ФЕНОМЕН СТАХАНОВА

Штрихи к портрету самого знаменитого в СССР рабочего

В тридцатые годы на всей территории тогдашнего СССР самыми знаменитыми были челюскинцы и папанинцы, Чкалов и киношный Чапаев в блестящем изображении Бабочкина, пограничник Никита Карацупа и трактористка Паша Ангелина... А самым прославленным считался Алексей Стаханов - зачинатель всесоюзного движения за высшую производительность труда. Портреты этого белозубо улыбающегося забойщика в кепчонке и с отбойным молотком по количеству на душу населения соперничали, пожалуй, даже с изображениями усатого «отца народов».

Такое тиражирование симпатичного лица шахтера из Донбасса отвечало замыслам ВКП(б) сформировать из рекордистов рабочую элиту страны, на примере которой следовало показать недоверчивому Западу, что в СССР труд стал делом чести, делом славы, доблести и геройства, как подчеркнул на ХVI съезде партии товарищ Сталин. А еще вождь утверждал, что в Советском Союзе именно в тридцатые годы «жить стало лучше, товарищи, жить стало веселее. А при веселой жизни, мол, и работа спорится». И в этом «вождь и учитель советского народа» увидел... корень стахановского движения.

Сталину, конечно, было виднее. У него, как писали советские поэты, был орлиный взгляд. Он мог углядеть не только «корень» стахановщины... Стаханов же, хотя и пил частенько с Хозяином на брудершафт, оспаривать историческое изречение вождя не собирался. Он даже в силу сложившихся обстоятельств пытался и вовсе выкинуть из памяти все то, что на самом деле случилось тогда на их шахте.

Хождение на рекорд

Парторг ЦК ВКП(б) на кадиевской шахте «Центральная-Ирмино» Константин Петров и начальник участка «Никанор-Восток» Николай Машуров, получив уже в двух местах от ворот поворот, пришли агитировать на рекорд Алексея Стаханова. Он объявился на шахте еще в канун первой пятилетки. Пригнала его в Донбасс, как сам и признавался, нужда - мечтал зашибить здесь деньжат на коня и упряжь. Заработать-то заработал, но вернуться обратно в деревню Луговую, что на липецкой земле, уже не смог - Донбасс, как и Север, привораживает человека «длинным» рублем.

Поначалу новичок, как и положено, перебивался на холостяцких (не очень хорошо оплачиваемых) профессиях тормозного и коногона. Затем, малость пообвыкнув в шахте, сменил кнут на обушок забойщика. В 1934 году, когда по плану реконструкции в забоях «Центральной-Ирмино» появились первые отбойные молотки, освоил и эту технику. Вскоре Стаханов, как очень немногие на шахте, овладел всеми навыками классного забойщика, мог за «упряжку», сильно не напрягаясь, осилить две нормы, а то и три. Он считался надежным не только в работе, но и в семье - любимая жена Дуся, в отличие от многих жен на поселке, в дни аванса и получки не бегала к кассе, чтобы там перехватить у мужа деньги, которые тот мог сразу же спустить на «казенку» или самогон.

Вот к этому человеку, на которого, считалось в Ирмино, всегда и во всем можно положиться, и пришли вербовщики в 7 часов вечера 29 августа 1935 года. Слушая Петрова и Машурова, изо всех сил пытавшихся заманить его в свою компанию, которая собиралась сотворить еще невиданное доселе на шахте чудо, то есть рекорд, Стаханов терялся, как тот витязь у таинственного камня на распутье. Ему, конечно, как любому смертному, очень хотелось прославиться. К тому же, он знал, что рекорд, если получится, сулит ему массу благ. Вон забойщику с соседней шахты № 10 «Артем» Свиридову нарком тяжелой промышленности Серго Орджоникидзе вручил легковушку, а рекордист с шахты № 42-бис «Ирмино» Гришин удостоился даже ордена Ленина - награды в шахтерских краях оглушительной... Все это хорошо и заманчиво. Но по пятам, словно злые собаки, бежали сомнения. Прежде всего, ему, по натуре парню-рубахе, не хотелось переть против общества - а ведь после рекорда нормы на шахте взвинтят обязательно... Во-вторых, порядка на шахте - кот наплакал. Может всякое случиться - с тем же, скажем, сжатым воздухом. Хорошо, что «Центральную-Ирмино» перевели на отбойные молотки, а вот компрессор, снабжающий забои сжатым воздухом, подсунули маломощный. К тому же воздушная магистраль во многих местах попорчена и дает течь. «Сюрприза» приходится ждать каждое мгновение... Ославишься с рекордом - и вся недолга! До конца дней останешься в глазах людей этаким себе зашибалой-неудачником...

А глаза Петрова умоляли и звали за собой. В них было столько отчаяния и мольбы, что отказать, казалось, значит принять на душу большой грех. И парторга ЦК ВКП(б), как человека, можно было понять. «Центральная-Ирмино» после безалаберной, как считал новый заведующий шахтой Иосиф Заплавский, реконструкции уже два года не могла стать на ноги. По-черному валили план угледобычи в то ответственное время, когда на марше разворачивалась вторая сталинская пятилетка. Всесоюзной кочегарке, как окрестили тогда Донбасс, отводилась авангардная роль в этом марше. И поэтому в воздухе Донбасса, как свист нагайки, грозно звучало партийное «Давай!». Мало того, что комиссии ЦК ВКП(б) и КП(б)У безостановочно сновали по шахтам, выискивая всякого рода вредителей, которые «...пробравшись в партию и на руководящие посты в угольной промышленности, под различными предлогами срывали выполнение планов угледобычи». Уже и вожди зачастили в бассейн - Сталин кинул на передний край жесткого и несгибаемого ленинца В.Молотова, затем яростного А.Андреева и лихого кавалериста К.Ворошилова. Наконец, девятым валом обрушился на оторопевших угольщиков взрывной по характеру нарком тяжпрома С.Орджоникидзе. Ясное дело, комиссары Кремля щедро раздавали налево и направо увесистые оплеухи, а частенько прибегали и к каре пролетарской.

Константин Петров, с 1934 года состоявший в должности парторга ЦК ВКП(б), понимал, что эту должность в центральном штабе большевистской партии придумали - в июле 1933 года - далеко не случайно. Она нужна была как детонатор тем отраслям, где наращивание социалистических мускулов, по мнению Сталина, шло из рук вон плохо. Так, на время сплошной коллективизации при всех МТС и совхозах появились политотделы с неограниченными полномочиями и замашками НКВД. Такие же политотделы пришли на железные дороги страны. Для шахт придумали институт парторга ЦК ВКП(б), этакое себе комиссарство образца времен гражданской войны. И хотя у парторгов не было уже в руках грозного «товарища маузера», тем не менее партия смогла-таки подыскать для своих верных рыцарей не менее страшное по убойной силе оружие - речь идет о кликухе «вредитель».

Это слово-приговор, слово-дьявол, как расстрел на месте, с легкой руки Сталина пошло гулять по шахтам Донбасса. Слава Богу, оно еще обходило стороной «Центральную-Ирмино», но его могильное дыхание уже ощущалось за спиной. И потому Петров уже несколько месяцев, как говорится, вставал и засыпал с одной-единственной мыслью - пойти на все, но заставить шахту пробудиться от затянувшейся уже сверх всякой меры спячки. Его молодой, задиристый ум, его неугомонное сердце, без остатка отданное служению партии большевиков, отказывались мириться с ролью хвостиста. Да и она, эта роль, ничего, кроме суровой кары, не сулила.

Перебрав все варианты лазеек, с помощью которых можно было попытаться улизнуть из команды «мальчиков для битья», Петров своим изворотливым умом усек, что выручит шахту и его лично из беды только рекорд. В этом его убедили не очень-то балующие страну регулярным выполнением плана угледобычи окрестные шахты № 10 «Артем», «Красный профинтерн», № 42-бис «Ирмино», где как раз и работали знаменитости по части рекордов С.Свиридов, А.Мурашко, П.Гришин. Их достижения, выходило, были по душе ленинскому ЦК, потому как наглядно иллюстрировали миру партийную аксиому, что только в СССР имеются в наличии самые выдающиеся шахтеры, металлурги, кузнецы и прочие трудящиеся, за которыми по части качества труда не угнаться ни одному работяге из капиталистического стана.

Примкнуть к коллективам, сумевшим выпестовать в своей среде хотя бы одного рекордиста, служившего надежным щитом от нападок начальства, стало мечтой парторга. И он уже было склонил на свою сторону Алексея, когда в их разговор неожиданно вклинилась любимая жена Стаханова. Ткнув руки в боки (обычная скандальная поза поселковых женщин), Дуся выдала на-гора:

- Не надо, Алеша, не соглашайся. Подорвешь здоровье, пожалей силы для дома... Да и разговоры по поселку пойдут, что тебе больше всех надо...

«Черт дернул бабу за язык!» - зло мелькнуло в голове Петрова. Эта же горькая мысль посетит его еще раз, два месяца спустя после рекорда, во время беседы со Сталиным. Вождь тогда сказал, как отрезал: «Коль рождалось стахановское движение, вместе с ним сразу же явились его противники, его враги». Так Дуся по прихоти вождя оказалась в стане врагов и исчезла из поселка и из жизни Стаханова.

А в тот вечер парторг ЦК ВКП(б) дожал-таки чету Стахановых, посулив им новую квартиру с телефоном в итеэровском доме и путевку в санаторий... Но даже без этих посул Алексей, сговорчивый по натуре человек, отказать парторгу не мог, так как понимал, что тот остро нуждается в его помощи и поддержке. Он поверил Петрову и протянул руку на дружбу, которая, несмотря на все перипетии дальнейшей жизни, оставалась до конца их дней надежной и сильной.

Так в ночь с 30 на 31 августа 1935 года случилось то, что должно было случиться: на шахте «Центральная-Ирмино» родился рекорд, которому суждено было положить начало невиданному доселе в мире размаху рекордомании, названной партией большевиков стахановским движением.

Эпидемия стахановщины

В начале сентября 1935 года сперва «Правда», а следом и другие газеты Советского Союза известили население страны о том, что «кадиевский забойщик шахты «Центральная-Ирмино» тов. Стаханов... установил новый всесоюзный рекорд производительности труда на отбойном молотке. За шестичасовую смену Стаханов дал 102 тонны угля, что составляет 10 процентов суточной добычи шахты, и заработал 200 рублей».

А вот парторг ЦК ВКП(б) на этой шахте Петров был убежден, что Стаханов установил не всесоюзный, а самый что ни на есть мировой рекорд, он, по подсчетам Петрова, более, чем в шесть раз перекрыл лучшие достижения забойщиков Рура - тогдашних фаворитов в угольной отрасли по части сменной выработки. А коль случилось такое чудо, то и награда должна быть достойной. Так посчитал парторг и отвалил Стаханову невиданные и неслыханные доселе в Донбассе щедроты. Стоит ли объяснять, какой эффект произвело в Ирмино постановление шахтпарткома с перечислением всех милостей, свалившихся на еще вчера такого же, как все, рабочего. Со двора во двор, с улицы на улицу вскач понеслись завистливые восклицания. Смотрите, бабоньки, Дуське Стахановой теперь, как утро, под крыльцо будут подавать персональный фаэтон, запряженный парой гнедых!.. Слыхали, в клубе Алексею и его женушке за бесплатно выделили два именных места на все кинокартины и концерты!.. Надо же, Стаханов везет свою кралю на курорт по бесплатной путевке!.. А, гляньте, квартиру-то какую итеэровскую преподнесли Стахановым, да еще и с телефоном, да еще и с патефоном!..

Исходил судами-пересудами поселок, а забойщики штурмом брали кабинет парторга. Как прорвало, уже к вечеру 31 августа в записной тетрадке Петрова от обилия фамилий охотников последовать примеру Стаханова стало так людно, как бывало только у кассы в дни получки или аванса, да в магазине, когда туда привозили селедку, галоши или другой какой дефицит. Пришлось составлять список. Ясно, что под первыми номерами оказались партгруппорг участка «Никанор-Восток» Мирон Дюканов, комсомольцы Дмитрий Концедалов, Василий Поздняков и другие активисты шахты.

Конвейер рекордов на «Центральной-Ирмино» был запущен в ночь с 3 на 4 сентября. И пошло-поехало! Они посыпались, как горох из спелого стручка. И сразу же, надо отдать должное находчивости парторга, в поселке появились рисованные портреты Стаханова, Дюканова, Концедалова, Позднякова, под которыми после каждого рекорда освежали цифры их сменного заработка. Следует сказать, за такие деньги, которые стахановцы зашибали за одну «упряжку», иным шахтерам приходилось «пахать» по две недели, а то и по месяцу. И эта вилка в оплате труда рекордиста и рядового труженика и стала самым эффективным агитатором стахановщины. Далеко не спонтанно, а скорее всего по подсказке партии, Алексей Стаханов бахвалился на коллегии Наркомтяжпрома в ноябре 1935 года:

- Я раньше (до рекор-

да. - В.М.) зарабатывал 500 рублей за 25 рабочих дней. Сейчас я не всегда работаю в шахте, ...но за 14 «упряжек» я заработал 1008 рублей. Получается, что можно и выпить, и поесть, и пойти погулять. Сейчас деньги есть...

Еще выше заработки были у тех рекордсменов, которые в отличие от Стаханова не отлучались то и дело с шахты. У того же М.Дюканова за месяц набегало 1338 рублей, у Д.Концедалова - 1618 рублей, а у начальника стахановского участка Н.Машурова - 2900 рублей.

Четырнадцать «упряжек» за месяц у Стаханова набегало лишь в первое время, а потом и этого не стало. Он волей партии превращается в некоего уполномоченного от ЦК, у которого забрали его работу, а взамен наделили правами совать свой нос во все, что делали другие. В книге «Жизнь шахтерская» Алексей Григорьевич так описывает «поле» и характер своей новой деятельности: «Я глубоко почувствовал собственную ответственность за все, что делалось на шахте, буквально горел желанием искоренить недостатки»; «я категорически потребовал от забойщиков всегда иметь при себе масло и не менее двух раз за смену обильно смазывать отбойный молоток». А дальше еще хлеще: «вместе с начальником участка «Никанор-Запад» наметил план ремонта воздушной магистрали и откаточных путей»; «приходилось вмешиваться и в работу десятников»; «после обеда пошел на курсы техминимума, там не все было благополучно»; «домой уйти не успел - пригласили в столовую посоветоваться»; «ко мне обращались рабочие самых разных профессий и с техническими, и с чисто организационными вопросами, просили помочь в их спорах с начальством».

И вот, чтобы хоть как-то оформить новый, многим непонятный статус забойщика Стаханова, его с 10 апреля 1936 года назначают инструктором треста «Кадиевуголь» по стахановским проблемам, а вскоре решением правительства он становится еще и членом Совета при народном комиссаре тяжелой промышленности Серго Орджоникидзе, который, собственно, и раздул из искры ирминского рекорда стахановское движение, заполонившее все отрасли народного хозяйства СССР. И не только. В Москве, где в ту пору первым секретарем горкома партии стал Никита Хрущев, пошли даже дальше. Здесь по-стахановски решили рвать зубы стоматологи, балерины крутить фуэте, а режиссеры - ставить новые спектакли.

И что же Стаханов? Он становится как бы «стукачем» у Серго Орджоникидзе, который увлекся утопической идеей «заразить» стахановщиной не только весь Донбасс, но и весь Союз, и превратить таким образом СССР в страну сплошных рекордсменов, которые помогут партии и правительству выдать на-гора план второй пятилетки за четыре года. Рекорды стахановцев стали для него некой панацеей. На всесоюзном совещании стахановцев нарком заявил:

- Как видите, старые нормы побиты. Почему? Да потому, что те нормы были капиталистические. А нормы стахановские - нормы Октябрьской революции, нормы Ленина-Сталина!

Свою мысль и свои планы Орджоникидзе подкреплял нешуточными угрозами. В письме шахтерам Донбасса, опубликованном в «Правде» 13 сентября 1935 года, он утверждает: «Я не скрою, что сильно опасаюсь, что это движение встретило со стороны некоторых отсталых руководителей обывательский скептизм, что на деле будет означать саботаж. Таких горе-руководителей немедленно надо отстранять».

Товарищ Сталин, как всегда, манерничая на людях, старался казаться менее радикальным, и лишь рекомендовал «...дать в крайнем случае» инженерам и хозяйственникам, «этим уважаемым людям, слегка в зубы» в случае, если они «не проявят готовности и желания поучиться у стахановцев».

Алексей Стаханов, надо признаться, честно отрабатывал свой новый «хлеб» особо уполномоченного Серго Орджоникидзе. По его наводке лишился должности начальника подземного транспорта Донцов, который не признавал стахановские, а если попросту - рваческие методы работы. Вместе с Петровым удалось выкурить с «Центральной-Ирмино» и отъявленного саботажника - заведующего шахтой И.Заплавского. Он, видите ли, взял дурную привычку. Как только речь заходила об организации очередного рекорда, Иосиф Иванович тут же вытаскивал из стола жалобы рабочих и совал их под нос Петрову и Стаханову. А люди уже криком кричали: «Всю лаву отдали для рекорда одному забойщику, а шесть других оставили без дела и без зарплаты»; «Дал рекорд, а потом пять дней норму вытянуть не мог. Чем кормить семью?».

Кавардак с кадрами ИТР, как эпидемия сильного гриппа, мгновенно поразил весь угольный Донбасс. Только в сентябре-декабре 1935 года за антистахановские настроения были уволены 156 итеэровцев. И не просто уволены, а как вредители и саботажники, троцкисты и бухаринцы, японские и немецкие шпионы отправлены кто на лесоповал, а кто и на «стройки коммунизма». Еще круче начали завинчивать кадровые гайки в первые месяцы 1936 года, когда все угольные тресты не справлялись с явно неподъемным планом, когда непосильными для подавляющего числа шахтеров стали новые нормы выработки. Всего в бассейне за год, прошедший после знаменитой рекордной ночи Стаханова, за «саботаж» был осужден 131 итеэровец.

Джинн, выпущенный из уступа Стаханова, оказался сущим дьяволом. Маниловская идея партии превратить Донбасс в зону массового ударничества лопнула, как мыльный пузырь. Оказалось, одно дело - создать условие для рекорда одному человеку, и другой совсем, как говорится, коленкор - дать возможность поработать ударно всей массе шахтеров. С каждым днем и месяцем становилась очевидной главная опасность стахановщины: повсеместно игнорировалась инженерная мысль; сделав ставку на так называемые стахановские смены, декады и месячники, во время которых беспощадно гробилось горное хозяйство, «съедали» самые удобные для выемки угля лавы, ничего не готовя взамен; беспощадно гробили шахтные механизмы...Одни рекорды не способны вывести отрасль из прорыва - таковым было мнение смелых специалистов. Орджоникидзе тут же ответил им своим приказом: «На пути стахановского движения стоят бюрократы, неисправимые враги стахановского движения. Таких надо сметать с героического стахановского движения».

Как большевистский вызов всем маловерам, высокие достижения, полученные стахановской авральщиной в сентябре-декабре 1935 года, были положены в основу плана 1936 года. Планирование от достигнутого - чудо советской экономической мысли, авторами которого были Сталин, Орджоникидзе, Каганович и другие вожди-ленинцы, неуклонно проводилось в жизнь. Более того, с 1 февраля 1936 года внедрили и новые стахановские нормы выработки. В целом по Донбассу они выросли на 28 процентов, а у забойщиков и того более.

В середине четвертого года пятилетки стахановское новшество аукнулось - почти все тресты Донбасса не справлялись с явно неподъемным планом угледобычи. В Кремле одумались? Пошли на попятную? Где там! Еще круче завернули гайки. Но дело снова не шло - уже и в 1937 году из 292 шахт бассейна с планом справились только 33.

И снова полетели головы. Жертвой стал и первый секретарь Донецкого обкома партии, ярый агитатор и пропагандист стахановщины Саркис Саркисов. С ним покончили, как с «...подлым шпионом и предателем, главарем оголтелой банды, которая нанесла Донбассу громадный вред». «Правда» негодовала: «Ничем не брезгует фашистская агентура».

А как же Алексей Стаханов? Приветствуя новый 1936 год, в газете «Социалистический Донбасс», он писал:

«Чертовски хорошо жить сейчас в нашей стране, в счастливую сталинскую эпоху. Хочется крикнуть на весь Донбасс, на всю страну, на весь мир:

- Спасибо, дорогой Иосиф Виссарионович!»

Иного от него и ожидать не стоило. Стахановцы в большинстве своем были малограмотны и малокультурны, многие имели за плечами всего по два-три класса церковно-приходской школы, а то и лишь ленинский ликбез для совершенно безграмотных. У этих молодых людей на уровне была развита только мускулатура. Их интеллектуальный потенциал ярко раскрывает разговор, состоявшийся в Кремле между С.Орджоникидзе и стахановцем с горловской шахты «Кочегарка» Федором Артюховым.

- Чего тебе не хватает? - участливо спросил у забойщика Серго.

Артюхов ответил:

- Не хватает, надо полагать, одной вещи. Вот, допустим, врачу надо позвонить, а телефона нет. Нужен телефон. Есть у меня и пианино.

- А играть-то умеешь? - поинтересовался нарком.

- Пока не умею, - признался Федор, - но заверяю любимого наркома, что раз уголь умею рубать, то научусь и играть. И заверяю всех, заверяю товарища Сталина, что научусь играть...

Из таких вот стахановцев партия и начала в тридцатые годы ковать свою советскую техническую интеллигенцию, так называемых выдвиженцев, которые при случае любили бахвалиться: а мы ваших институтов не кончали, понимаш.

Выселение из Допра в Донбасс

Прием в Большом Кремлевском дворце по случаю 40-летия Октябрьской революции, на котором помимо вождей СССР можно было видеть Мао Цзэдуна, Хо Ши Мина, Гомулку, Живкова, Тольятти, Ульбрихта, Мориса Тореза и других руководителей коммунистических партий мира, был в полном разгаре, когда к Никите Хрущеву подошел лидер французских коммунистов и спросил:

- А почему это не видно Алексея Стаханова? Где он может быть сейчас?

Морис Торез, бывая на кремлевских попойках, привык видеть рядом со Сталиным, Молотовым, Кагановичем и другими вождями СССР Стаханова - рослого рыжеватого мужика, который мало и плохо говорил, но много и смачно пил.

Хрущев, услышав такой вопрос, вначале даже оторопел от неожиданности. Откуда ему было знать, где сейчас находился уже давно отыгравший свою партию и совершенно его не интересующий человек. Но тут же продемонстрировал свою осведомленность:

- Где же ему быть?.. В Донбассе Стаханов, в Донбассе...

- Коль выберется случай, хотел бы снова повидаться... Ведь мы с ним - шахтеры, - сказал Торез.

- Это завсегда пожалуйста, - согласился Хрущев.

Как только важный гость из Франции отошел к другой группе товарищей, Никита Сергеевич тут же кликнул помощника:

- Немедленно разузнай, где этот чертов Стаханов околачивается. И вообще, жив ли он еще?..

Через несколько минут Григорий Шуйский вернулся с ответственного задания. Он доложил Хрущеву, что злополучный Стаханов, слава Богу, жив и здоров, находится в Москве, совсем недалеко от Кремля, в Допре...

- Где?.. Где?.. - удивленно сдвинул брови Хрущев, не поняв в первый миг, что речь идет вовсе не о тюрьме, а о хорошо ему знакомом Доме правительства, что серой громадиной выпирал на улицу Серафимовича и на набережную Москвы-реки, и который по тогдашней привычке сокращенно назывался Допра. - Так, говоришь, в Допре околачивается? Ничего себе устроился ветеран стахановского движения... Так вот, - уже строго приказал он помощнику, - надо сделать так, чтобы завтра же Стаханова в Москве не было. Гони его в Донбасс... Хватит ему валять дурака в Москве...

Алексей Стаханов, как выразился Никита Хрущев, «валял дурака» в Москве с 1937 года. В тот год по протекции Серго Орджоникидзе он стал депутатом Верховного Совета СССР и слушателем Промакадемии, где, в ту пору «ковали» кадры красных командиров социалистической индустрии. Если честно, имея уже за плечами возраст Христа и всего три неполных класса сельской школы, Алексей «грызть гранит» высшей школы не хотел ни за какие коврижки. Ему было просто стыдно. Доброжелатели - Петров, Серго - тыкали ему пальцами на Молостова, Концедалова и других слушателей Промакадемии, которые вообще не знавали школы, а познакомились с алфавитом и четырьмя действиями арифметики уже будучи прилично взрослыми. Стаханов сдался и до войны обживал стены Промакадемии. Как только грянула Отечественная, не закончив учебу, к которой он больше и не возвращался, укатил в Караганду руководить шахтой. Сталин не смог долго выдержать разлуку с другом и в 1942 году вернул его в Москву, создав специально для него при наркомате угля должность начальника сектора социалистического соревнования. Если сказать проще, стал Стаханов с тех пор главным в СССР начальником по вручению шахтерам красных переходящих знамен. Работа, прямо скажем, не пыльная, но уж больно опасная по причине постоянной запойности.

И жил себе, выпиваючи и припеваючи в Допре до той самой поры, пока черт не дернул Мориса Тореза поинтересоваться его особой у самого Хрущева, который, кстати, недолюбливал Стаханова. Так он по капризу Никиты Сергеевича оказался в Чистяково, который теперь носит имя вождя французской компартии Тореза. Вначале определили Алексея Григорьевича на должность заместителя управляющего угольным трестом, а вскоре по причине профнепригодности перевели на шахту № 2-43 помощником главного инженера. Не пошлешь же пятидесятидвухлетнего мужика в забой уголь рубить отбойным молотком.

Как выяснилось сразу же, ни в тресте, ни на шахте в опальном герое нужды большой не было. Он был предоставлен сам себе. Человек гордый, независимый, а в прошлом избалованный постоянным вниманием сильных мира сего, Стаханов тяжело переживал свою ненужность. Обиду заливал горькой, благо на околице Чистяково, где поселился в по-нищенски обставленной квартире, собутыльников, только свистни, сразу же набежит видимо-невидимо.

Кто знает, может, и сгинул бы в забытье, да на его удачу, в СССР пришел новый лидер Леонид Брежнев, который из эпохи сталинщины придавал анафеме не все. Именно по его инициативе в 1965 году решили отметить 30-летие давно уже всеми забытого стахановского движения. Тогда же вспомнили и об Алексее Григорьевиче Стаханове. Москва велела своему корреспонденту радио и телевидения в Донбассе Григорию Тараненко предоставить для эфира «живой голос» зачинателя движения. За «живым голосом» Тараненко поехал в Торез с бывшим парторгом ЦК ВКП(б) на шахте «Центральная-Ирмино» Константином Григорьевичем Петровым. Позже он рассказал мне историю этой поездки. Звучал рассказ так:

- Мы приехали в Торез где-то в десятом часу утра. На окраине города, ближе к шахте № 4-24 отыскали квартиру Стаханова. Долго стучались, но за дверью никаких признаков жизни не проявлялось. Соседи советовали: «Вы стучите погромче, Лексей дома. Наверное, крепко дрыхнет - он вчера добряче газовал с какими-то цыганами». Петров начал нервничать: «А вдруг отбросил коньки с перепоя...». И тут, наконец, дверь распахнулась и на пороге возникло нечто согбенное, с одутловатым, давно небритым лицом, на котором сивуха уже давно оставила свои отметины. Стаханов сразу не узнал Петрова, только спросил: есть ли выпить? Когда услышал, что нет, тут же зло бросил: мотайте осюда... к такой-то матери... Но мы не умотали. Петров-таки заставил Стаханова вспомнить старого друга... Стаханов, малость очухавшись - мы-таки дали ему опохмелиться, - начал плакать и просить Петрова спасти его от гибели. Петров пообещал. Уложив Стаханова спать, поехали в Донецк и там все, как есть выложили тогдашнему первому секретарю обкома партии Владимиру Ивановичу Дегтяреву. Он согласился приглядеть за Стахановым. Насколько мне известно, да и Петров позже рассказывал, Дегтярев слово свое сдержал.

Общими усилиями Стаханова малость воскресили, стали даже приобщать к активной жизни. Его, как свадебного генерала, приглашали на чествования рекордистов Донбасса, недостатка в которых до распада СССР шахтерский край не ощущал. Он ездил в гости к Ивану Стрельченко, Владимиру Мурзенко, Кузьме Северинову... И хотя эти чествования тоже заканчивались попойками, но Стаханов уже был под контролем. И даже 30 октября 1970 года, когда, как говорится, награда наконец нашла своего героя, на вручение ему ордена Ленина и золотой Звезды Героя Социалистического Труда Стаханов пришел трезвым.

Вручавший награды член Политбюро ЦК КПСС и первый секретарь ЦК КПУ Петр Шелест попытался было придать побольше пафоса мероприятию и выдал на-гора, что награда Стаханову «...является ярким свидетельством того, как высоко ценится в СССР самоотверженный труд и каким почетом и уважением пользуются люди труда». Мало кто поверил в искренность этих слов, а тем паче сам Стаханов. Буркнув казенное «спасибо», он тут же сошел со сцены, чем и разозлил Шелеста.

Это было, пожалуй, одно из последних, если не последнее появление Алексея Стаханова на людях. Тяжкая болезнь приковала его к больничной койке, где он и умер, как и жил, в страданиях и не в ладах с самим собой. Меня глубоко взволновали слова Константина Григорьевича Петрова, сказанные им уже после смерти Стаханова:

- Любил я его, и он меня любил. Пожелаю каждому такого друга и такой дружбы.

Мы разговаривали с Константином Григорьевичем у памятника забойщику Алексею Стаханову, который стоял у входа в центральный парк города Стаханова. Это второй, после горловского монумента Никиты Изотова, памятник рабочему человеку в пролетарском Донбассе. Жаль, конечно, что и эти атрибуты славы пришли к Стаханову с опозданием, уже после его смерти.

Многие годы у памятника А.Стаханова часто видели грузного от прожитого многолетья мужчину со звездой Героя соцтруда на пиджаке. Он приносил цветы и подолгу стоял здесь, наедине со своими мыслями, скорее всего о прошлом. А потом и его не стало. Что ж, в жизни все течет, все меняется.