Юбилей практического интернационализма

Россия обвиняет Украину во всех грехах: и в продаже оружия Грузии, и в кражах газа, и в стремлении в НАТО. И даже в спекуляции темой Голодомора... Москва хладнокровно и цинично относится к гибели миллионов и хочет, чтобы голод 1932—1933 гг. поскорее забыли. Но для многих из нас он стал черной страницей семейной истории. Мы помним, чьей рукой и по чьему сценарию эта страница была написана! Каждой украинской семье с сельскими корнями есть что вспомнить и по прошествии 75 лет. До самой смерти отец переживал, что не удержался и съел мамину долю хлеба — был не по годам рослым и особенно страдал от голода. Кусок хлеба на день — в богатом украинском селе, после нэповского процветания!

Дом деда стоял напротив сельсовета, и много чего повидал отец в том страшном году. Каждое утро туда свозили и сносили умерших от голода, грузили на подводы и везли в степь. Подвалы и коморы опустели, в селе не осталось ни коров, ни коз, ни кур, ни голубей, ни кошек, ни собак. Только люди. Одни умирали безропотно, другие теряли все человеческое. Матери, понимая, что всех не спасешь, решали, кто из детей останется жить, и кормили только их. Людоедство. Трупы на станции — за спасением стремились в города, но войска не пускали.

Васильковка на Днепропетровщине — старое казацкое село, ему уже три века. Культура погребений, «любовь к отеческим гробам» — показатель общей культуры. В селе были три ухоженных кладбища: православное, еврейское и баптистско-лютеранское. Лишь самоубийц и цыган погребали в степи, без обрядов. Но в 1933-м о любви и культуре забыли, и братские могилы принимали всех подряд, без гробов, на которые не хватало ни досок, ни сил, без разбора заслуг, веры и национальности. Истинный символ советской власти вовсе не серп с молотом и даже не автомат Калашникова, а братские могилы!

Первые сомнения в этой власти заронил во мне дед, человек большого ума и незаурядного инженерного дарования. Это он привез в село дизель-генератор, а затем построил ГЭС на Волчьей! Он, без коммунистов и ГОЭЛРО, зажег первые лампочки в селе, а может быть, и в Украине, после гражданской войны — лампочки Ильича, Кондратия Ильича Кирпичева. Он же первым сел за руль трактора. Впоследствии его выбрали председателем сельсовета.

В большом и богатом селе проводились три ярмарки, была школа-десятилетка, спортсмены славились на всю Украину. Мой высокий, метр восемьдесят пять, отец стоял лишь четвертым по росту в своем восьмом классе на уроках физкультуры! 16 лет ему исполнилось 20 июня 1941 года…

При нэпе село расцвело — электричество, кооперативы, трактора (они до колхозов появились). Но уже в 1929 г. самых энергичных и предприимчивых, создававших кооперативы и покупавших «Фордзоны», раскулачили и сослали в Сибирь. Причем комбедовцы (всегда и везде найдутся люмпены, маргиналы, отбросы общества, ленивая и злобная пьянь) старались замарать соучастием и повязать круговой порукой всех. «Кулаков» высылали налегке, не дав ничего взять с собой, — и тут же, не успев сдать конвою, грабили и разоряли опустевшее семейное гнездо. Самое ценное комбедовская шваль тянула себе, но и соседей страдальцев, увозимых на сибирскую Голгофу, принуждали брать чужие вещи: утварь, мебель, одежду, дет­ские игрушки. Отказавшихся причисляли к подкулачникам и отправляли следующим этапом. Отец запомнил эти сцены, детская память фотографична, помнил он и детское лоскутное одеяльце, которое заставили взять мою бабушку. Им никто никогда не укрывался…

Мне антипатичен собиратель земли русской Александр Солженицын, но он верно писал о репрессиях 1937-го, ставших символом террора лишь потому, что тогда сталинские головорезы взялись за соратников по революции, гражданской войне. Однако сотни тысяч троцкистов и прочих политических, смытых в трубы ГУЛАГа по 58-й статье, — лишь пена на поверхности крестьянского, многомиллионного потока начала 30-х годов!

Напрасно каждый вечер дед включал свой генератор и давал электричество — никто не зажигал света. Село затаилось. По улицам сновали доносчики, заглядывали в окна, но ставни закрывать было нельзя. Даже занавески боялись задергивать! Выслеживали не заговорщиков против власти, хотя многих обвиняли и в этом. Высматри­вали, кто что ест, не спрятал ли кто зерна. Ужинать при свете мало кому хотелось, поэтому село погружалось в советский мрак в буквальном смысле слова.

Дед понял политику в отношении села и Украины — и помог дочерям уехать на Кавказ, где служил во время Первой мировой, а старшего сына направил по военно-морской стезе; тот стал офицером-подводником. Лишь бы подальше от села и Украины. Моего отца осенью 1941-го года он пристроил помощником к пастухам, угонять скот на восток, но коровы далеко не ушли, немцы наступали быстрее. Отец, слава богу, проскочил, хотя пьяные энкавэдэшники из заградотрядов чуть было не застрелили его, куражились, совали в рот ствол нагана, как же — хохол-дезертир! Кто поверит, что верзиле 16 лет.

Но пронесло, отец добрался до Кавказа. Затем семь лет армии — столько служил его призыв. Шоферил — Иран, ленд-лиз, иногда колонны американских «студебеккеров» по четыреста машин шли с интервалом в один час. Полмиллиона машин! Кому сейчас так не нравится Америка? Не будь ее, не на чем было бы добраться до Берлина! И о чем бы пели нынешние посконные патриоты, бессовестно приватизировавшие (точнее – русифицировавшие) память о страшной войне?

В 1945 году умерла его мама, моя бабушка. Ей прочили оперную карьеру и звали учиться в Киевскую консерваторию, но и голод сказался, и противотанковые рвы, десятки километров которых вырыли женщины села. Танки Клейста этих рвов даже не заметили, они пошли на Донбасс прямо через невзорванный мост!

Что удивляло в детстве — как мало у отца сверстников. Выпускники 1941-го года, те самые атлеты, бравшие призовые места на всеукраинских соревнованиях, полегли в полях перед селом — их, необученных, гнали в бой, дав одну винтовку на троих. А отцовских сверстников 1925 года рождения — тех сгубили через два года. Все оставшиеся в оккупации носили несмываемое клеймо, и в 1943—1944 гг. 18-летних украинских мальчишек бросали в бой, не зачислив в списки частей, не приведя к присяге, не обучив основам военного дела, в гражданской одежде — и снова с одной винтовкой на троих. Если это не геноцид, то что?

И что в сравнении с их судьбой двадцатилетнее недоедание? То колхозная нищета, то скудный армейский паек, то послевоенная нищета и голод. Нам трудно понять чувства человека, пережившего страшный голодомор и затем десятилетия «обычного» голода. Мы видели лишь бесхлебье при Хрущеве в 1963 году да пустые полки магазинов в 1992-м, но это далеко не то… В отличие от многих, тоскующих по СССР, отец был умным человеком и не любил ту власть.

Но только в 50-е годы, во время хрущевской оттепели, дед и отец могли позволить себе усмешку или анекдот в адрес власти. Кстати, уже дед отлично понимал, что ни к социализму, ни к Марксу свирепые советы не имеют никакого отношения, что это самородное творчество русского гения. Однажды он в сердцах — читать я начал рано, читал все подряд, в том числе и газету «Правда», и гордился родиной вслух — высказался в том смысле, что кто бы видел и знал тот СССР (тут он крепко выругался, хотя вообще-то не ругался), если бы не русский солдатский сапог и штык. И тогда я впервые заметил, что не все вокруг русские…

Оказалось, что мои сельские дружки говорят не по-русски — в детстве различие языков нисколько не мешает, вот я и не замечал его. Оказалось, что Россия для них — далекая, чужая и не очень приятная страна! Несмотря на то что фамилии многих сельчан заканчивались на «ов». Такие наблюдения не поощрялись, и отец однажды мне это втолковал. Сейчас я его понимаю, помню и отцовские аргументы — весомые, даже увесистые. Владимир Кондратьевич был абсолютно прав и хотел предостеречь нас от излишнего любопытства и ошибок. Очень талантливый, многого добившийся, отец отлично понимал, что способен на большее, но не в этой стране. Чувство собственного достоинства сильно мешало в те времена. Не знаю, как с этим в Украине сейчас…

Большие люди! Таким интересен весь мир, и у деда был первый приемник на селе, а у отца первый телевизор в нашем дворе. Когда Хрущев дал горожанам землю, отец тут же построил дом. Полы еще не были покрашены — он купил письменный стол! За­тем пианино. В начале 60-х — пишущую машинку, портативный чешский «Консул». Тогда для этого требовалось разрешение КГБ и страничка с отпечатками литер. Как же — множительная техника. И книги — сотни, а затем и тысячи книг. Блестящий шахматист, талантливый изобретатель, заслуженный металлург СССР, человек широчайшего кругозора, сделавший себя сам, как говорят англичане.

Лишь в 90-х годах он мне признался, что, несмотря на русских предков, русскую фамилию, русскую культуру, которую преподавали в школе, несмотря на добрую часть жизни, проведенную в России, — никогда не чувствовал себя там своим. Недаром его предки бежали оттуда за волей. Как бы то ни было, говорил он, какой бы сельской и провинциальной ни казалась Украина, как бы далеко на восток, на Кубань и на Амур ни заносило украинцев, а они и там оставались европейцами, у них европейский склад ума, образ жизни, этика и эстетика, они чувствуют и ведут себя как европейцы. Сейчас это называется менталитетом. И наоборот, какой бы высокой ни была русская культура, как бы далеко на запад ни продвигалась Российская империя, а всегда она оставалась и остается Азией.

Причем, удивлялся отец, азиатов такое сравнение может, пожалуй, и обидеть. Не говоря уже о китайцах и японцах с их древней культурой; возьмите хотя бы и татар, виновных якобы в порче нравов русского народа. Но у татар ни пьянки, ни грязного мата, зато врожденная вежливость и уважение к старшим. Этим они похожи на украинцев.

Время идет, и прав Экклесиаст — все возвращается на круги своя. Мы ушли от СССР, от его лживого интернационализма, осыпалась имперская штукатурка, обнажила черты новой России — и оказалось, что именно западные республики скрывали ее истинное лицо. Путинская Россия удивительно быстро превращается в старую свирепую Московщину — и я все менее сознаю себя русским.

В конце концов на Москве свет клином не сошелся, ей никто не давал монополию на русскость. Нас хватало и до нее, и без нее. И украинских русских, и литовских, и новгородских, и поморов, и казаков. И мы отлично без нее обходились! Пока московская раковая опухоль не дотянулась до нас… Русские и сейчас, стоит им эмигрировать в приличную страну, быстро осваиваются и становятся ничуть не хуже аборигенов. Если не они сами, то их дети уж точно.

Вы назовете это русофобством? Не стоит. А что любви нет ни малейшей, так насильно мил не будешь. И дед, и отец прекрасно понимали, что и советскую власть, и голодомор, и массовые репрессии, и трагедию непрерывных войн, и снова голод вкупе с послевоенным геноцидом Западной Украины — все это принесла Москва. Она невинно хлопает голубыми глазами — мол, это не я, это СССР, это мы все вместе! Но я что-то не припомню ни одной республики, по доброй воле вошедшей в состав этого «Союза». Момент истины наступил в 1918 году, когда советская власть оставалась только на землях княжества Ивана III — лесных, нечерноземных областях вокруг Москвы, коренных, нищих землях. Всем остальным, даже русским Черноземья, она и в страшном сне не снилась.

И сейчас — какая может быть любовь к стране, с утра до вечера поливающей грязью соседей, угрожающей им, оскорбляющей их руководителей — и снова удивленно хлопающей глазками — не любят! Ах, так?! Ну, я вам покажу! И показывает — пример православной Грузии, более чем двухвекового союзника, города и села которого громили руками чеченских боевиков (их руки по локоть и в русской крови), еще свеж.

Вот такая конкретная история. Можно вспомнить и больше, но и этого достаточно. Так что не стоит обвинять Украину в спекуляциях на тему голодомора. Для меня это совсем не «спекуляция». Нет никаких сомнений в том, что это был сознательный, целенаправленный геноцид, как нет сомнений и в том, кем он был устроен. И то, что своих же соплеменников также морили голодом, вовсе не оправдание. А отягчающее обстоятельство.