ВОЗВРАЩЕНИЕ НЕИСТОВОГО ДАВИДА БУРЛЮКА

В одной из анкет Давид Бурлюк так охарактеризовал себя: «Один из основоположников футуристической группы в России. Учитель Маяковского. Издатель В. Хлебникова и неистовый проповедник новой революционной литературы в России».

В 1920 г. Бурлюк эмигрировал в Японию, где провел два года. Он оказал большое влияние на современную японскую живопись, и историки искусства считают его родоначальником японского футуризма. В 1922 г. он переехал в США, там он прожил сорок пять лет. Сам Бурлюк величал себя «отцом российского футуризма» и «американским Ван Гогом», а известный американский искусствовед А. Барр сравнил его роль в мировом искусстве с ролью Поля Гогена.

Проживая в США, Бурлюк каждый год устраивал свои персональные выставки. Он мечтал организовать свою выставку на родине (он родился на хуторе Семиротовщина Харьковской губернии, и с Украиной связаны ранние годы его жизни и деятельности) и издать сборник стихов. В начале 60-х годов, не очень понимая реальную ситуацию в период «железного занавеса», он обратился к автору этих строк с «наивным» предложением — «в пику москалям» устроить в Киеве его выставку. Тогда, разумеется, ни о какой выставке не могло быть и речи — «у нас любить умеют только мертвых», сказал один поэт. Лишь в середине 90-х годов были устроены первые выставки его работ — в Уфе, где он жил в 1915—1918 годах; в Киеве, а также в двух столицах — в Петербурге в Русском музее и в московском центре искусств.

И вот теперь в Московском государственном литературном музее состоялась выставка «Цвет и рифма», которую можно назвать выставкой-исследованием. Кроме того в издательстве «Академический проект» в Малой серии «Новой Библиотеки поэта» вышла книга стихов Давида Бурлюка (совместно с братом Николаем), а также в издательстве «Наука» — книга Н. Евдаева «Давид Бурлюк в Америке. Материалы к биографии».

Бурлюк был не только поэтом и художником, но и критиком, теоретиком авангарда, лектором, журналистом и издателем, а главное — организатором радикальной кубофутуристической группы «Гилея» и одним из первых русских авангардистов.

Сам Бурлюк успел многое рассказать о себе, о своих братьях — художнике Владимире и поэте Николае, о своих друзьях и соратниках, о футуризме, о литературной борьбе и о знаменитых современниках — в статьях и воспоминаниях. Многие уникальные документы, посвященные Бурлюку и его единомышленникам-футуристам, зритель увидел впервые.

…В начале декабря 1912 г. в одной из меблированных комнат общежития консерватории, так называемой «Романовки», на углу Тверского бульвара и Малой Никитской, собрались вместе молодые поэты — В. Маяковский, В.Хлебников, А.Крученых и Д.Бурлюк. Они обсуждали и редактировали написанный Бурлюком литературный манифест. В нем поэты объявили себя зачинателями нового направления в искусстве и создателями новой поэтической школы. Через две недели, 18 декабря, был издан коллективный сборник под эпатажным названием «Пощечина общественному вкусу», который открывался одноименным манифестом.

В этом «боевом манифесте» были сформулированы принципы искусства и новая футуристическая эстетика, а также ниспровергнуты все признанные литературные авторитеты — Пушкин, Толстой, Достоевский и символисты. Участник обсуждения манифеста поэт Хлебников так охарактеризовал себя и своих единомышленников в одной из ранних поэм, написанной летом 1912 г.:

Мы — юноши. Мечи

наши остро отточены.

Раздавайте смело пощечины!

Этот сборник буквально взорвал «общественное мнение», и действительно стал звонкой пощечиной «здравому смыслу» и «старому» искусству, созданному до футуристов. Маяковский дебютировал в нем двумя экспериментальными стихотворениями — «Ночь» и «Утро», а Бурлюк напечатал три стихотворения и две теоретические статьи о живописи. Половину сборника занимали произведения Хлебникова (среди них таблица «Взор на 1917 год», где он предсказал «падение России»), которые вскоре стали его «классикой».

На участников сборника обрушились газетные репортеры, критики, а также представители различных литературных группировок. Газетные репортеры прозвали их «футуристами», а сами поэты называли себя «гилейцами» или «будетлянами» (Хлебников). Не было, казалось, ни одного литератора, который бы не откликнулся на скандальный сборник. Основным обвинением, постоянно выдвигаемым против футуристов, было то, что они отвергали традиции русской литературы. Но их декларативный тезис, внешне направленный против классики и ее языковых канонов, был диалектически обращен к ее же авторитету. «Бросая» Пушкина и других классиков с «парохода современности», футуристы в действительности, как сказал один современник, оставляли на «пароходе» их «багаж».

С «Пощечины» начался Sturm und Drang русского футуризма, а лидером этого движения и главным «провокатором», как его назвали бы сегодня, стал Давид Бурлюк. Многие скандальные футуристические акции проходили при его непосредственном участии, а имя его стало нарицательным. «Осторожный» Александр Блок, внимательно присматривался к скандальным футуристам и в своем дневнике 25 марта 1913 г. записал: «Футуристы дали прежде всего Игоря Северянина. Подозреваю, что значителен Хлебников. Е.Гуро достойна внимания. У Бурлюка есть кулак. Это — более земное и живое, чем акмеизм». Бурлюк не только активно участвовал в становлении русского авангарда (термин появился позднее), но и был одним из его признанных вождей.

В поздних записных книжках (1922) Хлебников не без иронии писал: «О природе дружбы. Существуют ли правила дружбы? Я, Маяковский, Каменский, Бурлюк, может быть, не были друзьями в нежном смысле. Но судьба сделала из этих имен один веник». Затем он посвятил лидеру футуристов большое стихотворение «Бурлюк», в котором создал впечатляющий портрет своего старшего друга.

На выставке можно увидеть редчайшие футуристические издания, в которых участвовал Бурлюк и которые он сам издавал — «Студия импрессионистов», «Садок судей», «Затычка», «Молоко кобылиц», «Первый журнал русских футуристов», «Ржаное слово» и другие, а также афиши публичных выступлений футуристов 10-х годов. Среди этих книг уникальная первая книга стихов самого Бурлюка «Лысеющий хвост» (Курган, 1919) с автографом, которая сохранилась всего в нескольких экземплярах, ее не было у самого автора.

На выставке Бурлюк впервые представлен и как журналист — целый стенд посвящен его многолетнему сотрудничеству с нью-йоркской газетой «Русский голос». Он печатал в ней свои стихи, рассказы, репортажи о культурной жизни в США, информацию о событиях в СССР и т. п. В наших библиотеках нет полного комплекта этой газеты и до сих пор не собраны все мемуарные очерки Бурлюка, опубликованные в ней, в том числе о Маяковском и о других футуристах.

Давид Бурлюк вместе со своими друзьями художниками В.Пальмовым и В.Фиалой экспортировали футуризм в Японию. В 1927 г. известный искусствовед Н.Пунин побывал в Японии с выставкой русских художников и в письме к Н. Гончаровой отметил «известное влияние» Бурлюка на японских художников.

Отдельные стенд и витрина посвящены материалам, свидетельствующим о его дружбе с Маяковским. Среди них два портрета Бурлюка, нарисованные Маяковским в 1915 г. в гостях у К.Чуковского, а также два портрета первого революционного поэта, выполненные «отцом русского футуризма» в 1925 г., когда Маяковский находился в США. Экспонируются две небольшие книги Маяковского, изданные и оформленные Бурлюком, — «Солнце в гостях у Маяковского» и «Открытие Америки», иллюстрации к этим книгам и др.

Приведу два уникальных документа.

Вот фрагмент из письма Бурлюка в Москву общему другу поэту Василию Каменскому, написанного, очевидно, в 20-х числах апреля 1930 г. — первая непосредственная реакция на сообщение о самоубийстве Маяковского: «Дорогой, милый Васенька. Еще и недели не прошло со времени прихода из Москвы трагической вести о «само-дуэли» Володи. В течение целой недели пришлось мне как журналисту ежедневно бередить себя переживанием деталей смерти, приходивших из Москвы по телеграфу в различные американские газеты. О смерти Володи в нашей семье сделалось известно ранее других читателей, в понедельник в 10 ч. утра (14 апр.) из газеты «Таймс» нам позвонили по телефону, сообщая кровавый ужас саморасправы буйного великого друга нашего. Где ты был в этот трагический день — в Москве или же где-нибудь бродяжил на необозримых просторах нашей родины?»

Приблизительно в те же дни сам Каменский послал Бурлюку письмо, в котором подробно рассказал о последних днях Маяковского. Оно было впервые напечатано в 1962 г. в журнале Color and Rhyme (№ 48), который издавала жена Бурлюка в Нью-Йорке. У нас это письмо не было опубликовано.

В нем Каменский сообщал: «Ты, конечно, знаешь из газет о самоубийстве Володи Маяка, как мы его звали. Да, брат, столь неожиданно все это случилось, что мы, его друзья юности, и в эти часы (прошла неделя) остаемся потрясенными до жути и говорить об этом еще тяжело, страшно, больно. Слова тут беспомощны и жалки. И ты прости, что сейчас я не могу об этом сказать, как следовало бы. Очень взволнован. Молчу. Думаю. Разговариваю. Теряюсь в мыслях, путаюсь в его судьбе. 12 апреля, когда была заготовлена предсмертная записка, я обедал с ним в столовой, и мы пили вино — он — красное, я — белое. Он был нежен, называл меня «Васичкой» и звал играть на бильярде, но вел себя крайне рассеянно, нервно, беспокойно. Метался духом. Блуждал глазами поверх всего, как бы вглядывался вдаль. После обеда (собственно он не обедал, а только пил «Сен-Жульен» — свое любимое вино) мы расстались. Поздно вечером мы ужинали в Союзе, Володя появился в пальто (в дверях входа в зал), подозвал меня и спросил, с кем сижу. Объяснил. Он ушел. 13-го встретились на Тверской около моего жилища — я шел обедать. Он сказал, что может зайдет туда. Не зашел. Вечером он был в гостях до 2-х часов ночи, где была Полонская с мужем актером Яншиным. Она — дочь умершего «короля экрана» Полонского. Я знал ее девочкой. Этой зимой Володя сдружился с Норочкой и мужем. После 2-х часов ночи Володя прибыл домой на квартиру. Встал рано. Принял ванну. Побрился. В 9 часов утра заехал к Полонской, чтобы проводить ее в театр на репетицию. По дороге они заехали к Володе (Лубянский проезд, 3), и тут в 10 ч. 15 мин. он застрелился (прямо в сердце). Мне позвонили <...> Вскоре я видел его лежащим на постели. Он будто спал, откинув голову в сторону, по-детски... Казалось, вот-вот проснется от всех наших рыданий. Его сестра Оля в истерике читала стихи Володи: «Мама, мама, у меня пожар сердца...» (Помнишь: ведь при нас это он написал и читал: «Ваш сын прекрасно болен»). Пожаром сердца он горел всю жизнь и сгорел быстро. Ты же, учитель его, не знаешь, как он бушующе горел всю жизнь и сгорел быстро <...> Ты знаешь, как мы связаны с аудиторией Политехнического, где под твоим предводительством проходили наши футуристические вечера, где так ярко блистала исполинская фигура Володи Маяка...».

Сейчас, когда опубликованы воспоминания В.Полонской и ряда других современников поэта, мы многое знаем о последних днях его жизни. Но эти письма близких друзей поэта — Д.Бурлюка и В.Каменского — представляют особо ценный и малоизвестный материал и позволяют приблизиться к разгадке самоубийства Маяковского, тайну которого вряд ли когда-либо удастся до конца разгадать.

Здесь же экспонируются портреты трех «прекрасных дам», в которых был влюблен Маяковский в разные времена и с которыми также был знаком и Бурлюк. Во время пребывания Маяковского вместе с Бурлюком и Каменским в январе 1914 г. в Одессе он влюбился в Марину Денисову, и она стала одним из прототипов героини в поэме «Облако в штанах» (1915 г.). И Маяковский, и Бурлюк одновременно нарисовали тогда ее портреты.

Во время первого приезда в Москву из США в 1956 г. Бурлюк написал три портрета Л.Брик, которой Маяковский посвятил все свое собрание сочинений. На одном из них Бурлюк сделал примечательную надпись: «Я проехал 4003 мили, чтобы написать портрет Лили...»

И наконец, в 1925 г., когда Маяковский приехал в Америку, Бурлюк постоянно сопровождал поэта и был его переводчиком, так как автор «Облака в штанах» не знал английского языка. Во время одной из поездок Бурлюк нарисовал портрет Е.Джонс (урожденной Зиберт), с которой у первого революционного поэта был роман и которая родила ему, как сравнительно недавно выяснилось, дочь. Вероятно, строки из стихотворения «Вызов» обращены к Элли Джонс: «Мы целуем — беззаконно! — Над Гудзоном ваших длинноногих жен». Но Бурлюк считал, что эти строки навеяны романом поэта со скульпторшей Элен Галуа. «Донжуанскому» списку своего друга Бурлюк посвятил отдельную статью, которую впервые опубликовал Н.Евдаев в упомянутой книге о художнике. Бурлюк вспоминал об «американском» романе Маяковского:

«В августе месяце Маяковский привел меня в бедную квартиру (Рейл-роад стайл) в районе Гринвич Вилладж, вблизи дома на 5-й <авеню> в кв., где он жил (дом № 25), и познакомил с Елизаветой Петровной Джонс. Она была, видимо, замужем — за американским журналистом. Мистер Джонс был постоянно в разъездах, и Маяковский часто брал мисс Джонс с нами; мы дважды втроем ездили в Кемп «Не журись», рабочий (еврейский) (лагерь. — А.П.), первый раз приблизительно 10 сентября, Маяковский написал стихотворение об этом рабочем лагере 20 сентября. Первый раз погода была чудесная. Теперь — лил дождь, и мы просидели — я, Елизавета Петровна и Маяковский целый день в палатке. Я и В.В. нарисовали мисс Джонс <...> она была недовольна погодой — сердилась. Маяковский нарисовал «Лизу» — бедная Лиза — «не в духах…».

<…> В Москве в 1956 году близкие знакомые рассказывали мне, что весной 1926 года, в апреле-мае месяце, Елизваета П.Джонс просила у Маяковск<ого> материальной поддержки — так как перед рождением ребенка (девочка) она разошлась с мужем. Маяковский — в виду трудностей с валютой — не мог, вероятно, помочь бедной Лизе».

Бурлюк нарисовал в этот день три ее портрета, один из них подарил Элли Джонс, другой передал коллекционеру Н.Никифорову в Тамбов, а третий — в Литературный музей.

Дочь поэта Патриция Томпсон выпустила книгу о романе своей матери с Маяковским Mayakovsky in Manhattan. A Love Story (1993). Сейчас эта книга готовится к изданию на русском языке.

В числе представленных на выставке картин имеется несколько ранних пейзажей, написанных в селе Чернянка, около Херсона, где проживало все большое семейство Бурлюков. Сам художник называл эту местность, по Геродоту, «Гилеей», отсюда и название группы футуристов, организатором которой был Давид Бурлюк.

В 60-х годах автор этих строк переписывался с Бурлюком. Он охотно откликался на все мои вопросы о Маяковском, Хлебникове и других, присылал книги и журналы, в которых печатались материалы о русском авангарде.

Я собрал и послал фотографии всех его работ, находящихся в музеях и частных собраниях Киева. В то время переписка с заграницей была чревата всякими последствиями, многие журналы и книги не доходили. Как-то раз я пожаловался Бурлюку, что посланные им журналы изъяты компетентными органами. И Бурлюк нашел такой остроумный выход. На очередном посланном мне журнале Color and Rhyme он непосредственно обратился к этим органам, сделав на журнале такую надпись: «Dorohoy dryg zensor — это издание ваших искренних друзей, учителя и друга Вл.Маяковского. Почему Вы не допускаете его на нашу Родину?» Бурлюк был мастером таких экстраординарных жестов, и этот номер журнала дошел.

В одном из последних писем на родину, когда Бурлюку исполнился 81 год, он писал: «Я с 6-го марта по июль месяц был смертельно болен. Теперь поправляюсь. 40 дней не мог писать красками. Я должен писать все время». И, действительно, он работал до последней минуты. Настоящая выставка — значительный шаг в деле изучения жизни и творчества Давида Бурлюка.