О порогах, тенях и детях, «забытых» в роддоме…

В контексте развернувшейся в последнее время в СМИ теме деинституализации социальных учреждений для детей есть точка, на которой стараются не концентрировать внимания. Это — дети, оставленные в роддомах, которые на фоне общих эмоций и страстей, сопровождающих реформирование интернатной сферы, кажутся не самой «зачетной» темой. Но в азбуке символов именно точка является ключом для понимания системы. Сегодня новорожденные малыши, «забытые» в роддоме, первыми начинают ощущать особые защитные механизмы украинской законодательной системы, которая — во избежание злоупотреблений — как минимум до года лишает их права на семью. И получается, что с самых первых дней тугие нормативно-правовые петли «курируют» сердцебиение каждого оставленного ребенка. А в это время 1572 пары кандидатов в усыновители ездят по детским домам Украины, разыскивая малышей и малышек в возрасте до трех лет. Почему так происходит? И может ли быть, чтобы в детском доме с 40—60 воспитанниками не было ни одного на усыновление? Ответы на эти вопросы мы пытались найти в ходе мастер-класса «Реформирование интернатных учреждений: возможно ли это в Украине?», организованного для представителей СМИ фондом «Развитие Украины». И хотя ключевой темой этой встречи была деинституализация социальных учреждений для детей, мы все-таки решили начать с той первой точки, через которую в последующем и происходит цикличное пополнение всевозможных интернатов.

— Помните, в 1994—1996 годах всю страну всколыхнуло львовское дело о продаже детей? — говорит один из самых главных спикеров встречи, директор Государственного департамента по усыновлению и защите прав ребенка Людмила Волынец. — Сегодня часть народных депутатов все еще пребывает под воздействием того ужаса, несмотря на то что с тех пор прошло 13 лет. В чем это выражается? В нынешнем законодательстве есть норма: если мама отказалась забрать своего ребенка из роддома, то через два месяца она имеет право написать согласие на его усыновление. И это разумно, потому что у нее может возникнуть родовая горячка или она будет просто неадекватна. Хотя в большинстве случа­ев мамы, оставляющие своих детей, изначально не состоят на уче­те в женской консультации, не проходят дородовые осмотры и т. д. Определенная часть из них — так называемые транзитные женщины: села в поезд накануне родов, куда доехала — там и родила. Как правило, уже через три минуты после родов она отказывается от ребенка и сбегает. Но законом предусмотрено, что спустя два месяца такая мама должна вернуться в больницу или прийти в службу по делам детей того района, в котором родила, написать согласие на усыновление своего ребенка, засвидетельствовав документ у нотариуса. Подчеркиваю: именно засвидетельст­вовав, а не заверив нотариально. Потому что это разные вещи. Сколько это стоит сегодня? Мень­ше 70 гривен не бывает. То есть такую гражданскую осознанность мы хотим получить от матери, отказавшейся от своего ребен­ка? И Боже вас сохрани от какого-либо давления на мать, посколь­ку это уже 165-я статья Уголовного кодекса — согласие на усыновление должно даваться исключительно добровольно…

Мы уже трижды выносили на рассмотрение законопроект, в котором предлагали разрешить матери сразу же писать согласие на усыновление, но при условии, что оно будет вступать в силу только по достижении ребенком двух месяцев, если мама так и не вернется. Если же через два месяца она одумается — пусть придет и заберет свою малютку, правильно? Однако уже трижды в ответ на это предложение мы слышали: «Вариантов для продажи детей НЕ ищите».

«Я хочу написать согласие на усыновление своего ребенка!»

Что же происходит с этими маленькими гаврошами дальше? Дальше они попадают в местный Дом ребенка, директор которого, как главный опекун, обязан не только их лечить, кормить, купать и одевать, но и, чего не понимают многие потенциальные усыновители, очень тщательно в течение последующих шести месяцев их оберегать. От кого? От… усыновителя! Согласно ныне действующим нормативно-право­вым нормам, директор Дома ребенка не имеет права не только показывать детей без статуса, но и предпринимать что-либо для его выяснения в течение шести месяцев. Если через 60 дней мама-беглянка не пришла и не написала согласие на усыновление своего ребенка, то на ближайшие полгода его главный опекун обязан провести между ним и потенциальными усыновителями широкую демаркационную линию. Единственное, что ему разрешается, — стоять на пороге с полевыми ромашками в руках и выс­матривать биологическую маму. Только после полугодичного пребывания малыша или малышки в детском доме директор получает право обратиться в суд с соответствующим иском. Детей в такой ситуации — ни один, ни два… десятки, поэтому за юридической стороной этого вопроса следит, конечно же, юрист.

— Если у этого директора юрист хороший, — говорит Люд­мила Волынец, — то спустя шесть месяцев и один день он придет и скажет: «У нас ребенок уже полгода, а его никто так и не проведал, поэтому завтра я готов­лю документы в суд о лишении родительских прав». Это, повторяю, если юрист хороший. А ведь есть и такие, что говорят это только через девять месяцев или даже год. Что это значит? Это значит, что те 994 ребенка, которые де-факто стали сиротами в прошлом году, получат статус не раньше чем через восемь-девять месяцев. А в это время 1572 пары кандидатов в усыновители ездят по всей Украине и ищут манюнечек. Но они их не найдут! Они найдут маленького ребенка только в том случае, если среди 994 матерей будет та, которая спустя два месяца пришла и сказала: «Я хочу написать согласие на усыновление своего ребенка!».

Гениально, правда? Сбежала, отказалась, а потом должна вернуться и написать бумажку. Труд­но поверить, но иногда беглянки действительно возвращаются. Ровно через два месяца — срок в срок. Гражданская позиция? Ма­теринская забота? Нет! Просто иногда врачи забирают у них паспорт, прекрасно зная, что добровольно к своим детям эти мамы больше не придут. Конечно, это под­судное дело, но благодаря мен­тальной атрофированности в подобных вопросах украинских законников у них нет других механизмов для помощи этой категории детей. Дальше — больше. По­скольку здорового по медицин­ским и тяжело больного по социальным показателям ребенка невозможно держать в медицинском учреждении два месяца, ему, конечно же, приписывают диагноз. Иногда даже не один. И очень часто к тому времени, когда к этому ребенку приезжают потенциальные усыновители, в его медицинской карточке их уже не менее трех. Поэтому пары, ознакомившись с медицинской картой, опускают руки, поскольку не уверены в том, что у них хватит средств на лечение крошки. Почти за каждым малышом, поступающим на усыновление, тянется шлейф из соматических и неврологических диагнозов. Но никто не скажет потенциальным усыновителям, что их трехмесячной Соне или четырехмесячному Елисею часть из них была дописана, чтобы как можно быстрее де-юре реабилитировать ребенка.

Теневые варианты усыновления, или «Примус до відмови від дитини»

В нашей стране существует и так называемый теневой вариант усыновления детей, оставленных мамами в роддомах. Точнее — его теневое начало, поскольку наше государство ничего не делает для того, чтобы этих женщин разыскать. Этим занимаются те, кто хотят стать мамой и папой. Зная, что в родильных домах есть отказ­ные дети, они идут туда в надежде как можно больше узнать о сбежавшей маме. Вся информация собирается буквально по кру­пицам: фамилия матери, название села, предположения, куда она могла уехать. И если эти «следователи» что-нибудь узнают, то сразу же отправляются на поиски. Зачем? Чтобы уговорить маму-беглянку вернуться и написать согласие на усыновление…

В теневом варианте №2 этим же занимаются сотрудники Дома ребенка. Привозят им очередного семидневного Ванечку — здорового, розовощекого. Им становится его жалко, и они решают помочь. Как? Сначала звонят в роддом, потом в сельсоветы, затем вместе с юристом колесят по области в поисках кризисной мамы. За то, чтобы этот, 26-й в их заведении, Ванечка уже в четыре месяца попал на усыновление, люди идут на «примус до відмови від дитини». К сожалению, «особые» защитные механизмы украинской законодательной сис­темы сегодня срабатывают так, что только через нарушения «забытый» в роддоме ребенок способен быстро получить бумажку, определяющую его юридический статус, а значит, получить шанс на усыновление.

Сотрудники домов ребенка, имена которых мы называть не будем, рассказывают, что даже со спонсорами их руководству приходится быть «мудрыми змиями»: кто-то дает детям 100 гривен на печенье, а они отдают эти деньги юристу, чтобы тот поехал к нотариусу и засвидетельствовал у него заявление мамы, написавшей согласие на усыновление. И кто знает, сколько сотен детей обрело сегодня полноценную семью благодаря тому, что среди председателей сельсоветов, врачей, нянечек, других сотрудников домов ребенка были те, кто решился пойти на нарушение закона…

Что можно сделать для того, чтобы этого не происходило? Почему нельзя регистрировать всех рожениц роддома? Почему даже для закрытия кредитной карточки с нас требуют паспорт, но ничего не просят предъявить, когда на свет появляется новый маленький гражданин?

— Если вы думаете, что женщина поступает в роддом в халате с паспортом, идентификационным кодом и пропиской в кармане, то глубоко ошибаетесь, — ком­ментирует ситуацию еще один участник мастер-класса, директор Харьковского областного дома ребенка РоманМарабян. — Она может сказать, что ее зовут Иванова Марья Петровна и что живет она в Киеве, на Крещатике. Потом ее найти практически нереально. Да и само государство ничего не делает для розыска таких женщин. К тому же сотрудники роддомов и детских домов просто не готовы к тому, что кризисная мама может вдруг понять, что она ошиблась, оставив своего ребенка. Сразу же формируется негативное отношение к ней. Сколько было случаев, когда они приходили в дет­ский дом, а персонал встречал их словами: «А, мамаша! Явилась?!». Но травить, обзывать, запугивать их нельзя. Такие женщины должны почувствовать, что их судьба кому-то интересна, что их не только проклинают и преследуют, но и пытаются понять. В роддомах сегодня этим занимаются психологи, в домах ребенка — персонал. Для чего это нужно? Если мама стремится восстановить связь с ребенком и, приехав к нам, не встретит с нашей стороны никакой агрессии, а услышит, к примеру: «Ой, проходите, пожалуйста! Сейчас мы быстренько его переоденем и принесем в комнату матери и ребенка…», то есть шанс, что она его заберет или хотя бы для начала будет приезжать чаще. У нас неоднократно были ситуации, когда мы сами давали ей десятку-двадцатку, чтобы в следующий раз она смогла доехать. Другое дело, что к нам приезжала только каждая десятая мама, а девять из десяти выходили и покупали водку. Тем не менее процент возвратов детей в биологическую семью у нас очень высокий. Это то, о чем говорит в своей работе профессор Кевин Браун. Показатель работы любого Дома ребенка или интерната — это процент детей, возвращенных в биологические семьи. Он свидетельствует, насколько учреждение работает индивидуально.

Идентификация…

В конце апреля нашу столицу посетил один из самых известных в Европе специалистов по работе с детьми из интернатных учреждений, профессор Ноттин­гемского университета Кевин Браун. Это был не просто рабочий визит. Зная о том, что в нашей стране проводят реформу интернатных учреждений, господин Браун приехал к нам, чтобы поделиться общеевропейским опытом и презентовать итог своей многолетней работы — учебник под названием «Деинституализация и трансформация услуг для детей». Все инструкции и методики, описанные в нем, основываются на практической работе и содержат результаты исследований, которые проводились профессором Кевином совместно с польскими, венгерскими, румынскими, британскими, французскими и болгарскими коллегами.

Что же советуют практики в отношении оставленных в роддомах детей? Как решают эту ситуацию наши ближние и дальние соседи? В приведенных на страницах указанного учебника рекомендациях для роддомов и родильных отделений говорится, что, принимая будущую роженицу, персонал, во-первых, должен убедиться в том, что у нее есть удостоверяющие личность документы, а во-вторых, после рожде­ния ребенка маму и ее малыша нужно обязательно сфотографировать (цифровой фотоаппарат должен быть в каждом родильном отделении). Зачем? Если роженица оставляет медицинское учреждение без своего ребенка и не дает никаких объяснений, то в течение 24 часов ее фотографии и документы передают в пра­воохранительные органы и социальную службу. Если же мама объясняет причины своего ухода, но не приходит за своим малышом в течение пяти дней, ее фотографии и документы также передают в вышеназванные службы. Просто, ясно и никаких злоупотреблений. Если такой системы в стране нет, то каждому оставленному мамой новорожденному ребенку автор, исходя из общеевропейского опыта, советует выдавать медицинскую справку с именем, временем и датой его рождения. Причем суды должны принимать ее как временный, но вполне правомочный документ, благодаря которому каждая «забытая» кроха может быть устроена в приемную семью или же над нею будет оформлена опека. Все это — параллельно с работой психологов в родильных отделениях, помощью работников из социальных служб, тщательным общегосударственным контролем за кризисными женщинами.

А пока… А пока у нас, в Ук­раине, как отметил Роман Мара­бян, нормальный здоровый малыш вынужден мучиться в Доме ребенка, вокруг которого кругами ходят семьи, желающие усыновить маленькое дитя. Почему? Потому что люди, сидящие в кабинетах, все время говорят: «Вариантов для продажи детей не ищите».