Тотем и табу

Наши политики и власть имущие до такой степени персонифицируют собой образы из коллективного бессознательного, что невольно для объяснения их поведения и даже программ политических партий рука тянется к старому доброму психоанализу — книгам Зигмунда Фрейда или Карла Густава Юнга.

Мы как-то забыли — по крайней мере, большинство из нас, — что тот, кто на виду у масс и кого выбирают массы, по сути не имеет персональной судьбы, а как бы воплощает собой вечные образы из коллективных представлений народа, становится проявлением его подсознания отнюдь не гипотетически, а совершенно реально, наяву, в перипетиях судьбы конкретного человека. И подобное можно сказать не только о политиках: все кино- и другие звезды — сбитая в живой образ пена на гребне волны бушующего океана образов коллективного бессознательного, на худой конец — коллективного неосознанного. Доказательства? На удивление малое количество того, что мы назвали бы сугубо индивидуальным, новаторским проявлением личности: мемуаров, зафиксированных в научных или художественных трудах размышлений, стихов или других продуктов творческой деятельности известных политиков, которые бы они оставили своим потомкам. Исключения лишь подтверждают правило.

Наиболее точно о власть имущих как персонификации коллективного бессознательного сказал известный американский психоаналитик Эрик Эриксон в своем фундаментальном исследовании «Детство и общество». И как раз в главе, где он разбирает тайны восточнославянской души: «Возможно, нашу концепцию истории нужно расширить, чтобы она включала анализ динамических требований, предъявляемых руководимыми массами своим наиболее «своевольным» хозяевам, которые в результате вынуждены разыгрывать конфликты человеческой эволюции на микроскопической сцене истории. Возможно, в этом смысле короли являются игрушками народа». Если более конкретно, короли, то есть стоящие у кормила власти, представляют собой воплощение в конкретного политического лидера, в его харизму, поведение и лозунги того или иного архетипического образа. Иными словами, наши лидеры разыгрывают перед нами конфликты, которые в истории, особенно праистории, во времена жизни первобытных племен и кланов случались постоянно, представляли собой определенный динамический стержень взаимоотношений между членами племенных или родовых обществ. С течением веков они даже нашли свое отражение в бессознательном человека, закодировались в его ДНК, стали специфической матрицей архаической души, примеряющей на себя реальность по своим размерам и потребностям.

Однако вернемся к З.Фрейду. Суть его учения состоит в том, что каждому человеку присуще либидо — сексуальные инстинкт и энергия. Поэтому культура, поступки, политика, даже сны человека формируются под постоянным диктатом либидо и обусловлены сексуальным влечением. Человек является сексуально проникнутым существом, и один из его первичных половых позывов — это сексуальное влечение к матери, которое он начинает испытывать, еще будучи ребенком. Данное влечение мальчик не осознает, а если и начинает догадываться о своих, выходящих за рамки морали, желаниях, то, испытывая стыд или боясь хулы близких, загоняет их далеко в свое подсознание. Однако они все равно впоследствии появляются — уже в виде его бессознательного поведения якобы никем и ничем неконтролируемого, спонтанного, как бы происходящего само собой. У творческого человека загнанные в подсознание желания часто находят выход в его произведениях, придавая им ту или иную смысловую и образную окраску. Сексуальное влечение мальчика к матери Зигмунд Фрейд назвал эдиповым комплексом в честь древнегреческого мифологического героя Эдипа, убившего своего отца и женившегося на своей матери. Притом важно учитывать, что испытывающий неосознанное сексуальное желание к матери мальчик так же неосознанно испытывает враждебное отношение к своему отцу, и на бессознательном уровне ощущает его как соперника и врага. При этом, естественно, мальчик может искренне и нежно любить своего родителя.

Но подобные, завуалированные под капризы-желания ревность или враждебность в цивилизованном обществе почти полностью подавляются моралью и находят выход в том, что выросший и ставший мужчиной мальчик женится на женщине, которая внешне похожа на его мать.

Однако в первобытные времена происходило все несколько драматичнее: сексуальное влечение к матери и враждебное отношение к отцу стало причиной возникновения первой человеческой трагедии, основные перипетии которой Зигмунд Фрейд попытался реконструировать в своем нашумевшем и ставшем знаковым исследовании «Тотем и табу».

Суть драмы такова: в первобытном племени или клане взрослеющие да и ставшие взрослыми сыновья были отстранены еще физически сильным отцом от женщин, особенно молодых. При этом взрослеющие сыновья еще и испытывали сексуальное влечение к своим матерям. Подразумевается, что в те далекие времена мужчина обычно имел нескольких жен и больше дюжины детей, которые в своем общем количестве и составляли первобытный клан. В данном клане отец выступал тираном и полным властителем своих женщин и детей. Он руководил как вождь и старейшина группы. Кроме того, являлся полным узурпатором сексуальной жизни своего клана и подминал под себя всех, в том числе и молодых женщин, из-за чего его повзрослевшие сыновья не имели возможности удовлетворить свои сексуальные желания. Первая человеческая трагедия представляла собой сговор сыновей и убийство ими своего отца с последующим разделением женщин детородного возраста между собой поровну или по принципу старшинства. Позже, когда подробности и кошмар убийства немного забывались, все равно оставалось чувство вины перед убитым отцом. Это находило себе выход в чувстве сакрализации убитого родителя, наделения его, уже мертвого, сверхъестественными способностями. Именно так, по Фрейду, возникла религия в ее первичном проявлении, ставшем носить название тотемизм.

Но вернемся в настоящее и попытаемся проследить, каким образом самая первая человеческая трагедия имеет отношение к нашей политике.

Что может сказать человеку конфронтация между украинскими власть имущими при условии, что данный человек хорошо знает культуру, разбирается в истории становления человеческого сознания, но видит только внешнюю сторону конфликтов — взаимные обвинения и т.п. То есть никак не может найти конкретных доказательств, на которые якобы опираются обвинения. Обвинения не то что голословны или высосаны из пальца, они непроверяемы: никаких очевидных фактов и доказательств их правдивости или ложности нет, они существуют лишь в контексте конфликта как его аура, его флюиды. Каким образом вышеупомянутый человек будет объяснять конфликт между политическими силами или ветвями власти, ясно: с точки зрения психоанализа, то есть анализа проявлений первичной человеческой культуры. Если проще, то, рассматривая политические институты, партии и материальные ресурсы нашего государства (плодородие) как персонификацию архетипических образов «Отца», его старших «сыновей» и его бессловесных «жен». И, что самое интересное, только такой анализ и будет по-настоящему возможен и понят нами, поскольку мы тоже не имеем возможности точно проверить, насколько реальны обвинения, которыми друг в друга бросаются политические силы. Другими словами, если мы желаем быть объективными, то не должны относиться как к фактам к непроверяемой информации, а рассматривать ее как факт проявления ментальности, психики, культуры, то есть как продукт деятельности коллективного бессознательного политиков.

Что же касается нюансов доисторической драмы уже в ее современном проявлении, то наиболее явно она начала раскрываться в акции «Украина без Кучмы», вызванной кассетным скандалом майора Мельниченко — некоего современного дельфийского оракула и одновременно чревовещателя нынешнего, постсоветского олицетворения в высшие этажи власти древних архетипических образов посттоталитарного народа. Обвинения, бросаемые в сторону «Отца» его старшими «сыновьями» с целью свергнуть его, были непроверяемы и недоказуемы. Их невозможно проверить и сейчас, и с каждым проходящим месяцем возможность гипотетической проверки и расследования если не смысла обвинений, то направления и центра, где они возникли, иссякают до нуля. Можно констатировать, что данный цикл обвинений «Отца» с целью покушения на его власть, полностью миновал и канул в Лету. Однако цель — смести «Отца» и кому-то из старших «сыновей» занять его место — достигнута: доисторическая история повторилась, однако победили не те «сыновья», которые на центральных площадях городов потрясали зафиксированными в печатное слово или в звук вещими видениями оракула. Победил тот из «сыновей», который, по странному стечению обстоятельств, начал быть свергаемым своими еще не повзрослевшими сыновьями (в контексте драмы — не рожденными) еще до того, как стал во главе племени. Имеется в виду история с отравлением «Отца» кем-то из его близкого окружения. Видимо, преждевременность жестокой драмы в его будущей судьбе «Отца» придала ему дивидендов на выборах и была существенным довеском на весах победы. Но, опять же, реальность этой истории невозможно проверить. И хотя ее расследование продолжается и обрастает новыми свидетелями, можно почти со стопроцентной уверенностью предположить, что она, как и прежняя история, канет в Лету непроверенной. Данная история непроверяема по существу, потенциально непроверяема, ибо представляет собой постоянно повторяющуюся древнюю человеческую драму, которая может разыгрываться лишь в обществе глубоко мифологизированном; где за теми, кто обладает властью или официально стремится к власти, нет никаких по-настоящему функциональных и действенных органов надзора и контроля со стороны народа, поскольку нет и по-настоящему гражданского общества. Поэтому и путь к власти в таком обществе происходит через разыгрывание архаического, либидозного, кровосмесительного (в символическом смысле) сюжета. Причем конкретное воплощение сюжета в реальную жизнь протекает в атмосфере устной речи, документов-догадок и документов-предположений, в море фольклора — изощренного причитания разноголосых речитативов, экзальтированных монологов и отчаянных пророчеств. Реальных документов о той деятельности, в совершении которой «Отца» обвиняют «сыновья», нет. А поскольку нет документов — история вновь будет возникать и продолжаться уже на новом витке.

История об импичменте «Отцу» либо же о том, что «Отца» должны избирать только старшие «сыновья» (парламент), имеет ту же доисторическую сюжетную основу. И снова обвинения, бросаемые в сторону «Отца», так же, как в принципе и обвинения, бросаемые «Отцом» старшим «сыновьям», нами не проверяемы и не доказуемы. Что больше всего, помимо архаичности самой истории, настораживает и пугает, так это то, что решение о судьбе «Отца», или же кто будет новым «Отцом», должно решаться не всеми совершеннолетними членами племени, а лишь старшими «сыновьями», либо только старшими «сыновьями» какой-то одной матери, — в современном состоянии вещей принимающей вид политической партии либо коалиции.

Иными словами, разыгрываемая перед нашими глазами история с заменой одного «Отца» другим вряд ли имеет своей целью реальное изменение дел в стране, что-то существенное, а является лишь доказательством, что возмужавшие «сыновья» желают сами обладать матерями (ресурсами страны).

Прямая трансляция образов из подсознания и архаических пластов психики в реальную действительность, как видим, не прогрессирует и не эволюционирует. Выкрикивающие обвинения не усовершенствуют законы и не создают специальные органы гражданского контроля и государственной власти, не призывают международные (европейские) комиссии, которые бы по-настоящему проверяли данные обвинения на достоверность. Позывы же заменить «Отца» только потугами одних старших «сыновей» от одной «матери» без создания законов, позволяющих отзывать старших «сыновей» из племенного совета не только во время выборов, то есть контролировать всеми совершеннолетними членами племени подбор «сыновей» в старшие, выглядят как издевательство не только над социальной справедливостью, но и любым здравым смыслом вообще. Мы все были свидетелями того, как ни следственные органы, ни Верховный суд, ни Конституционный не могли реально подтвердить или опровергнуть обвинения, бросаемые одной политической силой другой, «Отцом» — старшим «сыновьям» и наоборот. Ибо историческое время у нас как бы не наступило, и «Отец» все еще остается для нас тотемом, а достоверность бросаемых в его сторону обвинений, так же как и обвинений любых политических сил другим, — табу.