Сила любви

Несколько лет назад мне довелось жить у пожилой родственницы в Харькове. Пользуясь ее стареньким телефоном, сначала не обращала внимания, что рядом с ним лежит какой-то «гроссбух» в красном переплете. Как-то из интереса перевернула его и увидела, что это самиздатовская книга — более 300 стандартных листов машинописного текста — под названием «Жизнь как песня». Решила бегло полистать. И вскоре, потрясенная, не могла оторваться, выкраивая из своего плотного графика в оставшиеся дни в Харькове хоть немного времени для этого величайшей силы человеческого документа.

Оказалось, с семьей автора — фронтовика, военного политрука Аркадия Исааковича Раскина* (уже покойного) родственники дружили многие годы. Смерть любимой жены Нади, которую он пережил очень тяжело, подвигла его написать документальную повесть. Один из трех отпечатанных на машинке и переплетенных вручную экземпляров был подарен моим родственникам, другой хранился у сына Раскина, ректора одного из полтавских учебных заведений.

Отдавая ежегодную дань Дню Победы, пресса несправедливо сужает войну лишь к воспоминаниям ветеранов о том, как они брали такой-то плацдарм или «языка». Читателям, для многих из которых Великая Отечественная — далекая история, это не так уж интересно. И я решила написать о том, что на одной из самых ужасных войн воевали женщины, были не только страшные испытания физических и духовных сил, но и такая чистота отношений, Любовь с большой буквы, о которой нынешние поколения могут лишь мечтать.

Жаль, что в газетном формате можно только фрагментарно пересказать эту красивую историю фронтовой любви, которую Аркадий и Надя пронесли через всю жизнь...

Девичья фамилия Нади — Попова. Она и в самом деле была дочерью священника, что в 30-е годы было синонимом «врага народа». Из-за этого Надюшу в школе не приняли в пионеры и в комсомол, а после того, как осудили отца, выселили из «поповского» дома. И все же Надя сумела окончить педагогический техникум, а затем, уже будучи учительницей младших классов, вступить в комсомол. Весной 1941 года она поступает заочно на филфак Воронежского пединститута.

В начале войны Надя несколько раз пишет заявление с просьбой направить ее на фронт. Но повестку из военкомата 22-летняя девушка получит только весной 1942 года. В отдельный дивизион аэростатов заграждения. Вскоре ефрейтора Попову избирают комсоргом одного из отрядов дивизиона. А в 43-м ей, первой женщине в дивизии, присваивают офицерское звание и переводят на политработу в Люблин, в 767-й зенитно-артиллерийский полк, который занимал позиции вокруг концлагеря Майданек, где еще находились многие тысячи узников.

Личный состав полка (1500 человек), куда Надя была назначена на должность помощника начальника политотдела корпуса по комсомолу, более чем наполовину состоял из девушек. Но командиры не хотели видеть разницы между ними и мужчинами ни в психологии, ни в физиологии, ни в вопросах быта. Из-за этого часто возникали конфликтные ситуации, иногда доходившие до трибунала за неповиновение. Младший лейтенант Попова стала близким другом воинов-девушек, которые рассказали ей то, что боялись говорить политработникам-мужчинам. И оказалось, что лучший дивизион, каким его представляли в донесениях, весьма неблагополучен.

Посланному в дивизион для улаживания ситуации опытному политработнику из штаба Надя дала решительный отпор: «Как случилось, что вам не доверяют комсомолки? А может, вы просто не хотели знать правду?» И тогда руководство попросило попытаться нормализовать обстановку еще более опытного политработника — Аркадия Раскина. Так они познакомились с Надей.

Аркадию сообщили, что Попова за очень короткое время успела в каждой батарее провести комсомольские собрания, вечера самодеятельности, на которых сама читала стихи и пела. Она стала душой коллектива, к ней тянулись люди самых разных характеров. Раскин из первых разговоров с Надей понял, что имеет дело с очень интересным человеком. Она была настолько принципиальной, что он, старший по званию, вынужден был согласиться с ней в том, что уладить конфликт можно только одним способом: строго наказать виновных в партийном и дисциплинарном порядке, а недостатки немедленно устранить. И это был серьезный урок всему политотделу, преподнесенный девушкой-политработником, что вообще было редкостью.

Вскоре Надю переводят «на повышение», и она попадает под руководство Аркадия Раскина. Как-то вечером, после оживленного обсуждения практических дел в темной из соображений маскировки комнате наступила тишина. И вдруг все услышали приятный, задушевный голос нового работника — Нади Поповой: «Не знаю, о чем вы сейчас думаете, но я хочу сказать, о чем думаю я. Как много значит в жизни и работе дружба! Мне очень нужна ваша дружба. Но, наверное, для этого нам нужно больше знать друг о друге. Если не возражаете, пусть каждый расскажет о себе то, что считает нужным». Это было сказано так искренне, что не могло не вызвать ответных чувств. И все охотно поддержали ее неожиданное предложение, потому что действительно очень мало знали друг о друге, о довоенной жизни. О себе Надя рассказала первой. Это была исповедь — о трудном детстве, учительстве, о первых армейских испытаниях... Надя в каждом затронула такую сокровенную струнку, что он раскрывался с неожиданной стороны, а тот поздний вечер у всех остался в памяти, согретый особым теплом.

О мужестве Нади красноречиво говорит такой случай. Как-то во время налета немецкой авиации прибористка упала с сиденья и забилась в истерике. И тогда Надя в этом кромешном аду бросилась за прибор, и батарея смогла вести прицельный огонь по самолетам. В ту ночь было сбито семнадцать машин.

Чем больше Раскин слушал выступления Поповой на совещаниях и семинарах комсомольского актива, тем больше восхищался ее умению оригинально поставить вопрос, аргументацией, образностью, юмором, вызывавшим дружный смех у бойцов. Никто лучше Нади не умел утешить тех, кто получал известия о смерти близких. А как прекрасно Надя читала стихи и пела! Эти песни как будто уводили всех от ужасов войны, возвращали в прекрасные дни довоенной жизни, воплощали мечту о послевоенном счастье.

Неоднократно приходилось Наде выполнять и очень деликатные функции. К примеру, весной 45-го со своим горем пришла к ней девушка-сержант: ждет ребенка от командира полка, который решил от нее избавиться, уволив из армии. В результате весьма бурной беседы полковник-вдовец все же пообещал жениться на обманутой девушке и поблагодарил Попову. И таких случаев было немало.

День Победы Аркадий с Надей встретили в Варшаве. Они побывали на митингах в нескольких батареях, где выступала Надя. По ее инициативе там были устроены праздничные обеды: девушки напекли пирогов и приготовили забытые за годы войны блюда. В этот день все впервые увидели Надю в гражданском платье, которое она тайком сшила у портнихи-польки. В туфлях на высоких каблуках, с замечательной прической, она была олицетворением беспредельной радости, молодости и счастья. Все наперебой приглашали ее танцевать. И только Аркадий стоял в стороне, любуясь Надей, не решаясь пригласить на танец. И тогда Надя сама подошла к нему и тихо произнесла: «Пойдемте, я давно жду вашего приглашения». Надя уже знала о неудавшейся семейной жизни Аркадия, она сама как-то вызвала его на откровенность, увидев в нем перемену настроения (после очередного письма о похождениях его непутевой жены). Рассказ Аркадия произвел на Надю гнетущее впечатление, но даже тогда она нашла в себе силы подбодрить его: «Все образуется… У вас хватит ума принять правильное решение. Все у вас будет хорошо».

Женихов вокруг Нади крутилось немало, но никому она надежды не оставляла. Даже танкисту Дмитрию, с которым она немного встречалась до войны и который, разыскав ее на фронте, проявлял настойчивость.

И вот настал день Надиной демобилизации. На Варшавском вокзале после прощания остался один Раскин, чтобы дождаться отхода поезда-товарняка. Женщинам-офицерам выделили один вагон, в котором наскоро оборудовали нары. Надя прилегла, и впервые за время войны безудержно расплакалась. Хотя еще раньше они договорились не теряться, писать друг другу, разговор не клеился. В тот момент им обоим стало ясно, что их дружба переросла в любовь, но каждый боялся открыть свои чувства. Аркадий боготворил Надю, считал, что недостоин ее со своим грузом неудавшейся семейной жизни, от которого не решался избавиться, хоть несколько лет не поддерживал с женой никаких связей, кроме денежной помощи сыну. А Надя считала Раскина на голову выше ее, робела перед ним… Они ни разу даже не поцеловались.

Раскин получил назначение в Вильнюс. Шел месяц за месяцем, а вестей от Нади не было, на письма она почему-то не отвечала. Под Новый 1946-й год Аркадию, как и многим, дали краткосрочный отпуск, и он решил съездить к Наде в Воронежскую область. Приехал в райцентр, сравнительно легко нашел Надиного дядю, который ошарашил как обухом по голове: «Надя недавно вышла замуж. За танкиста Дмитрия».

Раскин вернулся в Вильнюс. В который раз без особых надежд отправился на главпочту к окошку «До востребования». Но оказалось, что его ждет толстый конверт. От Нади! «Дорогой друг! — писала она. — Как же так могло случиться, что вы были совсем рядом, но мы не встретились. Дядя сказал вам неправду, я никуда не выезжала. Известно ему и о моем, с позволения сказать, замужестве… Если бы вы тогда ко мне приехали, я бы уехала с вами! Какое это было бы счастье! А теперь все кончено!» В заключение Надя сообщала, что в ближайшие дни ей предстоит отъезд в Кушку, к месту новой службы мужа-танкиста.

Не имея времени оформить отпуск и проездные документы, только лишь предупредив товарищей и попросив уладить с начальством, он снова бросается в дальнюю дорогу. Ему кажется, что поезд больше стоит, чем идет. Принимает решение: идти пешком в Нащекино, не ожидая, пока поезд обогнет большую дугу. Он шел сквозь метель с утра до самой ночи, полностью выбившись из сил, но дом родственницы Нади нашел. «Где Надя?» — «В райцентре, оформляет какие-то бумаги, — сказала тетя Вера. — Вернется, может, через день, а может, через несколько».

Наутро тетя Вера договорилась с кем-то, чтобы их взяли в сани в райцентр. Мороз был трескучим. И в первой же деревне перед крутым затяжным подъемом попутчики Раскина зашли в чайную погреться. Аркадий отказался, сказав, что греться будет, поднимаясь на гору, а они его догонят. Дойдя до середины горы, он увидел спускающийся навстречу грузовик. В тот момент, когда машина поравнялась с ним, его будто пронзило: что-то знакомое мелькнуло в кабине. Остановился, обернулся. Вдруг грузовик резко тормозит, его заносит в сторону, из кабины кто-то выскакивает, поворачивается в его сторону, стоит и смотрит. Раскин не уверен, что это Надя. Она не уверена, что это Аркадий, ведь она и подумать не могла, что он может появиться здесь, да еще так скоро.

Прошла, казалось, вечность, прежде чем они сначала медленно, неуверенно, а потом уж сколько было сил побежали навстречу друг другу.

Оказалось, что родственники Нади, особенно ее дядя, ублаженный дорогими подарками-трофеями танкиста Дмитрия, оказали на нее сильное давление. Писем от Раскина Надя не получала, не знала, куда ему писать, поскольку свояченица Дмитрия, работавшая на почте, по его просьбе их изымала. В отчаянии она согласилась выйти за него замуж.

И только в поезде на Москву Надя и Аркадий поверили в свое счастье. «Ты появился на снежной дороге, как послание от Бога, — говорила ему Надя, плача и горячо обнимая его. — Не смейся, я не стала набожной. Но есть, оказывается, большая сила. Это сила любви…»

Так начиналась их совместная жизнь, полная трудностей и опасностей. После Вильнюса был отстраивающийся послевоенный Минск, где Аркадий служил в армии, а Надя работала секретарем горкома комсомола. Потом беременная Надя поехала за мужем на Чукотку, где в арктическую зиму им довелось жить с младенцем в обычной палатке с буржуйкой. Заболевшую и ожидающую второго ребенка Надю с двухлетним сыном в декабре 1948 года было решено отправить на «большую землю». Но вышедший из бухты Провидения корабль попал в страшный шторм. 16 суток тайфун кружил неуправляемое судно по океану, а измученные голодом и жаждой люди с каждым новым ударом волны о борт ждали неминуемой смерти…

И все же жизнь Аркадия и Нади, несмотря на страшные испытания судьбы, была счастливой. Надя считала это заслугой мужа. «И только после ухода Нади, — заканчивает автор свою книгу «Жизнь как песня», — всем стало абсолютно ясно, что счастье семьи было в ней. Только с ней — и в ясный день, и в непогоду — было светло и уютно… Прошли месяцы и годы, но мне невыносимо трудно без Нади, боль утраты не утихает. Не знаю, существуют ли слова, которыми можно выразить состояние моей души. Может, стихами ее любимого поэта Тютчева:

Еще томлюсь тоской желаний,

Еще стремлюсь к тебе душой —

И в сумраке воспоминаний

Еще люблю я образ твой…»

Согласитесь, не многие мужья так пишут о своих женах.

*Фамилия изменена по просьбе его сына