Поддержать
Разные люди, разные судьбы, разная степень тяжести психических травм. Общая беда. Украина, к сожалению, переживает уникальный опыт, когда глубокие травмы получило немалое количество ее населения. Эксперты считают, что из-за страданий страна может либо достичь психологического дна, либо прийти к ментальному единству.
Чтобы реакции на травмирующий опыт не стали хроническими, к психологу надо обращаться так же своевременно, как, например, к стоматологу, считают специалисты. Но готово ли к этому общество? Понимают ли люди, что это им на самом деле нужно? Какая помощь нужна военным, а какая — гражданским? Как помочь тем, кто работает с морально и психологически сложной информацией? С какими вызовами сталкиваются психологи? Об этом наш разговор с представителями профессии.
Травмирующий опыт получило все население
«Наше общество уже многое знает о посттравматическом стрессовом расстройстве, — рассказывает военный психолог Елена Нагорная. — Существуют уже определенные мифы, определенные стигмы, касающиеся этого медицинского диагноза. Психологическая травма — это как очень сильный сгусток энергии. Он может быть направлен как на разрушение личности, так и на использование полученного опыта в пользу себе, своим близким и нашей стране в целом.
Сегодня у нас есть несколько типов глубоких психотравм. Это касается практически всего населения Украины, в частности и тех, кто выехал за границу.
Первая группа — население деоккупированных территорий. Люди, которые находились в сильном психологическом и физическом стрессе, под постоянной угрозой жизни и здоровью. Мало того, оказались на грани выживания, где стояли перед разными вариантами морального и духовного выбора. Это тяжелая травма. Эти люди нуждаются в специальном внимании. Там не просто травмотерапия. Это специализированная помощь, связанная с состоянием компрессии и пребывания в изоляции. Не просто психология, а очень серьезная работа.
Вторая группа — военнослужащие. Особенно те, кто пришел в армию в силу своего патриотического убеждения, чувства гражданского долга или по каким-то другим соображениям. Стандартный запрос — расхождение ожиданий и реальности. Их военный опыт зиждется на фильмах, книгах и исторической мифологии. Когда они попадают в реальные условия войны, для них это сильнейший стресс. Типичные запросы военных: последствия боевого стресса, волнение, связанное с выездом на боевые задачи, расстройства адаптации после возвращения оттуда, бытовые конфликты.
Как у любого профессионального военного психолога у меня есть специализация. Третья группа — это члены семей погибших, безвести пропавших и пленных. Сколько бы ни делали специалисты, государство — семья все равно будет считать, что этого недостаточно. Этот контингент очень силен в своем эмоциональном влиянии на настроения общества. Противник часто старается использовать его в своих информационных провокациях. Поддержка этих семей, тех, кто возвращается из плена, да и вообще с войны — очень важна. Поэтому это одна из самых болезненных тем. Но говорить об этом нужно. Это один из вызовов для общества. Наше будущее будет зависеть от того, насколько мы справимся.
Четвертая группа — гражданское население, которое осталось в Украине. Оно весьма отдаленно от прямых боевых действий, но постоянно находится в напряжении — отсутствие тепла, света, воды, угроза жизни своей и близких.
Еще одна категория — те, кто выехал за границу. Их типичный запрос связан с ожиданием оценки обществом их решения выехать — ощущение вины. Это самая немногочисленная категория, но очень сильная по эмоциональному влиянию на настроения в обществе. Противник старается ее активно использовать в своих информационных манипуляциях».
«Разница между гражданскими людьми, переживавшими тяжелые травмы на оккупированных территориях, и теми, кто там же воевал, не так уж и велика. Есть разница в тяжести травмы и интенсивности переживаний. Это индивидуальные вещи. Да, у военных это более масштабная история. Но вообще в этой мрачной ситуации все пребывают в одном поле», — считает социальный психолог Олег Покальчук.
.jpg)
Готово ли общество обращаться за профессиональной психологической помощью?
«Готовность сейчас очень высока, — говорит директор ОО «Форпост», психотерапевт Елена Подолян. — Обращений много. Больше, чем мы можем удовлетворить. Травма — это не сумасшествие. Она портит качество жизни, отношений, ограничивает спонтанность человека. Но, думаю, в обществе сформировался определенный запрос на профессиональную помощь. В тяжелых случаях чаще обращаются люди в интересах своих близких, когда понимают, что не могут помочь только эмоциональной поддержкой.
С марта и примерно по июнь круглые сутки обращались люди, которые говорили: «У меня просто срывает крышу, я не знаю, что делать». Военные в состоянии расщепления от чрезмерного стресса — переживаний за близких; страха, что не смогут устоять, потому что не было укреплений, было недостаточно оружия, не хватало навыков; от того, что много потерь. Запрос был типичным: как это все нелепо и страшно и как справиться, устоять.
Сейчас люди уже хотят как-то позаботиться о родных, об их будущем. Жениться, уладить семейные отношения, финансовые и имущественные дела. В этом есть и некий фатализм, и зрелость психологической защиты».
«Люди чаще обращаются с относительно легкими проблемами, — считает Олег Покальчук. — По моим наблюдениям, больше с жизненными вопросами, касающимися помощи в организации жизни вокруг себя. Поскольку внешние факторы постоянно меняются, чтобы реализовать себя и свои возможности, нужен какой-то сторонний совет. Происходит девальвация всех дел, которыми люди занимались до войны. Это часть переоценки ценностей в целом в контексте украинской, а может, и европейской истории. Если постоянно переживать об этом, можно просто рыдать-не-прекращать. А смысл? Поэтому люди говорят о человеческом, о своем, и это нормально.
А вот когда проблемы сложные, к психологу обращаются редко. И это уже тяжелые истории. Ситуация в целом в обществе поляризуется на белое и черное. Сложные клинические случаи — этот вопрос психиатрии. Это уже не компетенция психологии, которая занимается поведением. Есть неврология, которая занимается, в частности, психическими нарушениями после физических травм. Для каждой болезни есть градация и специализация. На каждый случай — своя ниша».
Когда человеку нужен психолог
В какой момент человек или его окружение может понять, что ему нужно обратиться именно к специалисту? Какие патерны включают синдромы?
«Это понимание чаще приходит, когда уже поздно, — говорит Олег Покальчук. — Когда наступает момент необратимости, замыкается видение внешней коммуникации. Человек остается в одиночестве, даже если находится среди людей. Уловить этот момент самому субъекту весьма сложно. Двигаешься, дышишь, ешь нормально. Но говорить с окружающими не о чем. Говоришь с собой. А с собой можно договориться до всякого. Дальше может быть дно. Каждый случай — отдельная история. Есть, конечно, какое-то поведение. Но у кого-то просто характер сложный, а у кого-то еще сложнее. Потому что иначе в каждом, кто с бодуна, можно увидеть психически больного человека. Моторика нарушена, язык заплетается, а на самом деле — чистая физиология».
«Сейчас мы можем говорить о том, что психолог нужен каждому, — высказывает свое мнение Елена Нагорная. — В какой степени — вопрос индивидуальный. Что касается симптоматики, на которую надо обратить внимание, — это раздражение, нарушение пищевого поведения, сна, резкая смена настроения, нестабильное эмоциональное состояние, тремор. Но если вы просто скажете: «С тобой что-то не так. Неважно выглядишь, тебе надо к психологу», — это будет неправильно и может еще больше разозлить человека или оттолкнуть от такого советчика. Поэтому сейчас всей стране важно знать и понимать принципы первой психологической помощи. Выслушать, принять, поддержать и перенаправить к соответствующему специалисту. Предоставить человеку ощущение безопасности».
Психологическая защита защитников
Как осуществляется психологический контроль военнослужащих? Обязательно ли для них общение с военным психологом?
«В ВСУ есть структура психологического обеспечения, — утверждает Елена Нагорная. — Продуманная, действительно очень логичная линия сопровождения человека с момента прохождения комиссии во время призыва или мобилизации. Обязателен психологический отбор для контрактников. Подготовка к выполнению боевых и служебных задач. Собственно, сопровождение во время и мероприятия декомпрессии и восстановления после выполнения. Предусмотрены меры, которые должны давать определенный инструментарий военнослужащим при переходе к гражданской жизни. Теоретически и даже номенклатурно эти задачи продуманы.
Система могла бы быть эффективной, но сейчас есть сложность с человеческим фактором. Не все, кто привлечен к выполнению таких задач, достаточно подготовлены. И они не всегда успевают выполнить задачу. В частности из-за интенсивности боевых действий и очень быстро меняющихся событий. В некоторых военкоматах (сейчас это территориальные центры комплектования и социальной поддержки) недостаточно внимания уделяют психологическому отбору. Это влияет на моральное состояние в подразделениях.
Но у нас сейчас есть огромный плюс: профессиональное психологическое сообщество делает действительно чрезвычайно много для того, чтобы военные психологи приобретали знания и опыт и имели возможность повышать квалификацию. У нас есть очень хорошие специалисты в ГСЧС, полиции, НГУ, ВСУ, о которых мало говорят. Это люди, которые первыми приезжают на места бомбардировок и ракетных ударов, на деоккупированные территории, участвуют в эксгумации тел. У нас есть золотой фонд специалистов первой психологической помощи и экстремальной психологии».
На информационном фронте
Как удается справиться со стрессом журналистам, аналитикам, документаторам — людям, которые ежедневно сейчас работают с морально и психологически сложной информацией?
«Главный вопрос, с которым обращаются документаторы: как работать с человеком, не травмируя его при этом? Насколько это возможно? Как действовать в интересах конкретного человека, не делая из него инструмент для достижения общественной справедливости? Это зрелый, осмысленный запрос, — рассказывает Елена Подолян. — Интересно, что даже новички, впервые взявшиеся за эту работу, убеждены, что способны выдержать сверхтяжелые нагрузки. И с опытными, и с новичками можно откровенно говорить обо всех возможных рисках, вызовах и субъективных мотивах, которые есть у каждого человека, но не каждый их осознает.
Иная ситуация с зарубежными СМИ. Все эти месяцы их интересуют исключительно истории пострадавших от первого лица. Мои аргументы о том, что все, кто хотел обнародовать свои истории, могут сделать это в любой момент, и для этого им не нужна моя помощь, не воспринимаются. То есть конкретных людей используют как доказательство военных преступлений и, к сожалению, последствия такого подхода мало интересуют тех, кто делает подобные обращения. Наша же задача — защищать интересы пострадавших, проявлять заботу о них, потому что доверие — один из ключевых факторов, играющих роль в восстановлении. Есть много разных способов, как доказать вину преступников, но те, которые ретравматизируют пострадавших, неприемлемы».
Что касается журналистов, считает Олег Покальчук, то, с одной стороны, есть высокая степень ответственности за продукт. С другой — профдеформация, конечно, тоже случается. «Человек, как ботинок, — говорит социальный психолог, — разнашивается по конкретной ноге. Истаптывается, пока из него не посыплется труха. Поэтому профдеформация — банальная вещь. Что же касается чувствительных тем, то, чем более интеллектуален человек, который художественно мыслит, тем больше он переживает, тем больше расширяет поле восприятия внешних сигналов».
О будущем и ментальном единстве
«Мы слишком часто фиксируемся на потерях, а на достижениях фиксироваться боимся, — говорит Елена Подолян. — Мы вроде бы должны все время прислушиваться, улавливая угрозу носом, ухом, умом, телом, предчувствием. В нынешних условиях это нормальное и на самом деле эффективное поведение. Но несмотря на то, что угроза никуда не исчезает, надо прислушиваться и к настроениям, в частности своего общества, а не только к звуку ракет. По крайней мере к тем из нас, кто живет в более или менее безопасных районах.
Так сложилось, что в первую очередь мы фокусируемся на негативных последствиях жизни в длительном стрессе и крайне редко ищем в нем пользу. Как стратегию выживания перенести в мирную жизнь и поставить ей на службу? Об этом нужно думать уже сейчас».
Украинский опыт уже влияет на развитие психологии экстремальных ситуаций и травмотерапию, считает Елена Нагорная. «На самом деле украинская психология, прежде всего психология экстремальных ситуаций, сейчас на острие мировой науки в разных направлениях, — говорит военный психолог. — Такого уникального опыта, который получаем мы, нет на сегодняшний день ни в одной стране мира. Почему? Потому что при переживании такого количества травм таким количеством людей, при существовании современных средств информирования меняются процессы принятия решений. Мы сейчас получаем инструментарий для работы с травмами, новыми по своей интенсивности, глубине и масштабности. Вместе с тем сейчас формируется стрессоустойчивость всей нации. Мы должны говорить о создании платформы или концепции ментального единства страны, учитывая все психотравмы.
Потому что своя беда всегда больше. Своя травма всегда болезненнее. Поэтому есть риск начать мериться глубиной своих травм, но не вкладываться в высоту своих побед. И с этим надо работать уже сейчас».
Больше статей Марко Баянова читайте по ссылке.
Следить в Телеграмме
Войти с помощью Facebook
Войти с помощью Twitter
Войти с помощью Google