ПРЯМОСТОЯНИЕ, ИЛИ У ЕВГЕНИЯ КОНЦЕВИЧА ТАКАЯ МАНЕРА — ПРИНИМАТЬ ГОСТЕЙ ЛЕЖА

«На відзнаку 50-річчя відтоді, як автор скрутив собі в’язи і став письменником...» — такой эпиграф может удивить неосведомленного читателя. К сожалению, это не литературная фигура — «скрутив собі в’язи», а горькая правда жизни Евгения Концевича. А речь идет о новой его книге «Вона йшла усміхнена...», в которой собраны новеллы, рассказы, этюды 60-х годов. Впрочем, некоторые из них основательно переработаны: стоит лишь просмотреть предыдущие книги «Дві криниці» (1964) и «Йдучи вулицею» (1985).

Так, 50 лет назад, 22 июля 1952 года, 17-летний атлетического сложения юноша почти двухметрового роста нырнул с обрыва в Тетерев — и из воды его уже вытянули. Первое, что он спросил, придя в сознание: «Завтра спартакиада —смогу ли я бежать?» — «Бегать будешь», — ответил врач. Но с тех пор на ноги он так и не встал.

Однако стал выдающейся личностью современной Украины, сердцевиной нашего духа и оптимизма.

Ежегодно 5 июня, в день рождения, в его почти сельской усадьбе во Втором Шевченковском переулке в Житомире, который все плотнее обступают высотные новостройки, собираются друзья из всей Украины, а то и всего украинского мира. А друзья у него незаурядные...

Евгений Васильевич Концевич родился в 1935 году в селе Млынище, в 12 километрах от Житомира. Мать Мария работала на ферме, где часто крутился и Евгений (по сей день считает: если бы не беда, стал бы ветеринаром). Отец Василий портняжничал. Спасаясь от голода, в 1947 году семья перебралась в Житомир, поселилась в землянке, затем построила дом, где Евгений — после достраиваний-перестраиваний — живет по сей день. Отец, занавесив окна, тайно подрабатывал на швейной машинке, за что его преследовали как «частного предпринимателя». Из самых страшных воспоминаний — как у отца дрожали руки во время обыска в 1949 году. Парень на себе ощутил презрение городских русскоязычных ровесников к своей «сельской мове». Это и стало той почвой, на которой он сформировался так, что Василь Стус определял как «прямостояние».

Евгений не собирался становиться писателем. Но судьба свела его в одном классе 23-й житомирской школы с Васильком Хомичевским — сыном непревзойденного переводчика античной литературы Бориса Тэна (Хомичевского). Еще тогда «старик» заметил у Евгения литературный талант, языковое чутье, и когда случилась беда, посоветовал писать. Как Божья благодать, как спасение души перед ним открылся необозримый мир словесности. Неотступную боль в какой-то мере перекрывало удовольствие от работы над словом. К Евгению начали приходить начинающие писатели братья Анатолий и Валерий Шевчуки. Пробовал писать юмористические вещи, да Валерий Шевчук одернул и повернул к серьезной прозе. Его рассказы публиковались в газете «Літературна Україна», в журналах «Вітчизна», «Дніпро», «Україна».

Легко сказать: «Тяжелые страдания — телесные и душевные — не сломали Евгения». Но представим себе, какую силу воли нужно было иметь, чтобы их выдерживать — и не отчаяться. Он заочно окончил 10-й класс, с 1963 года учился на заочном отделении Житомирского пединститута. После выхода в 1964-м сборника рассказов «Дві криниці» был принят в Союз писателей Украины.

Местные партчиновники, чтобы прославиться чем-то оригинальным, задумали сделать из Концевича эдакого «Павку Корчагина». К нему зачастили пионеры и пенсионеры, в его дворе пробовали затеять торжественное повязывание галстуков. «Сама» секретарь обкома КПУ по идеологии Ольга Чернобривцева агитировала Концевича вступать в партию. Сначала он сказал, что не готов, а потом откровенно отказался, поскольку живая его душа стремилась к людям иного сорта. Которые не возводили ему прижизненный памятник, а просто прониклись его судьбой.

И тогда случилось событие, которое — можно уже смело утверждать — стало частью истории украинского шестидесятничества...

Надежда Свитлычная. Радио «Свобода», 5 июня 1990 года:

«Нас познакомила в 1964 году Ирина Жиленко — как и многих киевлян. И мы тогда по возможности часто посещали уютную, почти сельскую хату Евгения под номером 12 во Втором Шевченковском переулке в Житомире. Евгений, как и его преданная, уже немолодая мама, всегда радушно приветствовал гостей. Нас, киевлян, как правило, оставляли на ночь. В тот день из Киева приехало немало друзей Евгения (5 июня 1965 года поздравить его с 30-летием приехали из Киева Иван, Надежда и Леонида Свитлычные, Евгений Сверстюк, Алла Горская, Галина Возная, Виктория Цимбал, Ирина Жиленко, Вячеслав Чорновил, Николай Плахотнюк, Михаил Гуць, Борис Мамайсур. — В.О.). А поскольку было лето, и происходило это, кажется, в субботу, Евгений ночевал под шатром во дворе, то мы сгрудились вокруг его кровати. С тем зловещим альбомчиком пришел местный поэт и, кажется, партийный деятель Авксентий Мельничук. Когда-то он был соседом Концевича и тоже долго и тяжело болел. Так что Женина мама обычно делила клубнику с грядки между своим и соседским сыном. Позднее Авксентий выздоровел, выбился в «номенклатуру», получил квартиру и дорожку к Евгению позабыл. А тут вдруг, вроде бы случайно, зашел к нему и — надо же такое «стечение» обстоятельств! — попал именно в день рождения Евгения Концевича. Так же «случайно» у него оказался альбомчик с видами, который оставил Жене просмотреть, дескать, если понравится — я тебе сделаю копию.

Если придирчиво анализировать его поведение — может что-то показаться странным во всем этом, но кто тогда анализировал... Собралась же такая куча народу, что не все и знакомы между собой. Вокруг Евгения были шутки, песни, разговоры. Юбилейные, всякие. А об альбомчике и забыли. Припоминаю, какое-то время на нем даже сидел Борис Мамайсур, которому не хватило места, положив между двумя стульями... Оказывается, миниатюрное подслушивающее устройство, вмонтированное в обложку альбомчика, передавало запись разговоров в кагебистскую машину, стоявшую метрах в 500 от дома Концевича. Когда же Евгений, обнаружив подслушку, отсоединил систему питания и передача прекратилась, кагебистский муравейник зашевелился и, вслед за исполнителем, Авксентием Мельничуком, которого, несмотря на пресмыкательство и раскаяние, выгнали из дома Концевичей, там рано утром в понедельник появилось самое высокое начальство из областного КГБ вместе со своими шефами из киевской республиканской резиденции. Кажется, операцию возглавлял сам Калаш, идеологический зампред КГБ.

Для Евгения это выглядело как интересная детективная история. В конце концов, так оно и было. А поскольку Концевич «питается» только теми событиями, которые к нему приходят, он с определенным азартом отнесся к приключению с подслушкой. Но приключение не ограничилось разговором с «тайной полицией»: после 5 июня 1965 года дом Евгения Концевича как зачумленный начали обходить его «поклонники», те самые пионеры, пенсионеры».

Евгений Концевич, 5 июня 1994 года:

«Обнаруженную подслушку выбросили в ведро с пеплом. Там еще и совок торчал. Когда кагебисты пришли и начали искать, я понял, что они не ориентируются, где она. Я начал им говорить, что отдал в Киев. А они: «От нас отсюда мышь не проскочила. Мы знаем, что она у вас».

Я никогда не причислял себя к борцам. Я, по-видимому, не для того родился. Но и не пуглив, если судить по маминому: «О, уже закусил удила...» Я затаил ненависть против них именно с этого момента. А тогда я все-таки испугался. Поскольку увидел за окном нечто иррациональное. Остановился возле дома «виллис» — и они выскакивают: один, второй, третий, четвертый... Девять человек, послушайте! В той машине, по моим представлениям, не могло столько поместиться... Оказывается, их там две стояло, я второй не видел. И все они ввалились в ту комнату и о чем-то говорят. Мне жутко стало, да еще и почки ныли. Это же после того всего... Я еще и немножко согрешил было... Посмотрел: стоят такие мордовороты... И мне стало смешно. И, знаете, с тех пор меня спасает этот смех. Я как-то со стороны взглянул на себя — и на них. Старший стал что-то путать. Я: «Перестаньте, давайте будем прямо говорить». Тогда он махнул — и все вылетели, как мухи».

Сам начальник областного КГБ полковник И.Юдин с группой своих подчиненных требовал отдать подслушку и молчать об этом, уговаривал Концевича работать на их «учреждение». Концевич решительно отказался — и позорная история о кагебистском «подарке на именины» стала известна всей диссидентской Украине. О ней рассказывали зарубежные радиостанции. Тогда Юдин предложил Концевичу выступить в прессе против зарубежных публикаций — бесполезно. Через семь лет майор КГБ Медведский цинично поучал на допросе: «Вы, Евгений Васильевич, свой жизненный позвоночник сломали не тогда, когда прыгнули с обрыва в реку, а тогда, когда не послушали доброго совета Ивана Ивановича и не помогли нам».

Надежда Свитлычная, 1990:

«Я возвращаюсь к групповому снимку, сделанному во дворе Евгения Концевича 5 июня 1965 года. Почему тот снимок мне так дорог? Он как рубеж между двумя очень разными эпохами в жизни шестидесятников. Таких беззаботно улыбающихся лиц, как на этом снимке, я уже не видела ни у Аллы Горской, ни у Вячеслава Чорновила (а он тоже есть там на снимке), ни у Свитлычного, ни у самого Евгения. Хотя мы еще встречались, даже ездили колядовать, и он подарил для козы из нашей ватаги свой кожух с роскошной шерстью. Но душевные травмы, которыми судьба щедро одаривала шестидесятников, пригасила их беззаботность, высекая в них суровые черты борцов.

Кстати, вы, наверное, спросите, а почему это именно тогда и так неуклюже подложили в кровать тяжелобольного Концевича подслушку? Эти вопросы задал кагебистам и сам Концевич. Они уверяли — и я почему-то верю им в этом — что их интересовали не столько его разговоры, как его гости из Киева. Поскольку именно тогда, летом 1965 года, готовились первые большие аресты среди шестидесятников».

Степан Пинчук, доктор филологии, 5 июня 1995 года:

«Но, чтобы вы знали, в каких тяжелых условиях жил этот человек...

Когда я приехал в 1965 году в Житомир заведовать кафедрой литературы, всю Украину уже обошла скандальная история с подслушиванием. Первое, что я сделал, — это пошел и познакомился с Евгением. Ему все время угрожали, что исключат из Союза писателей, что лишат той несчастной пенсии — 60 руб. В Житомирском отделении СПУ вопрос об исключении ставился прямо. И если этого не произошло, то нужно отдать должное житомирским писателям. Мы медлили: обдумываем, не готовы, не можем исключить в его отсутствие... Но в конце концов председатель отделения Владимир Канивец (известный автор романа «Ульяновы») поставил вопрос ребром: исключить. Евгений мне сказал, чтобы я не шел на то собрание или чтобы голосовал за исключение. Я заявил: против отсутствующего да еще и лежачего выступать не буду. Нас тогда было 9 членов Союза в Житомире. Против исключения проголосовали также Борис Тэн, Данил Окийченко, Михаил Клименко, Николай Колесников. За исключение были Владимир Канивец, Михаил Миценко, а двух других не буду называть, поскольку боюсь ошибиться. Итак, одним голосом мы удержали Концевича в Союзе. (Следует добавить, что таких попыток было две. Концевича и все Житомирское отделение СПУ осуждали на областной партконференции — об этом писала газета «Радянська Житомирщина» 3 февраля 1974 года, — но в конце концов на В.Канивца, который рвался тогда к Шевченковской премии, притопнули: «Не делайте из Концевича героя-великомученика». И его оставили в Союзе, хотя обструкция продолжалась вплоть до середины 80-х. Концевича перестали публиковать. Тогда он принялся подрабатывать переводами с польского и русского — весьма пригодилась переводческая школа Бориса Тэна. — В.О.).

Еще когда о нем говорили как о местном Павке Корчагине или Николае Островском, нашлась одна молодая красивая девушка, Ольга, которая вышла за него замуж. Но под влиянием КГБ чувства ее охладели. Мама старела и теряла силы, Евгений оказался в безысходном положении. И тогда произошло чудо Господнее. Это Майя Борисовна... Если есть на свете женщина, перед которой нужно становиться на колени и молиться Богу, то это она. Бог, наверное, смотрит за этим домом...

А тот, кто сделал зло, прожил лишь несколько месяцев и умер из-за болезни, которую всю жизнь имеет и Евгений».

Майя и Евгений поженились в 1975 году: «Господь послал мне избранную овечку из избранного стада... Я имею большую заслугу перед Украиной: одну еврейку обратил в украинство...»

Когда в доме Концевичей — Евгения и Майи — собираются гости, всегда повторяется один и тот же ритуал: рассматривание рушника. Его посоветовала завести Надийка Свитлычная. У кого-то есть книга посетителей, у Аллы Горской автографы писались на стене мастерской, а у Евгения — на куске холста подписывались симпатичные ему люди, а жена потом вышивала автографы цветными нитками. Кого там только нет! Борис Тэн, все трое Свитлычных, Иван Дзюба, Михайлина Коцюбинская, Людмила Семикина, Галина Севрук, Афанасий Заливаха, Евгений Сверстюк, Вячеслав Чорновил, Богдан Горынь, Ростислав Доценко, Нина Вирченко, Николай Плахотнюк, Сергей Бабич, Нина Марченко, Николай Кагарлицкий, Любомир Пыриг — вся оппозиционная Украина...

Во время дежурного «покоса» украинской интеллигенции, 18 апреля 1972 года, в доме Концевича во время обыска изъяли 17 документов самиздата, много рукописей, писем, печатную машинку и прочее. «Если бы тот лежачий труп встал, он все равно не ходил бы. Он у нас сидел бы...», — откровенно изрек капитан Костюк. Рушник тогда спасли чудом. Ведь искали бумаги. Один взял полотнище, лежавшее между книг, и не успел развернуть, как мама с надрывом: «Это его пеленки... » — забрала и бросила в грязное белье. После того Евгений очень переживал за рушник и мало кому его показывал.

Вячеслав Чорновил, 5 июня 1994 года:

«Мне сегодня кажется, что мы вечные и бессмертные. Ведь это было страшно давно. Мы же еще знали Сталина! Знали небольшую оттепель, знали шестидесятничество. На нашу долю выпало то, чего не дождалось поколение расстрелянного возрождения 20-х годов. Единицы из них дожили до оттепели 60-х годов, еще меньше — до наших дней. Нас разметало кого в политику, кого в литературу, кого в одну партию, кого в другую. Но нам нужны такие люди, которые собирают нас всех вместе. Нас, шестидесятников, собрал Иван Свитлычный, не забывайте об этом. Одним из таких является Евгений Концевич — человек большой притягательной силы. Разве собрались бы мы вот так в Киеве, как в Житомире? »

Валерий Шевчук, 5 июня 1995 года:

«В нем есть нечто притягивающее, что влекло к нему людей. Он имеет что-то такое, что заставляет не замечать того, что он прикован к постели. Он держится так, будто нет у него никакой беды и болезни, а просто у него такая манера — принимать гостей лежа. А когда человек с ним пообщается, то выносит с собой лучик света в душе. Вот эти светоносные души и соединялись друг с другом, неорганизованно, без уставов, в братство. Позднее в это братство юношей и девушек, «юношей из огненной печи», ударит железная рука — и не все доживут до сегодняшнего дня. Одних убьют, другие пропадут в концлагерях, третьи умрут своей смертью. И иуда Евгения Концевича тоже не доживет до этого дня. После того позорного поступка он не раз хотел повеситься, поскольку зло, посеянное в мире, уничтожает душу.

Когда я прихожу к Евгению, радуюсь празднику общения. Поскольку он светоносный человек. Уходя от него, уносишь искру пламени его сердца. А если в душе горит тот святой огонек, значит, мы в этом мире есть и будем».

Евгений Сверстюк, 5 июня 1994 года:

«В нашем нестабильном, все более ненастоящем мире есть маленький настоящий островок, который держится благодаря загадочной силе. Это Евгений Концевич. Так казалось и в 1965 году, так и остается... »

Иван Дзюба:

«Евгений Концевич — своеобразный символ и легенда для этого поколения — поколения шестидесятников. Это удивительный человек, который всегда всех вдохновлял. Не его нужно было поддерживать, как казалось бы, — он всех поддерживал и подпитывал энергией...»

Валерий Шевчук, 5 июня 1995 года:

«Есть одна очень интересная закономерность. Когда нация переживает катастрофу — именно тогда рождаются дети, которые позже возродят эту нацию. Шестидесятники родились в 30-х — начале 40-х годов. Именно тогда, когда выбили украинскую интеллигенцию, физически уничтожили украинскую литературу, заморили голодом украинское селянство, когда нация была подвержена коммунистическому геноциду и полностью обескровлена, — именно тогда украинские женщины начали рожать мальчиков и девочек, которые в 60-х годах взвалили на плечи нелегкую миссию возрождения своего народа. Среди этих идеалистов был и Евгений Концевич...

Он не написал много произведений. Но уже первая его книга под названием «Дві криниці», вышедшая в 1964 году, — могу сказать со всей ответственностью, — прекрасная. Она пластична, у нее есть аромат и свой неповторимый стиль. Так никто не писал, так писал только он. А когда у художника есть свое лицо, то он — состоялся».

Евгений Концевич, 5 июня 1995 года:

«Самую лучшую рецензию на ту книгу сочинила моя малограмотная мама: «И где ты набрал таких слов?» — «Да от вас же», — говорю. И мама тихо заулыбалась».

Кроме упомянутых книг, в 1997 году в Житомире вышла антология «Вечеря на 12 персон», где собраны лучшие образцы «житомирской прозаической школы». Евгений Концевич чуть ли не самый старший по возрасту в этой когорте — где оба Шевчука, Василий Врублевский, Геннадий Шкляр, Вячеслав Медвидь, Евгений Пашковский и другие. В 2000 году в библиотеке журнала «Авжеж!» вышла его книга статей и эссе «Тутешня кава». Полистай, читатель, книги Концевича. Поучись, как подобает человеку держаться в этом мире — несмотря на всяческие несчастья.

И сейчас в усадьбе Евгения Концевича, по словам «бригадира» житомирских писателей Алексея Опанасюка, каждое воскресенье собираются «посиделки». Общественность отстояла эту хату от сноса: здесь должен быть музей шестидесятников. По этому поводу Валерий Шевчук сказал: «Дай Бог, чтобы музей шестидесятников здесь долго не открывался». А я добавил: «Пусть еще долго сюда ходят живые экспонаты». Поскольку и сам я, когда в 1988 году вышел «із тьми, зі смрада, із неволі» (Т.Шевченко), начал искать живых людей именно здесь. Поскольку знал, что в Житомире есть этот остров стабильности, средоточие украинского духа и оптимизма, имя которому — Евгений Концевич.

«Оптимизм — это от Бога, — говорит Евгений. — Но я исхожу из рационального. После такой сатанинской селекции, продолжавшейся сотни лет — последние 70 лет особенно жестокой, — мы есть. Украина — жива. Следовательно, мы будем. Кто думал в 60-х годах, что доживем до сине-желтого флага над горсоветом? Житомир поднял его первым по эту сторону Збруча. Это — воля Божья. Это источник моего оптимизма. Мне очень понравилось, как Ирина Жиленко сказала: «Наш ніяк невмирущий Концевич». Теоретически я давно не должен жить. Академик Любомир Пыриг спрашивает меня: «Как ты до сих пор жив?» — «По принципу любовницы, — отвечаю. — Как только одна болезнь мне надоест, завожу себе новую. А старую забываю».

И в этом году 5 июня в доме Концевичей было полно гостей — Алексей Опанасюк, Николай Кагарлицкий, Мыхтодь Волынец, Сергей Бабич, Анатолий и Валерий Шевчуки, Дмитрий Мазур, Михайлина Коцюбинская, Людмила Семикина, Ольга Горынь... Но давно уже не плавают рыбки в бассейне, не пасется в садике коза, не слышно, казалось, вечной собачки Равлика, а хуже всего то, что не летают над домом голуби, о которых Евгений рассказывает с профессиональным азартом голубятника...