КОГДА МУЖЧИНЫ ВОЕВАЛИ

Декабрьское утро, промокшее от густого тумана, сторожко, словно провинившееся в чем-то нехорошем, вползало в поселок. Было по-кладбищенски тихо, лишь редкий собачий брех, объявлявшийся то тут, то там, как бы приветствовал рождение нового дня.

Таким унылым теперь было каждое утро. Это прежде, до войны, в такие минуты над спящим поселком плыл густой шахтный гудок. Первый, подъемный. Перекликаясь с другими гудками окрестных шахт, он устраивал побудку рабочему люду. За ним вскорости следовал второй гудок, зовущий смену на шахту, в ее нарядные, где означалось, что и кому предстоит сегодня сделать под землей. Был еще и третий гудок, извещавший округу о начале трудового дня, запевом которого и была первая смена.

Все это осталось в прошлом, как и красивые наряды, конфеты-подушечки и халва, которую Мария обожала. Шахту вместе с ее гудком, отступая в донские степи, порушили наши, энкавэдисты. Заведующий шахтой хотел было воспротивиться такому злодеянию, так его, как врага народа и пособника фашистам, тут же живьем и столкнули в ствол. Копер над ним, как и другие здания, порушили намертво.

Теперь ствол, ставший могилой завшахтой, залит водой по самую шейку. Воду, заполнившую помертвевшую шахту под завязку, только собираются откачивать, а там этого добра, говорят, собралось миллионы кубометров. Так что управятся не скоро. А потом еще надо будет ремонтировать порушенные водой и временем выработки. В общем, песенка получается долгая. А фронту сегодня нужен уголь. Собственно, не ему, а паровозам, которые возят на фронт снаряды и пушки, танки и солдат, а обратно - покалеченных войной. В угле сейчас такая нужда, что, как сообщил девчатам парторг ЦК ВКП(б) на шахте, сам товарищ Сталин назвал Донбасс вторым фронтом.

На этот фронт и надо было идти Марие, хотя сон никак ее не отпускал из своих сладостных объятий. Мама уже дважды трясла за плечо: вставай, доченька, пора... В комнате царил полумрак, прогнать который хилый каганец - блюдечко с фитилем, плавающим в какой-то маслянистой жидкости, - был не в силах.

Не открывая глаз, Мария наконец стала на ощупь собираться на работу. Натянула отцовы кальсоны, затем его же ватные штаны, которые из-за множества на них разноцветных латок казались сшитыми из бабушкиного лоскутного одеяла. Отцовы резиновые чуни, чтобы не спадали, перевязала веревочками. Покрыв голову платком, присела к столу и спешно, не ощущая вкуса, съела мисочку вареной фасоли, сбереженной мамой для нее, рабочего человека, с вечера. Поднявшись из-за стола, надела отцову фуфайку, подпоясав ее куском электрического шнура. Затем подошла к уже теплой плите, где стояла сковорода с жареными семечками, и наполнила ими карманы фуфайки - забава на дальнюю дорогу и как дополнительное питание. Направляясь к выходу, шепнула маме:

- Ну, я пошла...

- С Богом, доченька, - услышала в ответ привычные слова.

По пути к шахтенке, уткнувшейся постройками и наклонным стволом в отлогий склон холма, повстречала всех подружек по бригаде. Они гуртом, чтоб не боязно было идти два километра с гаком по холмистой степи, испещренной лесистыми балками, ходили с сентября, когда и определились на шахту. Конечно, как и все остальные, Мария на людях была и «За Родину!», и «За Сталина!». Но если честно, как на духу, не было и капельки патриотизма в ее решении идти в забои «второго фронта». Ее сюда привел голод, который не выпускал семью из костлявых объятий с той самой поры, когда наши подались за Дон аж к Сталинграду, а пришедшие в поселок немцы дали понять, что кормить задаром никого не собираются.

С июля 1942-го и по сентябрь 1943 года длилась экзекуция голодом. Марина, как старшая в семье, и мама на какие только ухищрения ни шли, чтобы добыть корочку хлеба, сухарик или бурячок, стакан-другой кукурузы или кучку мерзлой картошки, которую немцы выбрасывали на помойку. Но эти крохи лишь обманывали истосковавшийся по пище желудок, а голод не утоляли. Он упрямо напоминал о себе и днем и ночью, даже во сне, он проник во все поры исхудавшего тела и полностью завладел разумом. В голове все время сидела одна и та же мысль о хлебе. О чем-то другом думать Мария, как и все поселковые жители, уже не умела. И даже когда пришли наши и стали выдавать на каждый иждивенческий рот по 400 граммов хлеба, голод не отступил. Ослаб, конечно, но позиции своей не сдал. И потому Мария, узнав, что подземным рабочим полагается кило двести хлеба и сытная продуктовая карточка, не раздумывая, надела отцовы шахтерки.

Начинали с нуля. Дряхлый старичок-одуванчик, маркшейдер еще дореволюционного «разлива», подслеповато щурясь слезившимися глазами, ткнул в склон холма палкой, на которую опирался при ходьбе, и сказал: «Тут и начинайте бить ствол».

Били, конечно, кирками и лопатами, а воротом, который крутили сами же, таскали пустую породу на поверхность. Поначалу в деревянных ящиках, а уж потом появились настоящие вагонетки, которые отыскали на поверхности порушенных шахт да во дворах, где эти емкости держали для сбора дождевой воды. Сбором ее занималось все население поселка. Как только с неба падали первые капли дождя, под скаты крыш ставили всю посуду, какая водилась в доме. Затем из ведер, корыт и мисок сливали дар небесный в бочки и вагонетки. Использовали эту воду на постирушки, мытье головы и купание. А для варева и питья воду в ведрах на коромысле таскали из криницы, к которой даже от ближнего к ней дома надо было идти и идти то по косогорам, то по глубоким лощинам.

На шахте, которую обзывали мышеловкой, дела спорились. Сначала девчата числились в шахтостроителях, затем в проходчиках, а как только к угольному пласту добрались, стали навалоотбойщиками. Бригадиром у них был Андреевич - довоенный пенсионер и очень больной человек. Он и учил девчат шахтерскому делу. «Академия», говорил он, простая: бери в руки обушок и подрубывай угольный пласт. Затем желонгом шпуры для зарядов динамита пробивай. Как только заканчивали дырявить пласт «оспинами», Андреевич, числившийся по совместительству еще и взрывником, прогонял девчат на штрек, на «перекур».

Пока девчата энергично грызли семечки - тогдашние «тормозки», бригадир заряжал лаву взрывчаткой и «палил». А уж после взрыва бери лопату в руки, нагребай угля побольше и кидай подальше. Чтоб «товар» шел лучше по лаве, из жести рештаки согнули, проволокой связали. Чем не конвейер! Все легче, чем, извините, попкой сталкивать уголь на штрек. По 60 вагонеток за смену при такой «механизации» грузили. Смена была, конечно, не теперешняя - не 6 часов, а все 12. И откуда только сила бралась у девчонок-доходяг.

Случалось, правда, кто-либо из бригады и сломается, заревет белугой: нет, мол, моченьки так жить. И лопатой чертовой уже нет сил орудовать, и от голода голова кругом идет, рехнуться можно... И всегда в такую, казалось, безысходную минуту находился в бригаде кто покрепче и выносливей. Подползет - в лаве не ходят - к сникшей подруге и начнет воспитательную агитацию проводить: «Не дури и сопли не распускай. Сама знаешь, каково сейчас нашим мужикам. Не на перинах поди нежатся, а в мокрых и холодных окопах сидят, со смертушкой в жмурки играют. Немец поганый думает, что без наших ухажеров Донбасс угля не даст. Дудки! Дадим угля столько, сколько фронту нужно! А плакать, девчата, будем от радости, когда война закончится и придет час суженых встречать...»

По правде сказать, вспоминала много лет спустя Мария Кузьминична, суженых-то почти ни у кого и не было. Не успели девчата до войны обневеститься. Ждали, конечно, фронтовиков. О них только и разговоры были, когда на шахту топали или со смены возвращались. И, сказано девчата, обязательно в поселок входили с песнями. Самой любимой была «На позицию девушка провожала бойца».

Песнями как бы самоутверждались. Мол, не беда, что война мужиков забрала. По-прежнему в недрах Донбасса работа кипит. Только пришлось ко всем мужским профессиям женские окончания приторочить. Получилось даже ничего и на слух, и на деле - забойщицы, навалоотбойщицы, проходчицы, откатчицы, запальщицы...

Втянувшись, Мария Данилова и ее подруги по бригаде Рая Андреева, Женя Кривошеева, Саша Макеевская к началу 1944 года выбились даже в стахановки. В качестве награды им вручили по куску красной материи, они пошили себе косынки и в них щеголяли под землей. А на 8 Марта вообще ошеломили подарками - каждой вручили по отрезу ситца. Вот было радости, впервые с начала войны о модистках вспомнили, заказы им понесли.

Поощрения теперь случались частенько, особенно в дни повышенной добычи. Баловали, словно барынь, - вручали пайки хлеба то с беконом, то с американской тушенкой. Лишь одно огорчало. У девчат просто не было мочи съесть целиком этот доппаек. Он застревал в горле при мысли, что сейчас дома исходят голодной слюной младшие сестренки и братики. Но оставлять для дома хотя бы кусочек «тормозка» строго запрещалось. Обливаясь слезами, Мария и другие девчата умоляюще смотрели на парторга, обязательно присутствующего при этом угощении. Старались разжалобить «старого хрыча», но он был непреклонен и свою жесткость объяснял просто: «Шахте доходяги не нужны. Обессилите без нормального питания, так даже порожнюю лопату в руках не удержите. А нам свой фронт держать надо. Я вас понимаю, девчата, но поймите и меня...»

Девчата понимали, чего хотел от них парторг. Ему ведь каждый день долбили в темячко: фронту нужен уголь! Много нужно угля! И потому Донбасс, осиротев без мужчин, бросил в забои своих женщин. На шахте № 10 имени Артема, что под Алчевском, профессию своего мужа, в ту горькую годину фронтовика, освоила Мария Типкина. И как освоила! За упряжку забойщица давала по две, а то и по три нормы. На той же шахте славилась бригада навалоотбойщиц Агафьи Щепкиной, а на шахте № 17-17-бис треста «Донбассантрацит» бригада навалоотбойщиц Александры Бабич. А самыми известными и знаменитыми в войну были горловчанки Нина Кузьменюк, Мария Гришутина, Зинаида Лагутина и их подруги по забою, которые в декабре 1943 года, когда в шахтерских поселках здорового да молодого мужика трудно было отыскать даже днем с огнем, составили послание ко всем девушкам и женщинам Донбасса. Там были такие строки: «Наши отцы, мужья и братья - донецкие горняки с оружием в руках защищают Родину. Наш святой долг поддержать их своим трудом. Пусть не болит у наших земляков сердце, что без них будут пустовать забои, что некому будет давать уголь на-гора. Мы, дочери и сестры потомственных донецких шахтеров, спустимся в шахты и станем на место старых горняков».

И спустились, и стали. Тысячи и тысячи женщин бассейна. Угольный Донбасс, еще почти не имеющий капитальных шахт и в достатке крепких мужских рук, к концу 1944 года уже давал без малого 50 процентов довоенной добычи. Такого, пожалуй, не знавал ни один угольный бассейн планеты. Сие уникальное явление произошло в Донбассе - здесь в военный 1944 год женскими руками было добыто и поднято на-гора миллионы тонн угля!

Как же отметило Отечество беспримерный подвиг дочерей Донбасса? Хотелось бы сообщить читателям «Зеркала недели» нечто достойное восхищения. Но совесть не позволяет кривить душой. Да, труд горнячек был отмечен орденами, медалями и грамотами различного достоинства. Скажем, Мария Типкина удостоилась ордена Ленина, а Мария Данилова, героиня нашего этюда, медали «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.». Все награды, конечно же, легли в семейные шкатулки - не будешь же с медалью щеголять по поселку. А вот болячки, заработанные каторжным (иное слово не подходит) трудом в плохо проветриваемых и мокрых шахтенках, спрятать было некуда. Оставались с ними один на один до самой кончины, которая очень рано наведывалась к бывшим горнячкам. И родной ВЦСПС и еще вроде более родная партия после Победы очень уж быстро забыли о лучших дочерях Отчизны, каковыми еще недавно, в горькую военную годину, считали девчат из Донбасса. Их, как часто бывало, оставили наедине со своими проблемами. А ведь многие горнячки, в силу разных причин, даже приличной пенсии не удосужились, не говоря уже о других благах.

Марию Кузьминичну Данилову сия горькая чаша миновала. Она, как говорится, успела вскочить в свой поезд - заработала себе подземный стаж, сулящий приличную пенсию, к 1958 году, к той самой трагичной для многих горнячек поре, когда союзное правительство приступило к выполнению ратифицированной конвенции Международной организации труда еще от 1935 года о запрещении подземного женского труда. Так что ей не довелось клянчить в инстанциях разрешения доработать в шахте год или два, недостающих для оформления пенсии. И все же ей обидно за девчат-горнячек, которых в войну заманивали в шахты, а потом, как только надобности не стало в их труде, тут же оттолкнули на обочину жизни. А еще Мария Кузьминична до конца дней своих горевала, что из-за безразличия властей к своим людям героическую страницу истории Донбасса, которую самоотверженно писали его дочери, поглотило забвение.

- Как по мне, - говорила не раз она мне при встречах, - то следовало бы поставить в Донецке, либо в Горловке, или в каком другом шахтерском городе памятник горнячке. Пусть это будет хрупкая девчонка с отбойным молотком. Чтобы все знали и помнили, что такое у нас произошло на самом деле в очень тяжелую для страны годину, когда мужчины воевали...