступной халатности при охране государственной безопасности», и приговорила 9 человек к заключению в концлагерь на срок от двух до десяти лет (в дальнейшем все они были расстреляны).

Новый начальник Ленинградского управления НКВД Заковский рапортует Москве:

«С 1-го декабря (1934) по 15 февраля 1935 г. всего было арестовано по контрреволюционному троцкистско-зиновьевскому подполью — 843 человека...

По социальному происхождению лишь пятеро принадлежали к дворянству и трое — в прошлом церковные служители».

Однако с начала 1935 года, уже при новом первом секретаре Ленинградского горкома и обкома Жданове, сменившем Кирова, развернулась свирепая «чистка» города от «бывших людей» — остатков дворянства, царского офицерства, духовенства, купечества и т.д. Началось то, что в народе получило название кировский поток, ибо власти разыгрывали все ту же «кировскую карту», утверждали, что город чистят от потенциально контрреволюционных элементов, дабы лишить их возможности впредь совершать нечто подобное убийству «незабвенного Мироныча».

Судьба родственников убийцы

После задержания и установления личности Николаева были арестованы его прямые и более отдаленные родственники — мать, Мария Тимофеевна, 64 лет; брат по матери и его жена; старшая и младшая сестры, муж младшей сестры, двоюродный брат Николаева и даже его сосед по квартире (!) — киномеханик Горбачев. Одновременно арестовали жену Николаева — Мильду Петровну Драуле, ее сестру Ольгу, мужа той и даже брата мужа.

Секретарю ЦК ВКП(б) товарищу И.В.Сталину

9 марта с.г. выездная сессия Военной коллегии Верховного суда СССР под моим председательством рассмотрела в закрытом судебном заседании в г.Ленинграде дело о соучастниках Леонида Николаева: Мильды Драуле, Ольги Драуле и Романа Кулинера.8

Мильда Драуле на тот вопрос, какую она преследовала цель, добиваясь пропуска на собрание партактива 1 декабря с.г. (следует: 1934 г. — И.К.), где должен был делать доклад т.Киров, ответила, что «она хотела помогать Леониду Николаеву». В чем? «Там было бы видно по обстоятельствам». Таким образом, нами установлено, что подсудимые хотели помочь Николаеву в совершении теракта.

Все трое приговорены к высшей мере наказания — расстрелу.

В ночь на 10-е марта приговор приведен в исполнение.

Прошу указаний: давать ли сообщение в прессу.

В.Ульрих

11 марта 1935 г.

«Сообщения в прессе» не последовало.

Какая судьба постигла остальных родственников Николаева? Кто-то из них был расстрелян в том же 1935 году; кто-то (в частности, старшая сестра) — «с запозданием», в 1938-м; иные отделались заключением в концлагерь, что до конца жизни означало клеймо «репрессированного».

Народный комиссар внутренних дел Ягода — неизвестно, принимал ли он участие в заговоре, или Сталин доверился лишь Запорожцу — был обвинен в организации убийства Кирова, Горького, Менжинского, Куйбышева и других преступлениях и расстрелян в 1938 году (проходил по делу так называемого «правотроцкистского блока»). В 1939-м расстреляли упоминавшегося выше Заковского — одного из наиболее деятельных организаторов позорного «кировского потока».

Так Сталин покончил со всеми, кто знал или мог знать о подоплеке смольнинского убийства.

4Второй — Лев Фомич Буковский, 1896 г.рождения, член партии с 1916 года. Погиб в период «большого террора» — в 1937 году.

5Из воспоминаний работника Ленинградского обкома комсомола А.К.Тамми, в дальнейшем осужденного и проведшего почти 20 лет в сталинских лагерях.

6Не знаю, как кому, а мне это происшествие очень напоминает гибель Освальда, убийцы Кеннеди: его тоже поспешили убрать. Когда его вели на допрос, на его пути неожиданно возник «Руби» — и прикончил убийцу. Вскоре ушел на тот свет и «Руби»... И после этого нам еще говорят, что «убийство века» — убийство ли Кирова, или того же Кеннеди — было не результатом заговора, а осуществлено преступником-одиночкой, который действовал по собственной инициативе.

7Муж поэтессы Ольги Берггольц. Погиб в сталинских застенках три с половиной года спустя.

8Ошибка в тексте документа. Речь идет о муже Ольги Драуле; его фамилия — не Кулинер, а Кулишер.