Имя С.Мотовиловой (1881—1966) мало из- вестно в литературе. В конце 60-х гг. Виктор Некрасов, работавший над циклом мемуарных очерков, впоследствии озаглавленных «Маленькие портреты», в очерке о К.Чуковском вспоминал о своей тетке — Софье Николаевне Мотовиловой, которая много лет переписывалась с Чуковским. Под влиянием Мотовиловой Некрасов, как он сам признавался в одной из последних своих повестей, стал профессиональным писателем. В очерке о Чуковском он писал: «В каждую свою поездку в Москву я получал от нее «спецзадание». То отвезти В.Бонч-Бруевичу — редактору сборников «Звенья» — ее мемуары (они появились в «Новом мире» только через тридцать лет), то передать переписку Ленина с Мартовым, то зайти к Н.Крупской <…> и передать ей письмо с просьбой разобраться в какой-то вопиющей несправедливости, то посетить вдову В.Ногина или разыскать в Москве дореволюционного теткиного друга С.Андропова, к которому она ездила в ссылку в Усть-Сысольск, и т.д., и т.д., и т.д. …»
В начале 60-х годов в Киеве автор этих строк был хорошо знаком с Мотовиловой и часто навещал ее в маленькой комнате в «вороньей слободке» — коммунальной квартире № 7 дома № 38 по ул. Горького (бывшая Кузнечная). В этой квартире после войны жил со своей мамой Зинаидой Николаевной будущий автор «В окопах Сталинграда», здесь же он работал над повестью о войне, которая вскоре принесла молодому офицеру славу.
Софья Николаевна происходила из семьи родовитого сибирского помещика Н.Мотовилова. Образование получила в основном за границей — училась в Лозанне, Веймаре, на философском факультете Лейпцигского университета, во Франции, Италии и Англии изучала основные европейские языки, а также иврит, чтобы читать Библию в оригинале. В 1915 г. училась на библиотечных курсах в университете имени Шанявского в Москве. С осени 1918 г. жила в Киеве, и вся ее дальнейшая жизнь связана с библиотечной работой. В 20-х годах работала в консультационном отделе библиотеки Украинской Академии наук.
В 1963 г., когда Мотовиловой исполнилось восемьдесят два года, в «Новом мире» (№ 12) были напечатаны ее воспоминания «Минувшее». В них она писала: «Я жадно стремилась к «праведной» жизни, присматривалась к окружающему... Меня интересовала больше всего человеческая личность. Всякий протест против существующего строя, всякие поиски путей манили меня. Я глубоко презирала обыденщину, мещанство… Стоило при мне назвать человека, боровшегося против существующего строя, как я немедленно старалась с ним познакомиться».
Ненасытным интересом к жизни и разнообразием духовных запросов и объясняется широкий и пестрый круг ее знакомств.
Софья Николаевна всю жизнь вела дневник и обширнейшую переписку. Среди ее корреспондентов — В.Короленко, В.Чертков, В.Фигнер, В.Брюсов, Л.Хавкина, С.Сергеев-Ценский, Д.Бурлюк, В.Бонч-Бруевич и многие другие известные люди.
Еще будучи шестнадцатилетней гимназисткой, 31 декабря 1897 г. она встретилась с Л.Толстым и обратилась к нему с традиционными русскими вопросами — что делать и как жить дальше. И в этот же вечер описала разговор с великим писателем в своем дневнике.
Долгое время кумиром Мотовиловой был Ф.Ницше, она видела его в Веймаре, в последний год его жизни.
В Женеве она встречалась с Г.Плехановым, бывала на выступлениях Л.Троцкого.
Летом 1918 г. Мотовилова работала в Москве в библиотечном отделе Наркомпроса, где познакомилась с Борисом Пастернаком.
О кратком периоде, когда Пастернак служил в этом отделе (июль — сентябрь (?) 1918 г.) почти ничего не известно. Сохранились лишь два документа, свидетельствующие об этой службе поэта. Его имя значится в отчете Московского библиотечного отделения Наркомпроса от 7 сентября 1918 года: «…Отделение ныне функционирует в составе следующих лиц: заведующий отделением — В.Я. Брюсов <…> секретарь — <Б.Л.> Пастернак, отказавшийся от своей должности с 16 августа». В этом отчете названа и Мотовилова: «Эмиссары — Я.Голосовкер, оставивший свою должность по болезни 1 сентября, С.Мотовилова с 17 июля, В.Нилендер — с 1 сентября». Второй документ — список эмиссаров библиотечного отдела на сентябрь 1918 г., состоящий из одиннадцати фамилий. В нем указаны Б.Л. Пастернак (с 26 июля работает, утвержден с 1 сентября) и С.Мотовилова.
Через тридцать восемь лет, в сентябре 1956 г., Мотовилова возобновила недолгое знакомство с поэтом. Возникшая переписка совпала с началом последнего, самого трудного периода в жизни Пастернака, когда журналы «Новый мир», «Знамя», затем и Гослитиздат отказались опубликовать роман «Доктор Живаго», — главную книгу его жизни, как он сам считал, и когда появились первые признаки смертельной болезни.
О своих встречах с Пастернаком в 1918 г. она упомянула в мемуарном очерке о Брюсове, который послала своему корреспонденту. Несмотря на собственные проблемы, Пастернак сразу же откликнулся на просьбу Мотовиловой. Именно об этой неудавшейся попытке Пастернака напечатать очерк Мотовиловой идет речь в публикуемых здесь письмах поэта. Но содержание писем не ограничивается только этой темой. Переписка добавляет новые штрихи к биографии поэта — это и малоизвестные сведения о его работе в государственном учреждении в 1918 г., и новые факты о его взаимоотношениях с Брюсовым, и психологическое состояние поэта в самом начале травли из-за романа.
Первое письмо Пастернака к Мотовиловой — ответ на ее воспоминания о Брюсове и о совместной службе в 1918 г. в библиотечном отделе.
30 сент<ября> 1956 <Переделкино>
Глубокоуважаемая госпожа Мотовилова!
Вы не раскрыли свои инициалы (С.Н.), я думал было по догадке назвать Вас Софией Николаевной (в таком случае Вы сегодня именинница, и я Вас поздравляю) — и не решился. Извините меня.
Я прочел Ваши воспоминания. Мне они очень понравились своей живостью и непосредственностью. По-моему, так и надо писать. Хотя все относящееся к Брюсову в воспоминаниях не так существенно, я попрошу отдать их в журнал «Литературное наследие» и там пристроить. Не возлагайте, пожалуйста, особых надежд на меня. В кругах официальных я отнюдь не авторитет и в отношении рекомендации скорее величина отрицательная.
Оттого и роман мой долго еще не сможет появиться, как чересчур далекий по духу от принятых установок.
Когда я начал читать Ваши страницы о библиотечном отделе сердце у меня сжалось: вот-вот, думаю, напорюсь на что-нибудь неприятное. (Впрочем, тогда бы Вы рукописи мне не послали). Спасибо Вам, что помянули меня так мило.
Мне кажется, я вижу Вас в том далеком прошлом, но, м<ожет> б<ыть>, это обман воображения после прочитанного у Вас, имени же отчества Вашего я не мог восстановить.
От души Вам всего лучшего.
Ваш Б. Пастернак
Благодарные слова Пастернака: «Спасибо Вам, что помянули меня так мило» относятся к «библиотечным» фрагментам из воспоминаний Мотовиловой о Брюсове, которые в печатной редакции (в 1963 г.) были изъяты. В первые годы после смерти Пастернака, несмотря на то что в 1961 г. уже был издан сборник его произведений, еще действовало негласное указание секретариата Союза писателей и ЦК КПСС не упоминать в статьях и мемуарах его имя в положительном контексте.
Во втором лаконичном письме к Мотовиловой от 19 октября 1956 г. Пастернак сообщал, что передал в «Литературное наследство» воспоминания о Брюсове со своей рекомендацией (ее пока не удалось разыскать).
19 окт<ября> 1956 г <Переделкино>
Глубокоуважаемая София Николаевна!
Я рукопись с соответствующей рекомендацией передал в «Лит<ературное> Наследие» Сергею Александровичу Макашину и рассказал ему о моем впечатлении.
По прошествии некоторого времени запросите его письмом о том, когда они думают напечатать «Воспоминания».
Адрес журнала: Москва, Волхонка, 18, Редакция журн<ала> «Литературное Наследие».
Желаю Вам успеха.
Ваш Б.Пастернак
Третье письмо, самое значительное, Пастернак послал 15 февраля (вскоре после своего дня рождения — 10 февраля). В нем он подробно писал о гнетущей ситуации вокруг него, о почтовой блокаде, продолжающейся три-четыре месяца и резко изменившей его жизнь.
Но почему Пастернак решился на откровенность с малознакомым адресатом?
В нем поэт упоминал о своем предыдущем, «слишком подробном» и поэтому неотправленном, письме, написанном месяц назад, 15 января. Как следует из его февральского письма, это неот- правленное было спровоцировано письмом Мотовиловой, текст которого, к сожалению, мне не известен. Но из аннотации к нему, предоставленной мне Е.В. Пастернак, можно приблизительно восстановить его содержание. В этом письме, датированном 12 января, С.Н. благодарила поэта за пересылку Макашину своих мемуаров. Но бурную реакцию поэта в ответном январском письме вызвало, вероятно, не само письмо Мотовиловой, а вложенный в него фрагмент из какой-то статьи или письма, присланный С.Н. из Италии. Пастернак в своем ответе конспиративно назвал итальянского корреспондента Мотовиловой «студентом».
Некий «студент» — молодой итальянский русист Витторио Страда, ныне известный исследователь русской литературы, а в то время аспирант филологического факультета МГУ. В 1955 г. он перевел на итальянский язык роман В.Некрасова «В родном городе» и выпустил его в издательстве Эйнауди. Он заочно познакомился (по переписке) с Некрасовым, а через него и с Мотовиловой и стал с ней переписываться. Вероятно, в этом фрагменте из статьи или письма шла речь о «фантасмагориях», как выразился, связанных с подготовкой к изданию романа в Италии.
Этими событиями вокруг романа и какой-то сложной двойной игрой, затеянной властями, чтобы предотвратить предстоящую его публикацию в Италии жил Пастернак в последние месяцы.
Подробно и с характерной для поэта чрезмерной эмоциональностью и открытостью он, видимо, написал Мотовиловой о своих обстоятельствах и переживаниях, но не рискнул доверить это послание советской почте и не отправил письмо.
Январское письмо было написано в «благополучные» дни — 7 января 1957 г. поэт заключил с Гослитиздатом договор на издание романа, в том же месяце был подписан к печати однотомник его стихов в этом же издательстве. Тогда же — 9—17 января — в беседах с французской слависткой Жак- лин де Пруайяр возник проект перевода романа на французский язык и издания его во Франции.
Но, как теперь стало известно из недавно опубликованных документов, Пастернак прекрасно понимал, что договор с Гослитиздатом на издание романа был уловкой, двойной игрой властей, затягивающих время, чтобы предотвратить публикацию романа в Италии. Именно в февральские дни он вместо январского неотправленного письма написал Мотовиловой другое — с рассказом о своей судьбе и судьбе романа. В это время он также обдумывал и текст телеграммы к Фельтринелли, которую «гослитовское» начальство уговаривало его послать итальянскому издателю. Основные факты, связанные с гослитиздатовской интригой вокруг публикации романа, подробно изложены в статье Е.Б. и Е.В. Пастернаков «В осаде».
Пастернак отклонил предложенный ему текст телеграммы в Милан. 7 февраля 1957 г. он писал главному редактору Гослитиздата А.Пузикову: «Мне хочется, чтобы Вы знали, что я не только не жажду появления «Живаго» в том измененном виде, который исказит или скроет главное существо моих мыслей, но не верю в осуществимость этого издания и радуюсь всякому препятствию. <…> Телеграмму я должен был составить серьезно, с определенными сроками, а не в виде просьбы «навеки», потому что хотя она и дается коммунисту издателю, но при этом человеку реальному и деловому и надо показать, что и просят его о деле». К этому же письму он приложил и свой текст телеграммы Фельтринелли, которая была отправлена в Италию 21 февраля: «В соответствии с просьбой Гослитиздата, Москва, Ново-Басманная, 19, прошу задержать итальянское издание романа «Доктор Живаго» на полгода, до первого сентября 1957 года и выхода романа в советском издании: ответ надо направить телеграфно в Гослитиздат = Пастернак».
Но 6 февраля, за день до отправки письма Пузикову, в котором Пастернак делал вид, что принимает диктуемую «гослитовским» начальством линию поведения по отношению к Фельтринелли, передал с Ж. де Пруайяр письмо к итальянскому издателю, в котором предупреждал его о возникших сложностях и просил не обращать внимания на его же «фальшивые» телеграммы, а главное — просил ускорить издание романа.
Публикуемое февральское письмо Пастернака было, вероятно, своеобразным сколком неотправленного январского письма, которое, к сожалению, не сохранилось.
15 февр<аля> 1957 <Переделкино>
Милая и дорогая Софья Николаевна!
Ровно месяц тому назад, 15 января, наверное, в день получения Вашего письма, которое показалось мне удивительным и неожиданным только по сплетению случайностей, в нем заключенных, только по той невероятности, что и до Вас дошла эта особенность моего существования, — в этот день, стало быть, я написал Вам большое письмо об этой стороне моей судьбы, слишком подробное, наверное, по Вашей вине, потому что в такие подробности завел меня порыв моей благодарности Вам. Я хорошо сделал, что его не отправил.
Пусть лучше не пишет мне Ваш студент. Не потому, что так велик трепет мой за свою шкуру. Но все равно, что бы ни написал он, его письмо не дойдет до меня. В конце лета и в первые осенние месяцы, в период такой короткой перемены, на меня нахлынул поток писем со всех концов света. Вот уже три или четыре месяца как, видимо, приняты меры, чтобы это начисто прекратилось. Письма ко мне не доходят, мои пропадают.
Видите, как это грустно, дорогая моя доброжелательница! Я цел, невредим, живу на даче, не нуждаюсь, но истинные мои мысли, для которых я родился на свет и ради которых живу, частью изложенные в недавно написанном романе,— неизвестны, и во всей их подлинности едва ли когда-нибудь станут известны. А истинная моя судьба, загорающаяся иногда звездой на моем горизонте в виде несбывшейся возможности, тут же на моих глазах предается удушению и уничтожению. Вам не жалко меня?
Ваш Б. Пастернак.
Вы — чудо доброты, я любуюсь Вашим великодушием.
С.Н. продолжала посылать Пастернаку сведения и вырезки из итальянской печати, получаемые от В. Страды. Так, 17 февраля она отправила поэту переводы его стихов на итальянский язык и материалы о какой-то дискуссии из журнала «Contemporaneo», а 17 апреля и 3 мая — вырезки с новыми переводами и статью Страды о поэзии Пастернака из этого же журнала (1956, № 48).
Последнее, четвертое, письмо от 27 апреля 1957 г. — ответ на письмо Мотовиловой от 17 апреля, в котором она предлагала послать поэту новые итальянские тексты, — Пастернак написал уже из Кремлевской больницы, карандашом. Несмотря на невыносимую физическую боль, он счел своим долгом поблагодарить Мотовилову за «трогательную память».
27 апр<еля> 1957 <Москва>
Дорогая Софья Николаевна.
Я уже больше месяца как нахожусь в Кремл<евской> больнице. У меня страшные боли в правом коленном суставе (отложение солей, артрит), которые вначале доводили меня до обморока, да и сейчас еще не прошли, и не знаю, когда пройдут. Извините, что не успел тогда ответить Вам, и сейчас отзываюсь на Вашу трогательную память этими беглыми строчками с большим трудом.
Вероятно, у меня, кроме этого артрита, еще что-нибудь, иначе не могу понять степени и упорства этой боли, неотступной, не оставляющей меня ни на час и совершенно не дающей мне спать.
С тем большим проникновением желаю Вам доброго здоровья.
Ваш Б. Пастернак
В ответном письме от 3 мая 1957 г. Мотовилова снова спрашивала поэта, послать ли ему статью Страды о его поэзии, и, очевидно, послала ее. На этом переписка прекратилась — Пастернак после больницы переехал в санаторий «Узкое».
В августе 1957 г. Страда приехал в Москву на Всемирный фестиваль молодежи и вскоре смог лично познакомиться с Пастернаком. Он дважды приезжал к поэту в Переделкино — первый раз с группой сотрудников журнала «Contemporaneo», а затем один. Пастернак отнесся к Страде вполне доверительно, так как был предупрежден о нем по письмам Мотовиловой и уже знал его статью о своей поэзии. Поэт дал ему для ознакомления свой неизданный очерк «Люди и положения», а во второй его приезд просил сообщить Дж. Фельтринелли, чтобы тот не обращал никакого внимания ни на какие телеграммы, которые он вынужден подписывать, и передал настоятельную просьбу: «Я хочу, — и он это подчеркнул, — чтобы роман был издан в Италии точно по тексту имеющейся у него рукописи». Об этом Страда подробно рассказал в воспоминаниях, изданных в Италии к столетнему юбилею поэта.
В.Некрасов в своей последней статье «Уничтожение и реабилитация Бориса Пастернака» (РМ, 1987. № 3677. 12 июня), написанной за три месяца до смерти, вспоминал об эпизоде, произошедшем тридцать лет назад: «В завершение хочу сказать, что весьма косвенное отношение к «делу Пастернака» имел и я. Весной 1957 года я был в Италии, меня пригласил к себе издатель «Доктора Живаго» Джакомо Фельтринелли и, прощаясь, вручил письмо, адресованное А. Суркову как одному из руководителей Союза писателей. В этом письме он говорил о том, что, печатая Б.Пастернака, он вовсе не считает, что это недружественный акт по отношению к Советскому Союзу, и высказывал надежду, что оригинал вскоре увидит свет у себя на родине. Письмо А.Суркову я передал. Последовавший за публикацией (в ноябре 1957 г.) романа в Италии год молчания внушал какие-то надежды. Они не оправдались». Насколько мне известно, это письмо Фельтринелли не вошло в научный обиход, вероятно, его копия хранится в архиве издателя. Об этом эпизоде (а может быть, о другом, в несколько трансформированном виде) со слов Некрасова рассказал поэт Л.Озеров в своих воспоминаниях. В его пересказе Некрасов был у Фельтринелли как раз в тот момент, когда пришла очередная телеграмма от Пастернака с просьбой задержать издание книги до ее выхода в Москве. И хотя Фельтринелли был предупрежден, что это «фальшивая» телеграмма, он все же, видимо, не до конца понимал суть сложной игры. Далее Озеров привел слова Некрасова: «Первым делом я позвонил в Москву в Союз писателей и попросил, чтобы эту телеграмму напечатали в газетах. Просил об этом Суркова … Как ты знаешь, телеграмма не была напечатана. Ее положили под сукно».
Вероятно, о встрече Некрасова с издателем «Доктора Живаго» Мотовилова узнала от самого племянника. В период после выхода романа в Италии в ноябре 1957 г. и скандала с присуждением Нобелевской премии переписка Мотовиловой с поэтом больше не возобновлялась.
Работа Пастернака в 1918 г. в библиотечном отделе Наркомпроса, ставшая поводом для его переписки с Мотовиловой, была кратким эпизодом в его жизни. Но она неожиданным образом отразилась в творчестве поэта. «Эмиссары» Наркомпроса, в числе которых были и Пастернак и Мотовилова, выдавали «охранные грамоты» деятелям науки, культуры и искусства для освобождения от реквизиции их библиотек и коллекций, имеющих историко-культурное значение. Этот канцелярский правовой термин, давший название автобиографической книге поэта «Охранная грамота» (1931), был превращен им в метафору: Борис Пастернак утверждал права художника на свободу и независимость творчества.