Мы только кажемся друг другу чужими

С 2000 года в Пятихатках под Харьковом существует польское военное кладбище. Здесь покоятся 3494 польских офицера из числа 21 тысячи плененных в сентябре 1939 года и расстрелянных НКВД весной 1940-го. Позднее это преступление получило название катынского, поскольку первые массовые захоронения польских военнопленных были найдены именно в Катыни под Смоленском. Первые, но, как выяснилось почти через полстолетия, не единственные…

Кладбище в Пятихатках отнюдь не выглядит забытым и заброшенным. Сюда приезжают родственники погибших, которых, как правило, встречают представители польского консульства и члены местной полонии. Последние – постольку, поскольку чувствуют себя причастными к истории и судьбе исторической родины. Летом наведываются школьники. Внимательно читают надпись при входе на кладбище, задумчиво проходят главной аллеей, искренне пытаясь что-то понять. Это не очень-то получается, и они тихо, стараясь не нарушать кладбищенскую тишину, уходят. При всем уважении к катынским жертвам польская трагедия в сознании харьковчан остается исключительно польской; польская боль – чужой болью…

Провести четкую границу между «своими» и «чужими» в реальной жизни невозможно. Мы все в одной лодке и связаны друг с другом крепче, чем можно представить. Герметические сосуды государственных границ, национальностей, классов, в которые люди с таким упорством себя утрамбовывали, уже в середине минувшего столетия трескались, больно раня осколками…

Когда 17 сентября 1939 года советские войска перешли границу Польши, понятно, что в их рядах были и украинцы, граждане СССР. Нетрудно предположить, что в бой рвались они даже с удвоенным энтузиазмом. Ведь, согласно заявлению Молотова, сделанному им по радио в тот же день, они шли защитить отданных на произвол судьбы братьев – украинцев и белорусов. Шли, чтобы ценой собственной жизни «установить в Польше порядок и спокойствие, нарушенные в результате распада польского государства», выполняя общую для советов и вермахта задачу.

Над Польшей, 17-й день сражавшейся с превосходящими силами противника, кружились листовки. «Солдаты польской армии! Министры и генералы схватили награбленное ими золото, трусливо бежали, оставляя армию и весь народ Польши на произвол судьбы… В эти тяжелые для Вас дни могущественный Советский Союз протягивает Вам руки братской помощи… Великая и непобедимая Красная армия несет на своих знаменах трудящимся братство и счастливую жизнь».

До конца не разгаданная загадка коммунистической пропаганды состоит в том, что советские солдаты, уже хлебнувшие «счастливой жизни», искренне верили в святость своей освободительной миссии.

К этому времени 15-тысячный гарнизон девятый день героически удерживал Львов. Город, родной для людей самых разных национальностей – поляков, украинцев, армян, евреев… Многие из них родились в Австро-Венгерской империи, росли гражданами Второй Речи Посполитой. Но все так же роскошно, почти нереально красив был Львов, облик которого формировали различные культурные традиции. Львов выделялся среди городов Европы своей толерантностью; единственный город в мире, где одновременно находились резиденции сразу трех архиепископов и три кафедры – латинская, армянская и греческая.

18 сентября к предместьям Львова подошли отряды Красной армии. Главнокомандующий польской армией маршал Эдвард Рыдз-Смиглы отдал приказ: «С Советами в бои не вступать, оказывать сопротивление только в случае попыток с их стороны разоружения наших частей… С немцами продолжать борьбу. Окруженные города должны сражаться. В случае, если подойдут советские войска, вести с ними переговоры с целью добиться вывода наших гарнизонов в Румынию и Венгрию».

Не все выполнили этот приказ; прежде всего потому, что не все его вовремя получили, да и шли бои. И многим из тех, кто оказал сопротивление советским частям, удалось пробиться через Карпаты на территорию Румынии и Венгрии и уцелеть. Командующий Львовским гарнизоном генерал Владислав Лангнер приказ главнокомандующего выполнил.

22 сентября в 8 час. 40 мин., как сообщалось в донесении Тимошенко и Хрущева Сталину, был подписан акт о капитуляции, согласно которому солдатам и офицерам гарнизона гарантировалась свобода передвижения и возможность беспрепятственно уйти на территорию сопредельных государств.

В октябре генерал Сикорский писал командующему Украинским фронтом командарму 1-го ранга С. Тимошенко:

«…Мы, имея письменные предложения германского командования наиболее выгодных для нас условий капитуляции, не уступили ни перед их атаками, ни перед угрозами окончательного штурма 4-х дивизий, сопровождаемыми сильным бомбардированием города…

Вы убедились, что мы до конца исполнили наш солдатский долг борьбы с германским агрессором и, в свое время и в соответствующей форме, исполнили приказ Польского Верховного Командования не считать Красную Армию за воюющую сторону.

Свою справедливую оценку Вы подчеркнули, подтверждая заключенный договор о нашей капитуляции.

В связи с этим считаю своей обязанностью представить Вам наше нынешнее фактическое положение.

Я нахожусь в г. Старобельске, куда направлены все офицеры, которые, согласно приказу Польского Верховного Командования, сдали оружие Красной армии…»

Да, оставшиеся в живых защитники Львова – две тысячи человек – скоро оказались в Старобельске, маленьком городке Ворошиловградской (ныне Луганской) области, где бывший женский православный монастырь был заблаговременно превращен в лагерь для военнопленных. И не только они.

За всю историю этого городка его ни разу не почтило своим присутствием такое количество знатных, именитых особ, хоть и в «ранге» заключенных. Восемь генералов, несколько ученых с мировым именем, среди которых: всемирно известный педиатр Казимеж Дадей, профессор ботаники Познанского университета Эдвард Ральский. Буквально до последних минут жизни Ральский с любовным удивлением изучал не знакомые ему травы украинских степей. Здесь был и начальник штаба Новогрудской кавалеристской бригады Владислав Андерс, один из немногих старобельских узников, которому удалось выжить и возглавить впоследствии 1-ю Польскую армию, собранную из плененных в 1939-м польских солдат и офицеров. Они в 1942 году были переправлены через Среднюю Азию и Ближний Восток на Запад и приняли участие во многих важнейших операциях союзников против нацистов. Старобельским узником был и граф Юзеф Чапский, известный художник и литератор, которому Бог судил оставить пронзительное свидетельство «коммунистического счастья» в книге «На бесчеловечной земле». Всего на 14 октября 1939 г. в Старобельском лагере находились 7045 человек.

Те, кто, по мнению НКВД, представлял наибольшую угрозу для советской власти, вскоре были переведены в лагеря Крайнего Севера, Сибири и на Лубянку (так, по личному распоряжению Берии на Лубянку были вывезены девять священников). Таким образом, они (кто мог это знать!) избежали участи катынских жертв. Кто-то умер в лагере от недоедания и болезней. 15 марта 1940 г. в Старобельске оставалось 3885 человек. 3494 из них ныне покоятся в Пятихатках.

Старобельский лагерь, как уже было сказано, был одним из трех, узники которых подлежали практически поголовному уничтожению. В другом, Козельском (Россия) – на 3 октября 1939 г. было 8 843 человека; через Осташковский лагерь за все время его функционирования прошли 15 991 человек. А были еще другие лагеря – Путивльский, Козельщанский, Южский, Юхновский, Вологодский, Грязовецкий, Оранский. Возможно ли, чтобы все их узники были поляками чистых кровей, чтобы ни у кого не было «украинских корней», родственных или дружеских связей с украинцами? Чтобы ни одна украинская дивчина не оплакала их судьбу?

Правдой является то, что 3 октября по прямому проводу Берия отдал директиву наркомам Украинской и Белорусской ССР: «Военнопленных солдат украинцев, белоруссов и других национальностей, жителей Станиславовского, Львовского, Тарнопольского и Луцкого воеводств Западной Украины и Новогрудского, Виленского, Белостокского и Полесского воеводств Западной Белоруссии распустить по домам». Однако уже через десять дней в Москве одумались, и был отдан другой приказ: «Из числа отпускаемых военнопленных из Западной Украины и Белоруссии отобрать хорошо одетых, физически здоровых 1700 человек и подготовить к отправке на работы в Кривой Рог эшелоном 16 октября. Конвой усилить…». Это не единственное распоряжение подобного рода. Еще 25 сентября, то есть загодя, Берия подписал приказ, согласно которому в строительстве дороги Новоград-Волынский – Ровно – Дубно – Львов должны были участвовать 25 тысяч военнопленных. Бесплатная рабочая сила требовалась на строительстве шахт Кузбасса, да мало ли где еще!..

3 октября 1939 года Политбюро ЦК ВКП(б) приняло решение, в соответствии с которым Военным советам Украинского и Белорусского фронтов предоставлялось право «утверждать приговоры трибуналов к высшей мере наказания по контрреволюционным преступлениям гражданских лиц Западной Украины и Западной Белоруссии и военнослужащих бывшей польской армии». Вдруг стало совершенно не важно, кто ты и что совершил, чтобы тебя причислили к лагерю «контрреволюционеров». Можно было оказаться в заснеженном Казахстане только потому, что Хрущев предложил очистить (именно так – очистить, как от ящура) от местного населения 800-метровую полосу вдоль границы, и Берия это предложение одобрил. Не только принадлежность к той или иной национальности, но и членство в коммунистической партии не могло быть надежной защитой.

В пространном письме к Иосифу Сталину от 5 марта 1940 года Лаврентий Берия предложил расстрелять 14 700 человек из трех лагерей для военнопленных (Осташковского, Козельского и Старобельского). А вместе с ними – 11 тысяч арестованных, находившихся в тюрьмах западных областей Украины и Белоруссии. Предложение Берии было оформлено решением Политбюро ЦК ВКП(б) в тот же день – 5 марта 1940 года.

Не странно ли, что из всего пережитого вместе мы помним прежде всего ярость сражений Армии Крайовой и Украинской повстанческой армии? И только ли в порочности человеческой натуры тут дело?

Почему все тоталитарные системы нуждаются в ненависти, как в незаменимом средстве, задался как-то вопросом известный польский философ Лешек Колаковский. И ответил на него так:

«Тоталитарные системы и движения всех оттенков нуждаются в ненависти, направленной не столько против внешних врагов и угроз, сколько против своего же общества; не столько затем, чтобы поддержать готовность к борьбе, сколько затем, чтобы тех, которых воспитывают в ненависти и призывают к ней, внутренне опустошить, духовно обезоружить и тем самым сделать неспособными к сопротивлению».

Педагогика советской школы ненависти достойна отдельного серьезного исследования. Пока ограничимся констатацией ее эффективности. Выпускники этой школы, мы и с коммунизмом боролись чисто коммунистическими методами, свято веря, что сокрушительная победа одних и безоговорочная капитуляция других в состоянии решить какую-то проблему, а не породить чертову дюжину новых. Мы искренне не понимали, что если не оставить на земле ни одного коммуниста, но продолжать считать ненависть нормальным способом борьбы со злом, все может повториться сначала.

Что делать? Все мы вышли из одной шинели – не гоголевской, а красноармейской. И независимую жизнь, новые взаимоотношения между нациями и государствами начали строить, не расправив натертые ее жестким сукном плечи. По сей день немногие, в том числе и новоиспеченные христиане, заметили бы иронию в следующей фразе Колаковского: «Кто ненавидит ненавидящего то, что свято, сам является святым».

Ну а кто любит то, что любимо нами, – древний Львов, склоны Карпатских гор, свободу, – пусть по-своему, не так, как мы, пусть совершая ошибки, возможно, роковые? Не достоин ли он если не братской любви, то, как минимум, понимания?

Михаил Салтыков-Щедрин, с присущим ему сарказмом пародируя образчик имперского сознания, размышлял, с какого момента надлежит воспылать патриотической любовью к землям, присоединенным в результате военных действий и, таким образом, ставшим родиной. А если вдруг победа в войне достанется противнику, с какого момента надлежит возненавидеть отошедшие к неприятелю и ставшие теперь его родиной земли?

Парижский журнал «Культура» уже в 50-е годы минувшего столетия демонстрирует новый подход к проблеме изменения государственных границ: старается убедить поляков не относиться к Западной Украине, как к своей утраченной территории. Продолжать любить эту землю как часть своей истории, навсегда оставить для нее особое, почетное место в народной памяти, но без боли воспринимать тот факт, что она теперь отдана заботам украинцев.

Это был решительный, а главное, верный шаг к примирению. Не пора ли сделать ответный и понять, что многое из того, что мы привыкли считать частью исключительно польской истории и культуры, украинцам также не чужое?

Согласно решению компетентных органов в Катыни и Медном, рядом с польскими военными кладбищами должны были в тот же день открыться кладбища советских жертв тоталитаризма. Так в России появились первые кладбища репрессированных. В Харькове построить два отдельных кладбища – одно против другого – здесь поляки, тут украинцы – оказалось физически неосуществимо: ямы смерти вдоль «черной дороги», куда сбрасывали останки польских офицеров и местных «контрреволюционеров», находятся так близко друг к другу, что разделить их было невозможно. Мощный символ!..