СОЛОВЕЦКАЯ ТРАГЕДИЯ: НЕЗАМЕЧЕННАЯ ГОДОВЩИНА

Исполняется 65 лет со времени расстрела соловецких узников, среди которых было немало известных украинцев

Среди современного политического истеблишмента Украины стало больше владеющих дипломом кандидата или доктора истории. Но совершенно очевидно и другое: эта тенденция не добавляет обществу исторической памяти. Здесь не место ставить вопрос, почему происходит именно так. Нужно просто подчеркнуть, что это однозначно негативное явление. Пример тому — тема этой публикации. Я не спешил с ней, ожидая, что кто-нибудь на государственном уровне вспомнит о годовщине трагедии, случившейся в самый разгар «ежовщины» и забравшей жизнь людей, чьи имена были знаковыми для украинского «расстрелянного возрождения». В прошлые годы об этих жутких событиях обществу напомнили публикации журналиста Бориса Гривачевского, трехтомное научно-документальное издание «Остання адреса», подготовленное учеными Национальной академии наук и сотрудниками Государственного архива Службы безопасности Украины. Сейчас эта важная тема осталась на полях перед(пост)выборной вакханалии и всего, связанного с ней. Поэтому и появилась идея напечатать этот материал. Возможно, он привлечет внимание к тому, о чем забывать нельзя.

История вопроса

Современники называли соловецкую каторгу «Советским Союзом в миниатюре». Это действительно было так. Не только потому, что на Соловках были представлены все нации и народности тогдашнего СССР, но и потому, что ситуация на острове в полной мере отражала текущую ситуацию в стране: интенсивность осуществляемых репрессий мгновенно сказывалась на количестве узников и на отношении к ним.

«Соловецкий лагерь особого назначения», «Северные лагеря особого назначения» (СЛОН), «Соловецкая тюрьма особого назначения Главного управления государственной безопасности НКВД СССР» (СТОН) — даже сами эти названия, менявшиеся в течение 1923—1939 годов, говорят о значении Соловков для коммунистического режима.

С Соловками, собственно, связан «день рождения» лагерной системы в СССР. Постановлением Совета Народных Комиссаров СССР 13 октября 1923 года был создан Соловецкий лагерь особого назначения с двумя пересыльно-распределительными пунктами в Архангельске и Кеме. Управление лагерем было возложено на ОГПУ СССР. 2 ноября 1939 года появился приказ НКВД СССР №001335 «О закрытии тюрьмы ГУГБ на острове Соловки».

Эти две даты и являются хронологическими рамками существования СЛОНа/СТОНа. Для коммунистического режима создание и поддержание этого грандиозного комбината смерти в течение почти 16 лет не было случайностью или данью российской традиции. Это была насущная необходимость, одна из «подсистем страха», благодаря которой могла функционировать вся система, созданная большевиками на руинах Российской империи.

«Соловецкие лагеря — страна мук и отчаяния. Подавляющее большинство попадающих туда ждала гибель. В заплесневевших стенах монастыря, где когда-то монахи воскуривали фимиам покорности Всевышнему, теперь фабриковали романтическую ложь о любви-ненависти и царстве Божьем на земле», — так писал один из современников о Соловках.

Обитатели этой «страны мук и отчаяния» работали на лесозаготовках, прокладывали железнодорожные пути, строили пресловутый Беломорско-Балтийский канал, стоивший жизни около 100 тыс. «зеков» и в конечном счете не понравившийся Сталину («узковат»).

Не было в СССР такой социальной категории, представители которой не побывали бы на Соловках. Это было настоящее единение всех трудящихся — рабочих, крестьян и, разумеется, интеллигенции, которую называли тогда «трудовой прослойкой». Не забывали и о религиозных деятелях. По данным самих репрессивных органов, за 1923—1924 годы было арестовано 2469 священнослужителей, а в 1931—1932 гг. — 19812. Многие из них оказались именно на Соловках.

Значительный процент узников всегда составляли украинцы. «Украинизация» Соловков началась еще в начале XVIII века, а самым выдающимся узником во времена Екатерины ІІ был последний кошевой атаман Запорожской Сечи Петр Калнышевский, пробывший здесь в каменном мешке 25 лет и 9 лет в отдельной камере. После этого он уже сам не захотел уезжать с острова и умер здесь в возрасте 112 лет.

Но коммунистические концлагеря фактически уже никому не давали шанса на подобное долголетие. Участники всех соловецких зековских потоков — сначала деятели Украинской Народной Республики, воины и атаманы многочисленных повстанческих отрядов, со временем недовольные рабским положением рабочие и доведенные до отчаяния колхозным «раем» крестьяне, затравленное духовенство, затем «спецы», то есть представители старой интеллигенции, которых объявили «вредителями» и «националистами», и наконец те, на кого власть еще вчера опиралась и кого использовала, а сегодня объявила «врагами народа», то есть коммунистические партийные и государственные деятели, а также деятели Компартии Западной Украины (которых, кстати, на Соловках было чрезвычайно много), писатели, ученые, художники, — все они (за небольшим исключением) были обречены на уничтожение уже самим фактом пребывания на Соловках.

«Состав преступления»

В историографии, в том числе и в западной, неоднократно высказывалось мнение о том, что Украина еще до «ежовщины» и даже до пресловутой постышевской «чистки» 1933 года стала объектом репрессивных мер центра. Об этом, в частности, писал в книге «Kleine Geschichte der Ukraine» профессор Андреас Капелер: «Не было случайностью то, что это произошло раньше, чем с большинством других национальностей. Стратегическое и хозяйственное значение региона, тесное переплетение украинской нации с российской и большая численность украинцев позволили Украине, как и в период царизма, оказаться особо чувствительной областью, которую стремились теснее связать с центром, чем периферийные районы». Следует признать, что процитированные слова немецкого историка подтверждаются архивными источниками.

Можно лишь добавить, что агрессивное поведение тогдашнего московского Кремля диктовалось не только стратегическим положением Украины, но и сопротивлением сталинскому режиму (откровенным или скрытым) со стороны украинцев, в том числе относящихся к партийно-государственной бюрократии. К сожалению, эта тема до сих пор не разработана, а здесь есть над чем поразмышлять.

В связи с этим обращает на себя внимание документ, автор которого Петр Солодуб в прошлом работал управляющим делами Совнаркома УССР, а перед арестом возглавлял Сектор перспективного планирования в союзном Наркомате тяжелой промышленности. В апреле 1934 года в заявлении (чрезвычайно большом по объему и интересном по содержанию) в Коллегию ОГПУ он, вспомнив о начале 20-х годов, откровенно написал: «В государственном строительстве происходили два процесса на Украине. С одной стороны, группа бывших боротьбистов, в частности Раковский, Скрипник, Затонский, я и другие, стремились к развитию украинской государственности как экономически независимого организма. С другой стороны, центр, подчиняясь необходимости планомерной организации производства и распределения, шел по линии централизованного использования экономических ресурсов Украины».

Этот небольшой отрывок заслуживает сравнения со следственными материалами на таких деятелей, как П.Любченко, В.Чубарь, О.Шумский и многие другие, в которых сохранились свидетельства того, как именно, каким образом они стремились, хотя бы частично, отстаивать права Украины, даже в рамках декоративной коммунистической формы ее государственности.

Любопытные свидетельства принадлежат другим соловецким узникам. Например, по мнению Ю.Самборского, который в свое время был сотрудником Постоянного представительства Украины в Москве, впервые партийно-государственное руководство УССР было обвинено в «стремлении использовать национальную политику союзного правительства и партии в направлении отмежевания украинских пролетарских масс от влияния российской культуры и тем самым достижения возможно более быстрой и полной украинизации» еще в середине 20-х годов. Но тогда ограничились мягкими формами наказания.

Иной была ситуация конца 1932-го и начала 1933 года. Ю.Самборский свидетельствует, что в январе 1933 года ему пришлось присутствовать в Москве «в ЦКК на секретном докладе представителя ОГПУ. Предметом доклада было секретное сообщение о раскрытии в Украине контрреволюционной организации и последующих арестах около 2 тысяч человек, в том числе около 1000 кулаков, вернувшихся из мест ссылки». Выходя с совещания, Ю.Самборский выразил удивление, что «арест охватил такую массу людей, а ему об этом ничего неизвестно, а следовательно неизвестно и Скрипнику, с которым он как представитель Украины в Москве по культурно-просветительской линии тесно связан и который, несомненно, сообщил бы ему о таком важном факте». Встретив в тот же или на следующий день другого известного политического деятеля, Михаила Полоза (работал представителем правительства УССР при Совнаркоме РСФСР, а потом наркомом финансов УССР), Самборский поделился с ним своими впечатлениями от доклада, и они решили обратиться к М.Скрипнику. Но сделать это не удалось, т.к. Ю.Самборского в ту же ночь арестовали. В 1933-м был арестован и М.Полоз.

Пришло время расплачиваться за прошлое, поскольку многие политические узники раньше входили в другие партии и течения, а также за стремление хотя бы в деталях «переиграть» центральную власть. Именно поэтому репрессивные акции и до, а особенно после убийства С.Кирова 1 декабря 1934 года, коснулись не только украинских интеллектуалов, но и представителей управленческого партийно-государственного аппарата. В декабре 1935 года один из узников в разговоре с тайным информатором констатировал усиление антиукраинского курса политики, «поскольку в последнее время начали прибывать по этапам на Соловки украинцы».

Такая мысль прослеживается в других источниках, свидетельствующих: это была прицельная перманентная охота, ставшая, в свою очередь, следствием качественно организованной чекистами в течение многих лет слежки за теми, кто мог представлять потенциальную/реальную угрозу режиму. Это подтверждается многими секретными документами, в частности предназначенными для служебного пользования и способствовавшими информационной работе коммунистической спецслужбы. Примером является служебный циркуляр «Об украинском сепаратизме» с грифом «Совершенно секретно. Перепечатыванию не подлежит. Хранить наравне с шифром под ответственность начальника органа ГПУ», отпечатанный в количестве 75 экземпляров. Он появился в самый разгар «украинизации», в сентябре 1926 года. Анализ этого циркуляра (а это всего один из примеров) свидетельствует, что задолго до открытого наступления на «украинизацию» ГПУ развернуло собственную контрукраинизацию, тщательно готовя компромат на тех, кого считали ненадежными или враждебно настроенными. Зная это, можно понять, почему уже с конца 20-х годов настолько адресно работала коммунистическая спецслужба, почему так быстро были проведены аресты известнейших представителей украинской интеллигенции, когда была дана санкция политическим руководством.

В то же время, когда сравниваешь подобные документы с источниками, ставшими теперь доступными, обнаруживаешь закономерность того, что рядом с Николаем Зеровым, Николаем Кулишом, Лесем Курбасом, Евгением Плужником, Антоном Крушельницким, Мирославом Ирчаном, Степаном Рудницким, Михаилом Лозинским, Владимиром Чехивским, Сергеем Грушевским, Анатолием Слисаренко, Григорием Эпиком, Павлом Филиповичем, Валерьяном Пидмогильным, Марком Вороным и другими оказались коммунистические деятели — упомянутый Петр Солодуб, а также Матвей Яворский, Михаил Полоз, Александр Бадан-Яворенко, Мирон Косар-Заячкивский, Василий Сирко, Юрий Озерский, Петр Дятлов, Петр Демчук и многие другие. У всех этих разных по политическим и человеческим характеристикам людей был общий «состав преступления» — всех их обвинили в «украинской националистической контрреволюции».

«Ежовщина» начинается

26 сентября 1936 года Политбюро ЦК ВКП(б) приняло решение об освобождении Генриха Ягоды от обязанностей наркома внутренних дел СССР и назначило на эту должность Николая Ежова, остававшегося по совместительству секретарем ЦК ВКП(б) и председателем Комиссии партийного контроля, с тем, чтобы он «девять десятых своего времени отдавал НКВД».

Фактически Н.Ежов пришел в НКВД с готовым планом репрессивных действий, прежде всего против тех деятелей, которые могли составить оппозицию лично Сталину. Стоит, например, хотя бы вспомнить, как во времена «ежовщины» партийно-чекистскому «тандему» удалось объединить тех, кто был объявлен правыми уклонистами, с «троцкистско-зиновьевским блоком». Концепцию этого объединения Н.Ежов изложил в своем ненапечатанном труде «От фракционности к открытой контрреволюции», над которым начал работать в 1935 году. Уже тогда он сформулировал априорные обвинения в террористических стремлениях бывших участников оппозиции. Сталин собственноручно (по просьбе Ежова) отредактировал рукопись и дал рекомендации, которые были учтены. Фактически Ежов задумал труд, который мог бы стать программным документом для ликвидации всех бывших оппозиционеров и инакомыслящих в стране.

Но сначала Ежову нужно было раскритиковать своего предшественника на должности наркома внутренних дел Г.Ягоду. Со всем размахом это было сделано на февральско-мартовском (1937 года) Пленуме ЦК ВКП(б). В резолюции этого пленума содержались принципиально важные для дальнейшей судьбы многих политических узников положения. В частности отмечалось: «Еще более неприемлемым является установленный Наркомвнуделом СССР тюремный режим по отношению к осужденным, наиболее злостным врагам Советской власти — троцкистам, зиновьевцам, правым эсерам и другим.

Все эти враги народа, как правило, ссылались в так называемые политизоляторы, подчиненные Наркомвнуделу СССР. Политизоляторы размещались в особо благоприятных условиях и были больше похожи на принудительные дома отдыха, чем на тюрьмы».

Здесь следует напомнить, что в СССР для заключенных фактически до 1930 года существовал политический режим, то есть режим, которым пользовались политзаключенные. В 1930 году его ликвидировали (Соловки были исключением, здесь политрежим еще сохранялся). Все, кто выжил после этого, считались заключенными за «контрреволюционные» преступления. Теперь Ежову показалось этого мало. Именно по его инициативе в СССР вернулись к прежнему названию «тюрьма» вместо названия «изолятор» (изоляторы особого назначения, существовавшие с 1930-го до 1937 год, были переименованы в тюрьмы особого назначения, а СЛОН в 1936 году стал СТОНом). Соловецкие узники довольно быстро поняли, что реально значат для них и появление в НКВД СССР Н.Ежова, и решения февральско-мартовского (1937 г.) Пленума ЦК ВКП(б), хотя предчувствие приближающейся трагедии появилось у многих еще раньше — сразу после убийства Сергея Кирова. И с особым вниманием следили за событиями в Украине.

Кстати, жестким было отношение не только к украинским, но и к другим «националистам». В этой связи нельзя не вспомнить довольно точное замечание французского исследователя Жака Росси, автора уникального «Справочника по ГУЛАГу» и многолетнего узника ГУЛАГа, о том, что после октября 1917 года было много осужденных за «буржуазный национализм». Сначала среди них встречались и россияне, но к началу 20-х годов они исчезли: «Автор, который с 1937 по 1958 гг. побывал в десятках пенитенциарных учреждений, не встретил ни одного россиянина с этим обвинением (подчеркивание мое. — Ю.Ш.). Между тем численность всех нерусских «буржуазных националистов» систематически возрастает».

Писатель М.Ирчан-Бабьюк в декабре 1936 года, комментируя выступление Сталина на съезде Советов, сказал: «...У меня развеялись какие-либо иллюзии по поводу смягчения моей судьбы, а также по поводу амнистии. Все имеющие 58-ю статью теперь осуждены на физическое уничтожение». Подобным настроением, в частности, проникнуто агентурное донесение Секретно-политического отдела 3-й части 8-го Соловецкого отделения Беломорско-Балтийского комбината (ББК) НКС от 24 апреля 1937 года, в котором отмечалось: «Кремль полон «парашами» (то есть слухами. — Ю.Ш.) преимущественно в сторону ухудшения положения заключенных. Разумеется, все это связывается с общим политическим состоянием. Раньше, то есть сразу после устранения Г.Г.Ягоды, «параши» носили характер радостный, что, мол, режим будет ослаблен, будут пересмотрены дела, результатом чего будет амнистия, освобождение большинства заключенных и т.п., а в последние дни, наоборот, «параши» приобрели характер усиления режима по отношению к заключенным.

Кузьменко говорит, что зачеты все сняты, вся 58-я статья будет переведена на тюремный режим, свободы нам не видеть. Но хорошо, что снимают посадивших нас... Ирчан М.Д. дважды говорил на «парашные» темы. Он считает, что «параши» об ухудшении положения заключенных более достоверны, поскольку мы живем в неправовом государстве...

Конык И.И. считает, что заключенным украинцам никогда не быть на свободе...»

По мнению еще одного узника, «Ягоде не избежать петли, он слишком много знал того, чего многие из членов Политбюро не знали».

Так оно и случилось (Ягоду расстреляли 15 марта 1938 года), но и судьба соловецких узников также стала трагической.

Что делать с узниками?

Фактическим импульсом к расстрелам было то, что с весны 1937 года, в результате многочисленных операций НКВД, в лагерях оказалось 700—800 тысяч человек. Начали искать решение. Во-первых, многие лагеря расширялись, возникали лагеря-монстры. Во-вторых, решили увеличить лесозаготовки.

16 августа 1937 года появился приказ №078 о создании новых лесозаготовительных лагерей: Тайшетского, Томск-Асинского, Куломского, Усть-Вимского, Ивдельского, Каргопольского, Локчимского. Лесной сектор ГУЛАГа был реорганизован в Лесной отдел ГУЛАГа НКВД. Начальника ГУЛАГа обязали организовать подготовительные работы для приема к 1 октября 1938 года не менее 5000 заключенных в каждом лагере. В приказе особо подчеркивалось: «Работы 4 квартала 1937 года организовать с расчетом приема до 1 января 1938 г. не менее 15000 заключенных в каждом лагере, с тем, чтобы с началом 1938 года лагеря начали основные лесозаготовительные работы». По давно устоявшейся традиции, не забывали авторы этих новаций и об использовании труда узников на строительствах, оказывавшихся в «прорыве».

Украине 1937 год принес значительное увеличение количества арестованных, а затем и заключенных. Открывались новые тюрьмы, в частности находившиеся на консервации. Во втором полугодии 1935 года, по сравнению с первым, количество рассматриваемых спецколлегиями областных судов дел увеличилось на 95,9%. Подавляющее большинство осужденных проходило по обвинению в «контрреволюционной» и «троцкистской» агитации. По официальным данным, в 1935 году в Украине было арестовано 24934 человека, в 1936-м — 15717, в 1937-м — 159573, в 1938-м — 108006, в 1939-м — 12000, в 1940-м — около 50 тысяч.

Разумеется, чтобы представить общую картину репрессий, к этим цифрам следует добавить количество заключенных во внутренних тюрьмах НКВД (а они были перегружены), проанализировать смертность в лагерях (по некоторым данным, в 1936 году она составляла 2%, в 1937—1938 годах — 6—7%), добавить количество репрессированных крестьян, а также депортированных.

О репрессивных акциях НКВД УССР систематически информировал ЦК КП(б)У. Туда только за 1937—1938 годы, по неполным данным, поступило более 100 сообщений, ко многим из которых прилагались протоколы допросов обвиняемых.

Однако в 1937 году решили не только использовать узников на разнообразных работах, но и «почистить» лагеря. Решение об уничтожении узников московское руководство приняло в августе 1937 года, и его сразу начали реализовывать, расстреляв не менее 30000 человек.

К осени 1937-го у многих соловчан заканчивались сроки заключения. Нужно было решать, что с ними делать, поскольку выход на свободу этих людей, осужденных преимущественно по политическим статьям, был нежелателен для режима.

Тюремные дела

Украинцы состояли на особом учете в лагере и были предметом особого внимания специальных подразделений ГУЛАГа, таких, как, скажем, секретно-политический отдел 3-й части 8-го соловецкого отделения ББК НКВД. «УНКР» — эту аббревиатуру, означающую «Украинская националистическая контрреволюция», можно увидеть на большинстве служебных секретных документов, связанных с судьбами узников-украинцев.

С началом 1937 года тюремное руководство решило структурировать оценки, мнения, суждения, высказываемые узниками в своей среде. В одном из агентурных сообщений от 23 февраля 1937 года содержится следующий вывод: «Становится очевидным, что в Кремле (речь идет о центральной части Соловецкого монастыря. — Ю.Ш.) существует украинская фашистская организация».

Но прежде чем вершить расправу, режим должен был хотя бы формально ее оправдать. Поэтому решили сфабриковать новые дела, теперь уже тюремные. Их сфабриковали, положив в основу доносы информаторов. Сохранилась составленная весной 1956 года, то есть во время хрущевской «оттепели», справка, фиксирующая механизм осуществления репрессивных акций против соловецких узников: «На лиц, находившихся в заключении в Соловецкой тюрьме или Соловецких ИТЛ, предварительное расследование не проводилось, а по агентурным данным или по справке по предыдущему следственному делу выносилось на заседание Особой тройки, которая и принимала свое решение».

Как правило, тюремные дела начинаются справкой с подписью начальника Соловецкой тюрьмы Ивана Апетера и его заместителя Петра Раевского. Первый до своего назначения на Соловки в 1934 году был начальником Санитарно-курортного отдела НКВД СССР. Вскоре после расстрельной акции, а именно 26 декабря 1937 года, его уволили из органов НКВД, а 22 августа 1938 года приговорили к казни. П.Раевского освободили от должности начальника Соловецкой тюрьмы особого назначения в октябре 1938 года. Он работал начальником Новочеркасской тюрьмы НКВД. 10 ноября 1939 года его арестовали и вскоре расстреляли.

Вот, например, справка на Леся Курбаса, подписанная И.Апетером и П.Раевским: «Являлся одним из руководителей к.-р. организации «УВО». Был связан с Тумским (речь идет об А.Шумском. — Ю.Ш.) и др. видными к.-р. — националистами. Для к.-р. националистической пропаганды использовал (так в тексте. — Ю.Ш.) Украинский театр «Берези» (то есть «Березіль». — Ю.Ш.), руководителем которого он являлся. Концентрировал в театре к.-р. элемент и воспитывал кадры в националистическом духе...

Находясь в Соловецком лагере на руководящей работе по линии театра, упорно подбирал в таковой кадры исключительно из украинских к.-р. националистов. Вращается среди украинцев Ирчан-Бабюк, Владимировым Г., Гоккель, Генрикс, в среде которых говорит, что в «Советской Украине господствует диктатура черносотенной русской клики и что эта клика уничтожила ленинскую национальную политику, украинскую культуру и литературу и уничтожает украинский язык».

Интересуется политическими событиями. Считает, что судьба заключенных зависит от международного положения... Имеет намерение из лагеря бежать».

А в «расстрельном» протоколе решение по Л.Курбасу значительно короче: «Слушали: КУРБАС Александр Степанович, 1867 г. р., ур. Галиции (г.Самбор), гр. СССР, служащий, образование высшее, режиссер, бывш. социал-демократ.

Судеб. тр. при КОГПУ УССР от 9.4.34 г. по ст. 54-11 УК УССР осужден к заключению в ИТЛ на пять лет.

Постановили: КУРБАС Александра Степановича РАССТРЕЛЯТЬ».

Под «расстрельными» протоколами «тройки» УНКВД по Ленинградской области № 81—85, 134, 198, 199 стоит подпись Леонида Заковского, настоящее имя которого Генрих Штубис. Всю вторую половину 1937 года он руководил карательными акциями по Ленинградской области. Именно для этого, собственно, и была создана особая тройка под его председательством. В октябре 1937 года Л.Заковский вместе со своим заместителем, старшим майором государственной безопасности В.Гариным (кстати, своим давним боевым товарищем по работе в Виннице, Одессе, Новосибирске) и уже упомянутым прокурором Б.Позерном и провел «чистку» Соловецкой тюрьмы особого назначения. При этом он мечтал о проведении в Ленинграде показательного процесса «Ленинградского вредительского, шпионского, диверсионного террористического центра».

В январе 1938 года его назначили заместителем наркома внутренних дел. Определить круг его служебных обязанностей сложно, однако ясно: это было индивидуальное назначение, Н.Ежов поручал ему самые важные и грязные задачи.

Репутация яростного погромщика и активного ежовца не спасла Заковского. 16 апреля 1938 года его отстранили ото всех должностей в НКВД, через четыре дня назначили начальником строительства Куйбышевского гидроузла, а еще через девять дней арестовали. 29 августа 1938 года Военная коллегия Верховного суда СССР приговорила Л.Заковского к казни, и приговор привели в исполнение в тот же день. Были репрессированы и его ближайшие родственники.

Вот такой была «ротация» кадров: самых ревностных адептов режима уничтожали в первую очередь. И это касается не только чекистов. Многие соловецкие узники — вчерашние коммунистические руководители-номенклатурщики не могли поверить в закономерность их пути на Соловки. С другой стороны, документы свидетельствуют, что у представителей этой категории узников прозрения также случались. Один из одиозных примеров — бывший ортодоксальный историк-марксист Матвей Яворский, на которого в свое время режим рассчитывал как на научный антипод Михаила Грушевского.

Попав на Соловки по лживому обвинению в участии в «Украинском национальном центре», Яворский занял откровенно агрессивную позицию по отношению к режиму, из рук которого не так давно получал звание академика и прочие должности. Сохранилось множество сообщений тайных информаторов о его поведении и разговорах на Соловках. Он давал безжалостно точные характеристики и оценки тогдашней политической системы. Он бросил откровенный вызов этой системе, написав 30 июня 1936 года заявление в Центральную аттестационную комиссию ГУЛАГа, в котором отказался от зачетов рабочих дней, а также продекламировал свое отношение к сталинской политике и ее антиукраинскому курсу.

По свидетельству лагерного сексота, 26 декабря 1936 года на просьбу одного не очень образованного узника помочь написать заявление о помиловании он ответил: «Искренне вам советую не унижаться перед красными варварами. Вас все равно не помилуют, а если бы и помиловали, то будь я на вашем месте, то отказался бы от этой льготы. Лично я написал заявление-письмо, в котором заявил, что сам я из лагеря не выйду. Я не желаю находиться на свободе, зная, что лучшие сыны Украины изнемогают в соловецком мешке. Я разделю с ними чашу горя до конца...»

До конца оставалось недолго.

Как происходила ликвидация?

Довольно долго на этот вопрос не было точного ответа. Бытовала легенда, что узников-украинцев утопили на барже.

Вспоминая о Николае Зерове, Семен Пидгайный (бывший соловецкий узник, которому удалось выжить) в книге воспоминаний «Украинская интеллигенция на Соловках» (изданная в 1947 году) писал: «В 1937 году, в глухой соловецкий вечер по всем камерам бегали конвоиры и орали: «Такой-то! С вещами!» Каждый торопливо хватал свой «одр» и, поцеловавшись с приятелем, шел за конвоиром. Собирали всех у северных ворот соловецкого Кремля. Дальше вели к пустым баракам сельхоза, где проводился предварительный трус узников (в порту был еще предпоследний обыск, а последний уже на материке «Морсплаве»)...

На «Морсплаве» группу, с которой отплыл Зеров, еще раз обыскали, отобрали собственные, нелагерные вещи, одели всех только в лагерную одежду, пообрезали пуговицы и позабирали пояса. Под усиленным конвоем куда-то повезли. Уже в январе 1938 года, когда я был на том же «Морсплаве», отобранные у заключенных этого этапа вещи разворовывали «урки» и вольнонаемные энкавэдисты».

Благодаря найденным несколько лет назад документам, изданным в трехтомнике «Последний адрес», теперь известно, куда повезли упомянутую группу узников, где ее уничтожили и кто именно это сделал. Их не утопили.

16 октября 1937 года Л.Заковский прислал заместителю начальника Административно-хозяйственного управления УНКВД Ленинградской области капитану госбезопасности Михаилу Матвееву распоряжение: «Предлагается осужденных Особой Тройкой УНКВД ЛО согласно прилагаемых к сему копий протоколов Тройки за № 81, 82, 83, 84 и 85 от 9, 10 и 14 октября с/г — ВСЕГО в количестве 1116 человек РАССТРЕЛЯТЬ. Для этой цели Вам надлежит немедленно выехать в г. Кемь и связавшись с Начальником Соловецкой тюрьмы ГУГБ Ст. Майором Госбезопасности т. Апетер, которому одновременно с этим даются указания о выдаче осужденных, — привести приговора в исполнение согласно данных Вам лично указаний.

Исполнение донесите, представив по возвращении акты».

Кто такой М.Матвеев? Он родился в 1892 году, а с февраля 1917-го уже был активным красногвардейцем в Петрограде. Тогда же, в 1917-м, его жестоко избили. Возможно, этот эпизод повлиял на его психику, поскольку чекистские органы начали использовать его в качестве надежного палача, для операций, как это называли, «по исполнению приговоров осужденным», то есть для расстрелов. М.Матвеев принимал участие в подобных операциях, начиная с 1919 года (с перерывом в 1923—1927 годах). Дослужился до коменданта Ленинградского ГПУ, а в 1933 году передал расстрельные бумаги своему приятелю Александру Поликарпову, а сам стал заместителем начальника Ленинградского ГПУ по административно-хозяйственной части.

Соловецких узников этапировали морем до Кеми, оттуда по железной дороге их перевезли в Медвежьегорск в Карелии, где разместили в следственном изоляторе ББК НКВД. Места здесь было мало, поэтому их поэтапно вывозили в урочище Сандормох, где М.Матвеев лично (иногда с помощью помощника коменданта УНКВД Ленинградской области Алафера) — по протоколам № 81—85 — ежедневно расстреливал от 180 до 265 узников, — как отмечено в одном из документов, «быстро, точно и толково».

10 ноября 1937 года М.Матвеев подготовил рапорт на имя заместителя начальника УНКВД Ленинградской области В.Гарина. Он доложил, что из 1116 приговоренных к смерти фактически было уничтожено 1111 человек. Из остальных пяти узников один умер еще на Соловках, а четверых направили: в Ленинград (С.Вишняк), в Одессу (Е.Ликворник) и в Киев (И.Зозуляк, Б.Пероцкий).

В каждом тюремном деле имеются акты об исполнении приговоров с подписью М.Матвеева. Это напечатанное на машинке клише с пропусками в определенных местах, куда допечатывали фамилию конкретного узника, номер соответствующего протокола и дату расстрела. После проведенных экзекуций М.Матвеев был награжден («за успешную борьбу с контрреволюцией») ценным подарком и орденом Красной Звезды. А вскоре его арестовали за то, что выполнил незаконный, как выяснилось, приказ Л.Заковского и уничтожил группу соловецких узников. Матвеев получил «червонец» — 10 лет лишения свободы. Он был этапирован в Волжский концлагерь неподалеку от Рыбинска. Но сидеть ему пришлось недолго: началась война, и его освободили. Он пережил войну и умер в 1971-м.

Еще 509 соловецких узников, осужденных по протоколам № 134, 198, 199 заседания особой тройки Управления НКВД по Ленинградской области, были уничтожены в декабре 1937-го и в январе 1938 года. По имеющейся версии, этих заключенных, среди которых также было немало известных украинцев, расстреляли в пустыне Койранкангас под Токсово.

Акты об исполнении приговоров в этот раз подписаны приятелем М.Матвеева комендантом УНКВД Ленинградской области А.Поликарповым. Его судьба сложилась иначе: после ареста Матвеева он понял, что его ждет, написал предсмертное письмо и застрелился.

И, наконец, последнюю группу соловчан-заключенных по протоколу № 303 от 14 февраля 1938 года заседания особой тройки Управления НКВД по Ленинградской области расстреляли прямо на Соловках в районе «командировки» Исаково. Подписал документы о расстреле заместитель начальника 10 отдела Главного управления госбезопасности майор госбезопасности Николай (Лука) Антонов (Грицюк). 23 октября 1938 года он был арестован и 22 февраля 1939 года расстрелян.

Не забывать!

Комментируя открытые факты о соловецких расстрелах, Иван Драч в 1997 году писал: «Ни какому Шекспиру или Брехту не хватит воображения и таланта придумать такого капитана Матвеева. Его создала Жизнь — логика веры в человека сопротивляется что есть мочи: подобного быть не может. Это слишком невероятно! Но было именно так... Именно политика разворачивает всех нас таким образом, что мы должны помнить Расстрелянное Возрождение, чтобы сохранить наше Будущее. Документы имеют убийственную силу. За ними охотятся. Их уничтожают. Но их и публикуют, чтобы люди читали и думали. Делали выводы».

И действительно, исследование событий, связанных с соловецкими расстрелами, вынуждает ставить вопрос шире. В чем именно состоял глобальный смысл «великого террора»? Что именно стремился осуществить с его помощью режим? Почему террор был тайным? Почему он прекратился и не повторялся позднее в таких масштабах, как в эпоху «ежовщины»?

Погибло такое количество невиновных людей, что кто-то обязательно должен за это ответить в правовом государстве. Кто и каким образом? И здесь мало утешает то обстоятельство, что фактически все, чьими руками террор осуществлялся, из палачей превратились в жертв и были уничтожены.

Кстати, уничтожили не всех. Кое-кого из живых допросили в период хрущевской «оттепели» 50—60-х годов. Эти свидетельства также содержат немало важной информации для понимания механизма беззаконий, условий, в которых они были совершены. Правда, кое-кто из допрошенных многое «забыл» или стремился оправдать свое поведение в 30-е годы.

Планировавшие и осуществлявшие террор рассчитывали на то, что никогда и никому не удастся узнать правду, реконструировать трагические события. Не зря тоталитарная система и ее адепты запрещали, тщательно контролировали и дозировали информацию о репрессиях или, как было принято говорить, «нарушениях соцзаконности». Но, как это часто случается в истории, рано или поздно истина пробивается сквозь мрак молчания и сознательной фальсификации.

Весной 1937 года один из заключенных, Юрий Машкевич, бывший бухгалтер из Винницы, обсуждал с несколькими узниками вопрос о потерянной в лагере одежде зеков. Именно тогда он сказал: «Все это... ничто, по сравнению с тем, сколько людей было погублено лагерем, но никто об этом не желает слышать. Со временем на Соловки будут приезжать значительно больше, чем даже в Италию. Будут приезжать, чтобы увидеть места, где голые люди замерзали, а голодные умирали».

И действительно, самое главное — сохранить память о том, что произошло на Соловках, что значило понятие «Соловки» в политической истории Украины ХХ века. Поэтому завершу тем, с чего начинал: память погибших 65 лет назад необходимо почтить на государственном уровне. Сейчас, готовя с сотрудниками Государственного архива СБУ к переизданию научно-документальное исследование «Остання адреса», еще и еще раз убеждаюсь в этом. Слово за вами, государственные мужи, все те, для кого воспоминание о прошлом — не только дань предвыборной конъюнктуре.