Ирэн Роздобудько: «Все время устраиваю для себя маленькие революции»

Ирэн Роздобудько взлетела как ракета; выстрелила, словно ружье в последнем акте; наглядно доказала справедливость первого закона диалектики; вошла в моду, в конце концов! — и все за какой-то год-другой. Серьезные авторитеты «сучукрлітпроцесу» и оглянуться не успели, как их заставила потесниться дамочка из глянцевого журнала, детективщица, начавшая печататься под нарочито попсовым брэндом литературного конкурса «Коронація слова», к тому же изначально русскоязычная, родом не откуда-нибудь, а из Донецка.

Сменив несколько экзотических профессий (с особым удовольствием Ирэн запросто выговаривает непроизносимое для большинства слово «шпрехшталмейстер» — человек, объявляющий номера в цирке), Роздобудько в результате сделала успешную карьеру от корректора в многотиражке до главного редактора в глянце. Сейчас она возглавляет украинскую редакцию журнала «Караван историй».

Автор двух поэтических сборников, в прозе Ирэн Роздобудько впервые выступила шесть лет назад, написав для упомянутой «Коронації слова» кр-р-ровавый детектив «Мерці», а через год еще один — «Ескорт у смерть». Однако, согласно парадоксам украинского книжного рынка, романы в «популярном» жанре принесли ей известность разве что в узком кругу. И лишь несколько лет спустя, когда в разных издательствах («Кальварія», «Фоліо», «Нора-Друк») один за другим, а то и одновременно, появились совершенно «непопсовые» «Ранковий прибиральник», «Шості двері», «Гудзик», «Зів’ялі квіти викидають», «Дванадцять, або виховання жінки в умовах, неприданих до життя», к писательнице начали выстраиваться очереди поклонников за автографом и журналистов — за интервью.

И вот уже бьет рекорды по продажам новинка «Останній діамант міледі», расхватан вышедший пока в журнальном варианте «Оленіум», а на подходе грамотно проанонсированный автором в романе «Дванадцять…» (где одноименная книга главной героини получает престижную литературную премию) «Амулет Паскаля»…

Откуда?!

— Ирэн, последние года два вы бьете все рекорды по количеству и частоте издания книг. Вы действительно так много и быстро пишете или открыли «старые запасы»?

— Я бы даже сказала, не за два года, а за год. Действительно, трудно поверить, но за последний год у меня вышло, считая с переизданиями, десять книг. Когда я их выставляю в ряд, просто страшно становится.

Пишу я очень давно, сколько себя помню: шесть лет, розовый маленький блокнотик, карандаш, сказки. Потом пошли дневники, у моей мамы хранится их целый ящик... Я всегда чувствовала, что должна обязательно высказаться на бумаге. На меня когда-то в детстве огромное впечатление произвела книга Джека Лондона «Мартин Иден», и со мной сейчас ситуация очень похожая. Действительно, некоторые из романов написаны года три-четыре назад. Но напечататься поначалу всегда очень сложно: в издательствах свои авторы, своя концепция, а ты — никому не известный человек «с улицы»... И вот теперь все выстрелило, все пошло. Настолько, что у меня не получается ни строчки написать «в стол». Меня это пугает. Все берут, в том числе вещи, написанные давно, и я, как Мартин Иден, удивляюсь: почему это все пошло именно теперь? Проводя параллель, становится жутко, когда я вспоминаю, чем он закончил. Много книг, много читателей, много внимания, — из-за этого повышается ответственность за то, что ты делаешь.

— Вы всячески открещиваетесь от образа «детективщицы», фактически от своих ранних произведений, написанных под «Коронацію слова». А ведь сейчас, в свете вашей взлетевшей популярности, эти вещи переизданы и снова на рынке. Как вы к ним относитесь? Не стыдно?

— Не стыдно. Да, так получилось, что эти две книги, «Мерці» и «Ескорт у смерть», были недавно переизданы. Первый роман написан в 2000 году, второй — в 2001-м. Оба пошли по «Коронації», и сразу же, на вдохновении, я начала писать следующий, третий детектив. Ведь на первой «Коронації» я заявила во всеуслышание: «Я буду украинской Марининой!» Тогда эта ниша не была занята, это сейчас появилось много литературы динамичной, детективной, с морем крови и лихо закрученными сюжетами, а тогда, в 2000-м, шли дикие дискуссии: зачем нам это надо, в стране Тараса Шевченко, мы выше подобного масслита! Я подумала: займу эту нишу! — а я такая, упрямая. Написала третий детектив, а потом серия, где он должен был выйти, закрылась, я этот роман отложила и начала писать то, что мне действительно хотелось: «Утренний уборщик», «Шестая дверь»... Я чувствовала, что такие вещи уже могут напечатать. Детективы сработали как паровоз, способный потянуть за собой все.

Этот роман, «Останній діамант міледі», у меня лежал два года. И недавно я его предложила в издательство «Фолио». И вот парадокс: я открещиваюсь от того, что я детективщица, но в нынешнем году и эта моя линия вышла на новый круг.

— Вы себя часто иронически называете «глянцевой дамочкой» и в то же время опять-таки от этого образа открещиваетесь. Тем не менее вы и теперь возглавляете украинский «Караван историй». Внутреннего диссонанса не чувствуете? Работа не страдает?

— Когда-то я работала в модном женском журнале и настолько «объелась сладким» — а я вообще не сладкоежка, между шоколадными конфетами и сушеной рыбой выберу скорее воблу — я настолько объелась сладкими сиропами и красивыми глянцевыми картинками, что свой первый детектив начала писать с кровавой жуткой сцены. То есть да, тогда я чувствовала противоречие. Но на самом деле противоречия нет, потому что «глянцевая дамочка» — миф. Девочки думают, что в глянцевых журналах все ездят на белых мерседесах, но это неправда. Мы все труженики, такие же, как газетные журналисты, работаем, мотаемся по интервью. Я живу очень далеко от центра города, четыре часа в день у меня уходит на дорогу. У меня нет машины, шикарной шубы, вечернего платья и прочих атрибутов «глянцевой жизни». Очень редко хожу на всякие презентации, но если надо и я надеваю с утра выходной костюм, то он меня под вечер начинает просто душить, хочется поскорее переодеться в нормальную рабочую одежду... Я живу так, как все, и у меня совершенно нет противоречия между тем, что я работаю в глянце, и тем, что пишу.

— А с творческой точки зрения: написание материалов в глянец, с его форматом, ориентированным на определенную публику, которая читает журналы и при этом, как правило, не читает книг, — не портит ли руку писателю?

— Где бы я ни работала, а я много писала для женщин, всегда старалась, как бы это культурно сказать, не гнать пургу золотую. Сама выбирала тематику, писала и о наркомании, и об алкоголизме, и о вывозе девушек за рубеж... и о ревностях-изменах тоже, но всегда ходила к психологам, давала профессиональное мнение. «Отсебятину» я могла писать только в эссе, по которым меня помнят многие читательницы, но и там темы были достаточно серьезные. Мне за них не стыдно. И вообще, работа в журналистике настолько дисциплинирует, что это идет только в плюс. Я начинала в газете корректором, когда ты отвечаешь за буквочки и тебя бьют за это по голове. И редактором глянцевого журнала стала не по знакомству, а потому что много работала. Я не люблю понятия «успех». Что такое успех? Ты идешь по улице, возле тебя остановился «мерседес», выходит богатый дядя и говорит: «Девочка, хочешь сниматься в кино?» Не бывает такого! Надо начинать с малого и очень долго и честно идти.

— Вы долгое время позиционировались как двуязычная писательница, даже получили за роман «Утренний уборщик» премию им.Юрия Долгорукого, призванную поощрять русскоязычных литераторов. А в последнее время всячески подчеркиваете свой переход исключительно на украинский язык. Можно ли сказать, что вами движет только бескорыстный донкихотский патриотизм? Или писать по-русски в Украине просто невыгодно и некуда?

— Именно донкихотский патриотизм, и опять-таки мое упрямство. Мне в первый момент было даже неловко: столько книжек на украинском, и вдруг премия Юрия Долгорукого, за которую я почему-то должна была оправдываться... И теперь я говорю честно и откровенно: у меня три романа написаны на двух языках: «Утренний уборщик», «Шестая дверь» и «Глоток из реки забвения» («Мерці»). Мне очень интересно писать на украинском языке. Я люблю сопротивление материала. Все время устраиваю для себя маленькие революции. Когда писала для «Коронації», то думала: напишу так, что эти книги будут напечатаны! Не то что бы самоцель, скорее, внутренняя цель для себя. А потом поставила другую цель: книжку, которую я напишу на украинском языке, будут читать люди, никогда не читавшие на украинском. Мне казалось, если книжка увлекает с первых страниц, то человек ее прочтет и не заметит, на каком языке она написана. И этой цели, судя по отзывам читателей, я тоже достигла.

Я купаюсь и в одном языке, и в другом. Но когда начинаю писать на русском, мне неинтересно, это как река: течет мимо тебя, а ты просто пускаешь этот поток на бумагу, даже не участвуешь в процессе. А украинский — это море, очень красивое, вокруг много разных рыб, ты плывешь в нем, иногда тонешь, потому что чего-то не хватает... ну, сейчас я уже не тону.

Когда я переехала в Киев восемнадцать лет назад, то начала читать украинскую литературу, открыла для себя Пидмогильного и Хвылевого. Я подумала: такая метафоричность, такая мощь в этих писателях! — почему мы о них не знаем? Почему мы не знали Багряного? Я для себя открыла и язык, и литературу, что на этом языке можно писать не только про «хатки-буряки», но и прозу европейского уровня.

— Не беспокоит ли вас ситуация, что сейчас современную литературу за пределами определенного истеблишмента или тусовки тоже практически не знают? Как, по вашему мнению, можно прорвать эту герметичность?

— Мы много говорим об этом с издателями, им как раз интересно прорваться, потому что книгоиздание — бизнес, а бизнес должен расширять рынок сбыта. Но я сама при всей кажущейся и необходимой коммуникабельности очень герметичный человек, мне важно то, что происходит со мной лично, с моими книгами. Я вижу, что у меня много читателей, что они очень разные. Я всегда знала, что это будут и дети, и взрослые, и мужчины, и женщины... Мне важно говорить и быть услышанной теми людьми, для которых я пишу. Самое смешное, что я их почти всех запоминаю. И не потому что их так уж мало, а потому что, когда мы общаемся на различных мероприятиях, я вижу очень неравнодушные глаза, а мне важно это неравнодушие.

Потому такие вопросы меня вообще не волнуют. Меня не интересует дядя Вася, который не читает моих книжек. Меня интересует бабушка, которая пришла на мой вечер во Львове, девяностолетняя, с палочкой, очень похожая на героиню моей книги. Девочки, у которых не было денег на книги, я расписывалась у них в блокнотах. Девушка, которая в осеннем сквере под дождем читала «Гудзик»…

Для меня все, что касается литературы, — дело «избранных»: то есть те люди, которые покупают книги и интересуются чем-то кроме «Не родись красивой», живут в совершенно другом мире, намного богаче, чем тот, который мы видим из окна маршрутки или в овощном магазине. Для меня такие люди — избранные! Я просто хочу, чтобы их стало больше. Чтобы читать было престижно. И тогда вопрос о герметичности отпадет сам собой.

— В вашем романе «Дванадцять, або виховання жінки в умовах, непридатних для життя» героиня-писательница, похожая на вас (как бы вы это ни отрицали) встречается с мэтром, похожим на Милана Кундеру, и ведет с ним беседу о литературе. Если бы такой разговор действительно состоялся, что бы вы рассказали ему об украинском литпроцессе?

— То же самое, что говорила моя героиня в «Двенадцати…». Но на самом деле, я бы к нему… не подошла. Писателя лучше не знать лично, чтобы не разочароваться. Совершенно был прав Акунин (которого я больше признаю, как Григория Чхартишвили, не с приключениями Фандорина, а с его исследованием «Писатель и самоубийство»), говоря о том, что при личном знакомстве великий писатель может оказаться мрачным, неприветливым и странным типом. Ведь настоящий писатель — это ретранслятор того, что он слышит откуда-то «сверху», а в реальной жизни может быть совершенно другим человеком.

— Я правильно угадала, что вас назвали Ирэн в честь героини «Саги о Форсайтах»?

— Совершенно правильно. Этот роман как раз читали мои родители перед тем, как я родилась. Им почему-то очень понравилась героиня, и они дали мне ее имя. Хотя не представляю, как в Донецке в те годы могли с этим согласиться работники загса.

— А не хотите ли сами написать большой, масштабный роман вроде саги Голсуорси? Ваши книги все-таки непростительно тонкие, их редко удается растянуть больше, чем на один-два вечера... Если решитесь на такую вещь, о чем она будет?

— Сейчас я пишу роман, который сама себе обещаю «писать долго и много». Но, наверное, в очередной раз, «долго» не получится — если меня захватывает тема, я ее проживаю очень быстро. А вот получится ли «много»… Главное ведь высказать все, что ты хочешь высказать. А не растягивать какие-то описания природы на пять страниц. Это уже из разряда технологии. И мне это неинтересно. Мне действительно хочется, чтобы все читалось на одном дыхании. Как стихотворение…

Этот новый роман называется «Дві хвилини правди». Если отвлечься от всех коллизий (а он будет достаточно динамичным), он о том, что в жизни каждого человека есть хотя бы минута, когда он становится совершенно беззащитным, сбрасывает некую маску сытости и благополучия и может совершить что-то ему несвойственное. Например — уехать и не вернуться.

Это пока пишется. А чего я очень жду в следующем году — выхода нового романа «Амулет Паскаля». И… нескольких детских книжек.