Снова «оттепель». Но я в нее не верю

Прошедшая неделя для христиан Украины прошла под знаком молитвы за единство. Этой инициативе исполнилось 40 лет. По сравнению с историей христианства — совсем немного. Но нам, людям, так хочется, чтобы хорошее произошло как можно скорее! Впрочем вопрос о единстве не так однозначен, чтобы можно было констатировать успех или его отсутствие. Сама возможность собрать для общей молитвы представителей самых разных конфессий под одной церковной крышей — это ли не знак того, что все не так уж безнадежно?

В то же время, если слушать и читать выступления большинст­ва высших иерархов отечественных церквей, невольно начинаешь думать, что единство христиан — не более чем фигура речи. На эту мысль натолкнуло, в частности, недавнее интервью митрополита Калининградского Кирилла, главы Отдела внешних церковных связей РПЦ, посвященное проблеме диалога между Московским патриархатом и Ва­тиканом. Начинает митрополит характеризуя нынешний виток взаимоотношений как «оттепель». Двусмысленно, конечно, памятуя о том, чем заканчиваются в наших широтах «оттепели». Но все лучше, чем ничего. Тем не менее, надежд на значительное потепление интервью оставляет крайне слабую. Поскольку ничего «объединительного», кроме того, что католическая и православная церкви принадлежат «к одной системе духовных и моральных ценностей, которую нам необходимо совместно защищать», митрополит не назвал. После чего перешел к более насущным темам, причем догматическим препятствиям, таким, как вселенская юрисдикция епископа Рима и догмат о его безошибочности, внимания было уделено куда меньше, чем так называемым «локальным проблемам».

Митрополит РПЦ привычно упоминает католическую экспансию и «проблему унии», настаивая на региональном статусе УГКЦ. «Католическая экспансия» настолько его пугает, что в интервью митрополит упрекает католиков, которые на территории России при своих монастырях открывают сиротские приюты, выдавая таким образом социальную инициативу за миссионерскую, пардон, прозелитическую. Идея сращивания национального и религиозного так въелась, что митрополит подчеркивает: зарубежные приходы РПЦ окормляют русских, живущих в других странах, и, соответственно, католическую церковь в России представляет как «церковь для иностранцев». Такое вот странное представление о вселенском характере церкви.

Окончание интервью звучит совершенно парадоксально: то, что Папа Римский Бенедикт отказался от идеи визита в Россию, по словам митрополита Кирилла, сильно облегчает развитие диалога между РПЦ и Ватиканом.

Вот такая она, оттепель.

Что ж, руководство конфессии можно понять: справиться бы с теми «славянофилами», которые даже нынешнюю экуменическую политику РПЦ — более чем умеренную — подвергают нещадной критике, невзирая на ран­ги, звания и места в иерархии. Смешной анекдот о чукче и политическом анекдоте обернулся довольно несмешной (но в то же время довольно удобной) для Московской патриархии реальностью, когда мятежный епископ Чукотский не просто обвиняет собственного патриарха чуть ли не в предательстве русской (она же православная) идеи. Его пламенные обращения побуждают вторить ему всех недовольных нынешней политикой церковных властей. Учитывая тот вес, который в русской церкви традицион­но имеют старцы, подобные инициативы того и гляди обернутся для РПЦ «греческим сценарием» — за противостоянием патриарха Элладской православной церкви и насельниками горы Афон не устали наблюдать только любители мексиканских телесериалов. И российские архиереи не могут себе позволить не учитывать тот факт, что в России подоб­ные звоночки уже звенят — ладно, гневные филиппики с далекой Чукотки, но что делать с жертвами псевдоправославных фобий, замуровавшими себя в пещере в Пензенской области? Тех, которых с удовольствием и не без пользы поднимают на щит «ревнители веры православной» внутри РПЦ.

Вольно или невольно перед экуменизмом наряду с ИНН, рас­кольниками, сектантами и прочим пытаются (и не без успеха) сформировать полуосознанный страх. Враждебное отношение к иноверцу, заодно — к инородцу оказывается в некоторых случаях хорошим подспорьем в деле кон­солидации вокруг «наших тра­диций». Только какую цену придется заплатить за подобную кон­солидацию? Впрочем, вопрос о плате пока стоит не слишком ост­ро. Пожалуй, от «фобии экуменизма» пока больше пользы, чем вреда — есть на что кивнуть, чтобы оправдать нежелание поддерживать межконфессиональный диалог. Ведь он труден. Возмож­но, придется идти на уступки, компромиссы. Признавать необоснованность своих претензий.

Церковная политика вообще не самый приятный объект изучения. Особенно учитывая тот факт, что именно политическая составляющая играет все большую роль, оттесняя церковное на второй план. Распределение сфер влияния, церковно-партийные, церковно-государственные союзы, неприкрытое сотрудничество церкви и бизнес-структур, и что совсем уж неприятно — церкви и силовых ведомств. Постепен­ное втягивание церкви в идеологические игры — зачастую с полного согласия высших иерархов. Нет, это касается не только Русской православной церкви, это, к сожалению, общая тенденция, знаменующая ослабление социальной роли церкви как общественного института. Что не означает ослабления христианства — это важно. Институты, способы организации общин меняют­ся со временем. Первообщины христиан мало напоминали средневековые приходы, а в наше вре­мя попытка воспроизвести средневековые порядки на уровне приходской церкви — эффективный способ лишиться паствы.

Вывод, казалось бы, напраши­вается сам. Собственно, он уже и достоянием истории успел стать: институт церкви вообще может отмереть за ненадобностью — теперь же все грамотные, сами могут Библию почитать. Но вывод этот весьма поспешен. Церковь хранит догмат, в ее лоне от поколения поколению христиан передается истина о Боге. И «почитать Библию» — это не «почитать Дэна Брауна», библейские тексты требуют очень осторожных и толковых разъяснений, в то время как бестселлер можно просто пивом запить. Поэтому институт церкви видоизменяется, но, к счастью, не исчезает.

Печально, впрочем, то, что канон и догматика зачастую используются как ставка в политических играх. И здесь пример с православно-католическими переговорами очень показателен. Снова на первых местах всплывают вопросы о распределении власти в христианском мире, контроле над «каноническими территориями» и т.п. Вопрос о том, насколько принципиальны и непреодолимы эти препятствия к диалогу, остается открытым, потому что подоплека его слишком человеческая.

Но кое-что вселяет надежду на светлое будущее общехристианского мира. Пока Римы «соображают на троих», выясняя, кто из них первый, кто последний, а кто — единственный, христианский мир наводит мосты «безопасного» в догматическом плане общения. Практика экуменических инициатив в социальной и гуманитарной сферах из одноразовых акций превращается в нормальную, так и хочется написать повседневную практику. Помощь сиротам, больным, малоимущим, людям с наркотической и алкогольной зависимостью, организация христианских детских и молодежных лагерей и клубов — все это, оказывается, можно делать просто под эгидой христианства без уточнения его конфессиональной составляющей. Как ни странно, способность к совместной работе определяется отнюдь не каноническими предпочтениями, а уровнем культуры участников. Собственно, почему это должно казаться странным?

Можно было бы закрыть глаза на религиозную составляющую этого «совместного делания». Дело, мол, не в том, что они христиане, а просто люди хорошие, другим помочь хотят — при чем тут экуменизм и вообще церковь? Возможно, рационально настроенной публике действительно трудно понять, что подопле­кой является реализация именно религиозной потребности, что это проявление именно христианского милосердия, способ христианского служения. И объединяются «делатели» в первую очередь по этому признаку. Эта практика, наряду со ставшими традиционными совместными молитвами, позволяет нам вспомнить о главном: чем в первую очередь является церковь. Общиной верных, составляющих Тело Христово. И то, что рядовые члены церков довольно охотно последнее время идут на нелегкий, но уже вполне стабильный контакт, возможно, сыграет в определении места христианства в мире большую роль, чем очередной раунд переговоров между Римом и Константинополем или даже сомнительная оттепель в «бермудском треугольнике» Рим—Константинополь—Москва.

В конце концов, если члены церкви сумеют выйти из идеологических тисков, в которые их берет руководство конфессий, с относительно небольшими потерями в области христианского понимания мира и сделают решительные шаги навстречу друг другу, высокие церковно-политические круги будут вынуждены принять это как свершившийся факт.