РОБИН ГУД ИЛИ СОЛОВЕЙ- РАЗБОЙНИК

И если стать нам прикажут

героем,

У нас героем становится

любой.

Так уж устроена жизнь: раскрытые преступления становятся историей, нераскрытые — легендой. Казалось бы, чего уж проще — смерть всех равнит. Но только не у большевиков. У тех была своя табель о рангах. Даже своя посмертная номенклатура. Одним — вечное и неустанное воскурение фимиама. Другим — вечное предание анафеме. И это при том, что нередко при жизни все они были равноапостольными большевиками-ленинцами.

Сталин любил героев. Особенно мертвых. С ними спокойней. Никаких забот. Никаких неожиданностей. Никаких амбиционных притязаний. Иными словами, чтобы стать героем, надо было вовремя уйти из жизни.

Тайна высокого назначения

Имя Григория Котовского изначально было окутано непроницаемой тайной. Наслоения мифов и легенд делало его загадочно героическим. От рождения и до самой смерти. Катапультировал же в бессмертие «легендарного героя» сразу после его загадочной гибели, как это было заведено, сам Сталин. Еще до официального причисления его к «лику святых» в «Кратком курсе ВКП/б/» он был удостоен высочайшей чести. Сам вождь соизволил в украинской республиканской газете «Коммунист» опубликовать короткое письмо «О тов. Котовском». В нем он писал: «Я знаю т.Котовского как примерного партийца, опытного организатора и искусного командира. Я особенно хорошо помню его на польском фронте в 1920 году, когда т.Буденный прорвался к Житомиру в тылу польской армии, а т.Котовский вел свою бригаду на отчаянно смелые налеты на киевскую армию поляков. Он был грозой белополяков, ибо он умел «крошить» их, как никто, как говорили тогда красноармейцы. Храбрейший среди скромных наших командиров и скромнейших среди храбрых — таким я помню т.Котовского. Вечная ему память и слава».

Слово Сталина — закон для страны. Поле для мифотворчества было расчищено. В соответствии с ритуалом ему отводилась соответствующая биография, свидетельствующая, что с младых ногтей он был убежденным марксистом-ленинцем, непримиримым врагом царизма.

Так пред народом предстал образ бесстрашного Робин Гуда, еще в дореволюционные годы экспроприировавшего богатства помещиков-кровососов во имя высочайшей справедливости, щедро раздаривавшего все это обездоленному люду. При этом будучи — это уж свято! — несокрушимым большевиком, непримиримым борцом за народное дело.

Безусловной же вершиной мифотворчества о нем стал фильм «Котовский», вышедший на экраны в 1942 году. Мы, дети войны, были в неописуемом восторге от экранного Котовского, созданного блистательным Николаем Мордвиновым. Это было наше кино! Да куда уж дальше, коль скоро под впечатлением именно этого фильма ваш покорный слуга школьником пятого класса предпринял, правда неудачную, попытку побега из Оренбурга на фронт...

Поэтому-то вполне объяснимо мое волнение, когда годы спустя, в Москве, где я тогда работал, удалось по случаю раздобыть у букиниста тоненькую пожелтевшую от времени брошюрку С.Серебрякова «Г.Котовский», изданную в «Дешевой библиотеке» журнала «Каторга и ссылка» в 1925 году «Издательством Всесоюзного общества политкаторжан и ссыльных поселенцев». Меня распирало от гордости, что удалось заполучить такой раритет. Шутка ли сказать, о Котовском — кумире моего детства. Хотелось немедленно выплеснуть обуревавшие меня эмоции на того, кто мог бы, с моей точки зрения, оценить по достоинству эту библиографическую редкость. Я поспешил в кафе «Националь», что было тогда на углу улиц Горького и Моховой, где в те годы собиралась московская творческая элита. Был убежден, в это время там непременно застану восседающего за столиком у окна одного из самых знаменитых одесситов, прекрасного писателя Юрия Карловича Олешу. Познакомились мы с ним примерно за год до этого. Уж он-то, как казалось мне, наверняка оценит находку. Тем паче, что Котовский — это немножечко и Одесса.

Я показал ему свое приобретенье. Он бережно перелистал ту тридцатистраничную брошюру. Потом впился в меня своими ярко-голубыми глазами из-под мохнатых бровей. Отхлебнул из непременной рюмки водки и тихим голосом вмиг остудил мои восторги: «Конечно, каждый раритет достоин уважения... Но Котовский?.. Как бы вам поточнее бы сказать... Знаете, мне рассказывали, что в начале 1918 года состоялась сходка авторитетнейших уголовников России. Они приняли решение поддержать революцию... Пожалуй, никогда бы революция по-настоящему не состоялась, не поддержи ее уголовники... Вам что-нибудь говорит имя Мишки Япончика? Так ведь он был родным братом Котовского по ремеслу. И тоже от грабежей ушел в революцию. Конечно легально грабить не так романтично, но безопасней. Он ведь, кажется, даже какой-то орден заработал. Правда, потом пулю схлопотал. Ребята они были лихие. Старая Одесса их хорошо помнит... Но вы не расстраивайтесь. Все- таки раритет...». И, отхлебнув из рюмки еще глоток, улыбнулся. Признаюсь, я был ошарашен.

Первые шаги

О Котовском в советские времена написано немало. Да и нынче рецидивы его воспевания не редки. Особенно в последнее время. Назначенного партией в «легенды», его превратили не просто в символ, но в функцию. Прорваться сквозь наслоения легенд и мифов трудно. Ведь его сущность пытались познать и зарубежные исследователи. И не всегда успешно. Уж очень заманчивой фигурой он был. Пожалуй, наиболее близким, с моей точки зрения, к постижению Котовского, как личности, оказался эмигрантский писатель Роман Гуль. В своей книге «Красные маршалы», изданной еще в 1933 году в Берлине, он достаточно точно сформулировал суть «легендарного героя»: «Ловкость, сила, звериное чутье сочеталось в Котовском с большой отвагой. Собой он владел даже в самых рискованных случаях, когда бывал на волосок от смерти. Это, вероятно, происходило потому, что «дворянин- разбойник» никогда не был бандитом по корысти. Это чувство было чуждо Котовскому. Его влекло иное: он играл в «опасного бандита», и играл, надо сказать, мастерски». К этому, представляется, с полным на то основанием, можно добавить несомненную артистичность, любовь к красивой позе и, судя по автобиографии, написанной им в 1916 году в одесской тюрьме, безграничную самовлюбленность и несокрушимую веру в свою исключительность. Именно это, думается, и стало той движущей силой, которая вознесла его в предреволюционные годы на вершину славы «дворянина-разбойника». Этакого бессарабского Дубровского.

С младых ногтей он жаждал быть первым. Во всем и всегда. В мальчишестве с упоением зачитывался романтической литературой. Его излюбленными героями были Овод, Стенька Разин, Емельян Пугачев, отважные гайдуки. Дабы стать им ровней, он с недетской одержимостью «качал силу». До изнеможения истязая себя гирями и штангой. Увлекался верховой ездой.

Еще занимаясь в реальном, а потом в сельскохозяйственном училищах, он, как и многие его сверстники, заинтересовался эсеровской литературой. Именно эсеры-террористы виделись ему истинными героями без страха и сомнений, равновеликими его литературным идеалам. Вначале дальше чтения дело не шло. Хоть оно несомненно оказало влияние на его отношения к жизненным реалиям. И был он исключен из реального училища не только за драки и прогулы, но, главным образом, за непочтительное отношение к педагогам да излишнее свободолюбие. Он перевелся в сельскохозяйственное училище. Окончил его первым. Решил стать не просто агрономом, но как выходец из дворянской семьи — респектабельнейшим специалистом. Для этого еще следовало пройти полугодовую практику. Получить диплом. И отправиться в Германию на учебу. А дабы не выглядеть там неотесанным провинциалом, упорно совершенствовался в немецком языке да музицировал на скрипке и гитаре.

Но почему-то, уже будучи прославленным комкором, удостоенным высочайших наград и почестей, в 1924 году, в своей новой автобиографии омолодил себя на шесть лет. Начал свое летоисчисление не с 1881-го, как это было в действительности, а с 1887 года. Выбросив из своей жизни весьма примечательный и бурный период. Случайно ли?

Как уже говорилось, Котовскому нужно было пройти полугодовую практику. И в 1901 году он начал стажироваться в поместье Мечислава Скоповского. Но, как говорится, бес попутал, и весьма симпатичный практикант стал любовником молоденькой красавицы-жены помещика. Естественно, разразился скандал. Последовало изгнание. Но на этом его злоключения не закончились. Он перешел на работу в имение А. Якушина. И снова скандал. На сей раз связанный якобы с растратой хозяйских денег. А вскоре всплыл еще один конфликт со Скоповским. Тоже из-за денег. Сегодня трудно сказать, насколько эти финансовые коллизии соответствовали истине, но Котовский вновь оказался не у дел. Ему удалось устроиться на работу к помещику Д.Семиградову. Но тот потребовал характеристику с предыдущего места. И Котовский представляет ему собственноручно сварганенную фальшивку. Его уличают в подлоге. В дело вмешивается полиция. К тому же возникает обвинение в уклонении от воинской повинности. Как затравленный зверь, без работы, без денег он мечется по Бессарабии. Против него возбуждаются уголовные дела. И за растраты. И за поддельные документы.

Так уж случилось, что практически почти два года — 1902 и 1903 — он то в бегах, то в кратковременных тюремных отсидках. Об учебе и думать нечего. Дурная слава бежит впереди него. И вот тогда-то, как он потом напишет в 1916 году, «начала оформляться моя личность протестанта против существовавшего порядка вещей. Эти протесты выливались в стихийные и неорганизованные формы». Позднее, уже в советское время, дополнит, что «стихийная революционная психология сформировалась под влиянием эсеровских идей, что на практике выродилось в неуемную тягу к безудержному насилию, становящейся самодовлеющей».

Так 1903 год стал рубежом, перешагнув через который, по его словам, он превратился в «бунтаря и мстителя». Справедливости ради, стоит отметить, именно тогда впервые и замельтешили слухи о его мнимых и действительных грабежах, о загадочных романтических приключениях с женами помещиков. Воспитанный на образах благородных разбойников, он, судя по всему, не мог опуститься до примитивной уголовщины. Ему необходим был идеологический флер. И на рубеже I903—I904 года Герш Зальцман вовлекает его в партию эсеров. С начала же 1904 года, увильнув от мобилизации в армию, он полностью перешел на нелегальное положение. Все пути назад были отрезаны. К тому же эсеры поставили его во главе небольшой боевой группы, которая понеслась по Бессарабии и югу Украины, промышляя мелкими грабежами. Объектами налетов стали различные питейные заведения, магазины, лавки и просто экипажи с прилично одетыми людьми. Захваченные деньги и ценности — нередко довольно большие — сдавались в партийную кассу. Якобы на народные нужды. В действительности же, все шло на закупку оружия для организации новых налетов, на переезды эсеровских боевиков да на зарубежные поездки руководства.

Потом сам Котовский напишет об этом так: «1905 год и последующие годы начинаю террор против помещиков, фабрикантов и вообще богатых людей». И тогда же сообщит, что занимаясь террором, отбирая ценности и деньги у богачей, делал это с единственной целью — чтобы раздать все беднякам. Полно. Лукавил, ох, как лукавил Григорий Иванович. Если называть террором налеты и грабежи, не погрешил против истины. Что же касается благотворительности, то это, скажем так, явное преувеличение. У серьезных исследователей эта версия и по сей день вызывает глубокие сомнения. Зато известно, что в составе группы эсера-боевика Дорончана 19 августа 1905 года он ограбил в Кишиневе дом дворянки Марии Яманды. Добыча была весомой. Пришлось даже Котовскому выезжать в Одессу, чтобы сбыть знакомому ювелиру очень дорогие украшения. Вскоре после этого в составе той же группы совершил налет на кишиневскую квартиру своего старого обидчика. Семиградова. И здесь добыча была отменной.

Его университеты

Котовский окончательно уверовал в свои лидерские возможности. Сколотил независимую от эсеров группу и начал промышлять в окрестностях Кишинева. Полицейские архивы тех времен сохранили сведения, что только в конце 1905 года он ограбил несколько дворян и купцов, предпочитая загородние дороги, где нападал на экипажи с двумя-тремя состоятельными пассажирами. Еще некоторое время поддерживал связь с эсерами. Вскоре ему надоело делиться с ними. И он пустился в самостоятельное плавание.

Его группа превратилась в настоящую банду, недобрая слава о которой пошла гулять по всей Бессарабии. В начале 1906 года они совершили несколько налетов на магазины, квартиры состоятельных горожан. Дошла очередь и до полиции, чтобы разживиться оружием. Власти всполошились. Был дан приказ действовать жестко. Вся агентура жандармерии была поставлена на ноги. И 18 февраля 1906 года при выходе из конспиративной квартиры Котовский был арестован. Злые языки поговаривали, что предали его бывшие товарищи по партии, недовольные тем, что он перестал с ними делиться.

Котовского поместили в специальную камеру тюремного замка, находящуюся на высоте примерно нынешнего десятого этажа. Он предпринял несколько попыток побега, но безуспешно. 31 августа, как сообщала газета «Бессарабская жизнь», удача сопутствовала ему. Правда, на свободе пробыл недолго. 5 сентября пристав Хаджи-Коли, охотившийся за ним долгое время и раньше, выследил и арестовал Котовского. Его вернули в тот же тюремный замок. Усилили охрану.

13 апреля 1907 года начался суд над Котовским и его сподвижниками по грабежам Дорончаном, Пушкаревым и Демянишиным. К этому времени его популярность достигла своего пика. Ведь на протяжении нескольких лет, а особенно в последние месяцы, все газеты Бессарабии без устали только и живописали о его налетах, о том, как он артистически дурачил полицию своими переодеваниями и искусным гримом.

Такого суда Кишинев еще не знавал. Зал был переполнен. Подсудимые с пафосом разглагольствовали о том, что они не примитивные грабители, а идейные борцы за права угнетенных и бедных. И совершали они, конечно же, не грабежи, а «справедливую экспроприацию». Защита, избегая слова «грабеж», делала упор на то, что все добытое они раздавали беднякам. Присутствующие в зале рукоплескали. Прокуратура же доказывала, что материалами следствия благотворительность не установлена.

Суд приговорил Котовского к 10 годам каторги. Приговор был незамедлительно опротестован. Котовского отправили в тюрьму до нового рассмотрения его дела. А он начинал готовить очередной побег. На сей раз вместе с бандитами-анархистами. Увы, неудача. Кто-то выдал. Режим ужесточили. Охрану усилили. 23 ноября 1907 года начались новые слушания. Но на сей раз в дополнение ко всем его старым прегрешениям прибавили нападение на полицейский конвой и освобождение уголовников в январе 1906 года. По совокупности совершенных преступлений его приговорили к 12 годам каторжных работ. Заковали в кандалы. Поместили в строго охраняемую камеру до очередного этапа. И 3 февраля 1908 года с особыми мерами предосторожности отправили в Николаевскую каторжную тюрьму. Потом в Казаковскую каторжную рабочую тюрьму на золотоносные шахты. Затем последовали Нерчинские рудники и, наконец, строительство Амурской железной дороги. И все это время его не покидает мысль о побеге. Наконец 27 февраля 1913 года свершилось.

Исколесив всю Россию, Котовский вновь обосновался в Бессарабии. Собрал новую банду. В нее на первых порах входило до десяти человек. Привлек старых товарищей. Появились и новые. Охочих до чужого добра во все времена было предостаточно. Надо сказать, тюремный опыт и общение с профессионалами-уголовниками пошли ему впрок. Он стал не только искусней гримироваться и менять костюмы, в чем и раньше преуспевал, но — и это главное — тщательней готовить свои налеты. Проводить их без излишней театральности. Именно в это время он совершает самые резонансные ограбления. В одну ночь очистил имение Ивана Назарова, винокуренный завод Фукельмана. Затем Бендерское казначейство. В марте 1915 года предпринял налет на арестантский вагон в Бендерах, который перевозил заключенных. И 60 уголовников оказались на свободе. Часть из них, решив не испытывать судьбу, примкнула к его банде, которая выросла до 30 человек.

Вся полиция была поставлена на ноги. Котовский решил перебазироваться из Бессарабии в многолюдную Одессу. Здесь легче было затеряться. К тому же город издавна был славен своим криминалитетом. На его фоне легче было не засвечиваться. Но вскоре город был потрясен ограблением квартиры купца-миллионера Якова Бломберга. Случилось это в преддверии нового 1916 года. При налете была ранена жена купца. Вслед за этим последовал черед и других именитых горожан. В том числе и известнейшего одесского врача Леона Бродовского. «Почерк» банды полицией был установлен без труда. Ведь все эти налеты сопровождались неизменными требованиями выдать деньги и ценности «для народа». Пресса негодовала. Былая популярность Котовского резко пошла на убыль. Особенно после того, как газетчики прознали, что «Робин Гуд» занимает шикарнейшие апартаменты в одной из лучших одесских гостиниц «Бессарабия». Самые ретивые репортеры ринулись на розыски тех, кого облагодетельствовал Котовский. Таковых не оказалось.

В феврале 1916 года начальник Одесского жандармского управления полковник Заверзин вынужден был обратиться в Петербург к министру внутренних дел с просьбой о помощи. Вскоре полиция все же вышла на след банды. Было арестовано несколько человек. Михаил Афанасьев, Арон Кицис и Михаил Ивченко — самые именитые бандиты — оказались за решеткой. Котовский со товарищи срочно покинули Одессу. Начали шастать по городам и весям Бессарабии и юга Украины. И едва ли не каждое мало-мальски значимое ограбление приписывали именно ему. Недобрая слава отчаянного грабителя бежала впереди него. Местные газеты, охочие до леденящих кровь сенсаций, живописали о его похождениях.

Именно в это время кишиневский полицмейстер Словинский разослал во все подразделения Бессарабии циркуляр, требующий немедленно покончить с бандой «легендарного героя». Но тут произошло невероятное — Котовский исчез. Донесения о его демонстративных посещениях злачных мест Кишинева, Тирасполя, Бендер перестали поступать в полицию. Все были в растерянности. Вроде бы Котовского нет, а грабежи с его почерком продолжаются.

Дело в том, что в марте 1916 года по подложным документам на имя мещанина Ивана Ромашкана он устроился на работу к помещику Георгию Стоматову в Бендерском уезде. Туда же пристроил и своих боевиков. Едва сгущалась темнота, как они, используя прекрасных стоматовских коней, совершали свои стремительные набеги на соседние имения. Но к июню полиция все же вышла на них. И вечером 24 июня, после тщательной предварительной разведки, сам Словинский с отрядом полицейских на автомобилях выехал в Канады, где базировалась банда. Как и приличествует подобным ситуациям, была и перестрелка, и погоня. Котовский был ранен, схвачен и доставлен в Кишинев,

На полпути к славе

Котовского заковали в кандалы, отправили в городскую тюрьму, где для него была подготовлена особая камера. Ни одного заключенного в городе не охранял такой конвой. Его сопровождало 13 человек. Весть о том, что его ведут в тюрьму, мгновенно облетела город. Улицы были запружены толпами зевак. Местное начальство приняло решение этапировать его в Одессу. Обо всем этом взахлеб писали местные газеты.

Едва оказавшись в Одесской тюрьме, он немедля начал подготовку к побегу. То хотел из костылей смонтировать лестницу, то собирался сделать подкоп, что вывел бы из тюрьмы на соседнее католическое кладбище. Тщетно. 4 октября 1916 года пришлось предстать перед военно-окружным судом. Свою защиту он построил на подробнейшем рассказе о своей трудной жизни. На том, почему пришел к решению начать борьбу за справедливость. Все это сопровождалось призывами к суду, к публике, переполнившей зал, понять его благородные порывы.

Почти три часа суд вынужден был выслушивать поток его самовосхвалений. Особого впечатления все это не произвело. Уж чересчур велики были его прегрешения. И суд вынес приговор: «Подсудимого Григория Котовского, 35 лет, как уже лишенного всех прав состояния, подвергнуть смертной казни через повешение». Председатель суда полковник Гаврилица спросил Котовского, не желает ли он подать прошение о помиловании». Но в ответ тот лишь гордо отрицательно качнул головой.

Одесская интеллигенция, особенно творческая, и студенчество буквально взорвались негодованием. Началось массовое движение за отмену смертного приговора. Газеты запестрели статьями в его защиту. С присущим южанам темпераментом в прессе создавали образ благородного «дворянина- разбойника». Его сравнивали с шиллеровским Карлом Мором, пушкинским Дубровским, бессарабским Зелим-Ханом и, конечно же, в первую очередь, с Робин Гудом. Сердобольные экзальтированные одесситки выстраивались в очередь, чтобы посетить тюремного сидельца в камере смертников.

Да и сам Котовский зря времени не терял. Дело в том, что в условиях военного времени приговор суда должен был утвердить командующий Юго-западным фронтом генерал А.Брусилов. И «бескомпромиссный Робин Гуд» решился на отчаянный шаг: послал письмо генеральской супруге. В нем красочно описал свою жизнь. Особо подчеркивая, что вся она была направлена на утверждение справедливости в обществе. Свое трогательное послание завершил словами, что хотел бы и впредь бороться за справедливость, а не быть повешенным. Письмо передал через писателя А.Федорова, который незадолго до этого опубликовал в местной прессе статью «Сорок дней приговоренного к смерти», взволновавшую одесскую интеллигенцию.

Чувствительная генеральша была потрясена. Она тут же обзвонила все местное начальство вплоть до генерал-губернатора. Каждого просила дать ей время связаться с мужем. «Читая это письмо, — позднее писала Н.Брусилова, — первый раз в жизни я отдавала себе отчет, что от меня зависит жизнь и смерть человека». Ей удалось убедить одесских чиновников отложить казнь. Сам же генерал, получив письмо супруги, тоже проявил сострадание. Незамедлительно позвонил в Одессу из своего фронтового штаба, где тогда находился и, пользуясь правом командующего, приказал заменить смертную казнь бессрочной каторгой.

А вскоре подоспела и Февральская революция. И уже 16 марта созданный в тюрьме «комитет арестантов» направил в городской Совет рабочих депутатов послание, в котором потребовал на ближайшем заседании «поставить вопрос о заслушивании представителей наших о требованиях заключенных тюрьмы и также о текущих нуждах последних». Этот текст был скреплен подписями председателя комитета В.Фейгеля и двух его заместителей — А.Альперина и Г.Котовского. Не успел Совет заняться тем посланием, как министр юстиции Временного правительства А.Керенский объявил амнистию в связи с падением самодержавия.

Надо отдать должное Григорию Ивановичу. Он тут же отправился к Н.Брусиловой, дабы выразить благодарность за свое спасение. Естественно, эту встречу в мельчайших деталях описали все одесские газеты. Особо акцентируя внимание на безупречности манер Котовского и на его заявлении, что, мол, отныне для него личной жизни не существует и «в дни освобождения народа он хочет жить для других». После этого он, конечно же, покинул тюрьму, чтобы «искупить кровью, — как заявил он прессе, — все то нехорошее, что за мной числится». Начал принимать участие в заседаниях Совета. Подключился к Красной гвардии, самочинно проводящей в городе аресты, обыски и реквизицию «неправедно нажитого добра». Правда, вскоре в местной прессе стали появляться статьи, упрекающие его в потворстве и явном благоволении уголовникам, выпущенным из тюрьмы и вернувшимся к привычным занятиям.

Сам же Котовский тем временем в алых гусарских чикчирах с позументами, в легчайших, как чулки, сапогах со шпорами фланировал по одесским бульварам, пиршествовал в шикарнейших кафе и ресторанах. Там, как потом вспоминал Леонид Осипович Утесов, служивший в те годы в известном кафе Фонкони, они и сдружились с Котовским. Уже тогда популярный певец помог ему организовать аукцион, на который выставили ручные кандалы «приговоренного к смерти». Продали их за баснословные по тем временам деньги — 783 рубля. А перед этим, как сообщали одесские газеты, Котовский продал тоже на аукционе, но уже в городском театре, свои ножные кандалы. За три тысячи рублей. Торг был отчаянный. Желающих приобрести эти экзотические реликвии оказалось немало.

Вскоре эта вольница подошла к концу. Ведь по-прежнему все еще шла война. И начальник штаба Одесского военного округа генерал Н.Маркс распорядился направить Г.Котовского в одну из воинских частей. Так он стал солдатом команды пешей разведки 136 Таганрогского полка. Учли, надо думать, его «героический» опыт. Однако реального участия в войне Котовскому так и не довелось принять. Армия, измученная тремя годами изнурительной войны, разваливалась буквально на глазах.

Пройдет совсем немного времени и Котовский вновь объявится в Одессе. Но уже захваченной белыми войсками. На сей раз в личине респектабельного помещика Золоторева. Приедет сюда для установления связей с местным большевистским подпольем. И вот тут-то во всю мощь тряхнет стариной. Одесса сразу же узнала его «почерк». Все та же изобретательность, все та же склонность к авантюрному артистизму и красивой позе, все та же безудержная смелость. Одесские уголовники исходила от черной зависти. Им такое и во сне привидеться не могло. Одно за другим ограбления сотрясали город. Налеты на банки сменялись ограблениями квартир самых состоятельных одесситов. Когда же он «взял» деникинское казначейство и сейфы бывшего государственного банка, Одесса ахнула. Паника охватила полицию и контрразведку. За выдачу Котовского и его сообщников власти обещали громадные вознаграждения. А он то офицер, то священник, то помещик виртуозно скрывался от преследований. Он купался в своей стихии — стихии артистичного авантюризма, профессиональной уголовщины.

P.S. Григорий Котовский был членом Союзного, Украинского и Молдавского ЦИКов — предтеч Верховных Советов. За активное участие в подавлении антоновского, точнее крестьянского, мятежа на Тамбовщине был награжден почетным золотым оружием. За разгром повстанческого движения крестьян Украины, поднявшихся против безжалостной ленинской продразверстки, был удостоен третьего ордена Красного Знамени — высшей государственной награды тех лет.