Дильшот и Мария

Пословица «человек предполагает, а Бог располагает» известна всем. Много лет назад молодому парню из Ташкента, поступившему в физкультурный институт, даже присниться не могло, что когда-то судьба забросит его в цыганский табор, который он будет считать родным домом. Тем не менее вот уже восемнадцатый год Дильшот Ахмедов живет среди цыган на окраине Ужгорода и даже является «достопримечательностью» табора — как единственный узбек, мусульманин, единственный человек с высшим образованием, да еще и кандидат в мастера спорта по самбо.

У Дильшота светлый цвет кожи и характерный для жителей Центральной Азии разрез глаз. Но, несмотря на эти отличия, в таборе его давно считают своим, и сам Дильшот (по-здешнему Дима) к этому привык.

— Вообще-то жить среди цыган я не планировал, так уж сложилось, — начинает свой рассказ на ломаном русском языке Дильшот Ахмедов. — В 82-м году служил в Ужгороде в железнодорожном батальоне, который примыкал к табору, и познакомился здесь с Марией. А через два года, после службы, забрал ее с собой в Ташкент, где мы поженились. Марии тогда было, кстати, пятнадцать лет, так что первое время мы жили в гражданском браке. После армии окончил Ташкентский физкультурный институт, в который поступил еще перед службой, устроился в детскую спортивную школу инструктором по самбо. Этим единоборством я занимался с одиннадцати лет и в институте стал кандидатом в мастера спорта. В Ташкенте мы жили три года, пока заболевшие родственники не вызвали Марию назад. Сюда вернулись в 1987 году. Думали временно, да так и остались.

Подходы к цыганскому табору, расположенному на окраине Ужгорода, бросаются в глаза издалека — из-за разбросанных пластиковых бутылок, обрывков бумаги и прочего мусора. В конце осени грунт здесь уже подмерзший и покрыт твердой коркой, зато весной или летом после дождя пройти в таборе можно лишь в резиновых сапогах — грязь, вонь, антисанитария. В центре табора установлена водопроводная колонка, зато канализации нет и в помине. Из всех коммунальных удобств лишь электричество, по причине которого здесь почти ежегодно происходят пожары. Табор представляет собой десяток деревянных бараков, каждый из которых разделен перегородками на три однокомнатных квартиры. К баракам примыкают произвольные пристройки из кирпича, самана или дерева, покрытые растрескавшимся шифером и изъеденной ржавчиной жестью. В каждой из тесных квартир или пристроек ютится семья из 10—12 человек, как правило, с четырьмя-шестью маленькими детьми. Трудно представить, что в столь тесных помещениях живет такое количество людей. Ночью крохотные и душные каморки напоминают бочки с селедкой: тот, кому не хватило места на кровати, спит прямо на полу.

В 30—35 однокомнатных квартирах и пристройках обитает более двухсот цыган, из которых официально трудоустроено в коммунтрансе и ДЭУ (на уборке территории города) человек двадцать. Еще несколько человек подрабатывают на стройках, а остальные живут тем, что собирают на свалках и сдают в приемные пункты стеклотару, металлолом и макулатуру, тюки и связки которых в большом количестве валяются возле бараков.

— Тридцать четыре года назад нас сюда переселили и бросили как собак, — громко возмущается 56-летний староста табора Александр Лацко. — Раньше мы жили в другом месте (часть табора там и осталась), при всех царях, при всех режимах это была наша земля, наши кровные дома. И лишь в 71-м году кому-то взбрело в голову нас оттуда выселить. Приехали грузовики, побросали вещи, потом без каких-либо объяснений бульдозером снесли дома, а нас бросили сюда. Из всех бараков для проживания были пригодны лишь три, в других — ни стекол в окнах, ни даже дверей. На старом месте были туалеты, регулярно убирали мусор, а здесь… По нужде люди бегают на территорию расформированной военной части, а мусор не вывозили ни разу за 34 года! Предыдущему старосте ничего не нужно было — выбил при коммунистах себе квартиру и ушел. А меня даже на порог к мэру не пускают. Я уже и премьеру писал — проведите хотя бы нормальный водопровод и канализацию — никакого толка.

— Посмотрите, как здесь люди живут, — широким жестом показывает староста на невообразимо замусоренную территорию, по которой в пестрых разнокалиберных одеждах бегают маленькие дети. — Единственная водопроводная колонка в таборе, которую мы провели собственными силами, замерзла, и за водой надо бегать к соседям. Кто-то позволит наполнить ведро, а кто и овчарку спустит. Электричество угрожают отрезать. «Платите», — требуют. А откуда платить, если в семье пять-семь детей, а из взрослых никто не работает? Найдут на свалке банки и металлолом, из того и живут. И не дай Бог попасться с подводой на глаза гаишнику (в таборе имеется около десятка облезлых и худых кляч — Авт.). Мэр запретил в городе гужевое движение, чуть что — сразу штраф 100 гривен. Хоть с голоду помирай… Вот смотрите! — заводит меня в тесную хибару и показывает на скрючившегося на кровати молодого человека. — Больной туберкулезом, открытая форма. Вчера выписали из больницы и отправили домой умирать. Здесь много больных, у меня у самого туберкулез!.. Чувствуете запах? — обращает мое внимание на невыносимую вонь. — Это влажность от земли идет. И в таких условиях люди живут! А ночью крысы размером с поросенка бегают. Моей внучке палец едва не отгрызли! Порядок в доме, даже если хочешь, невозможно навести, потому что слишком много нас в этих тесных бараках, и ничего с этим не поделаешь.

— Зато некоторые миллионы на нас имеют! — переходит на крик староста и потрясает над головой кулаками. — Хоромы на цыганских костях строят, «Мерседесы» покупают, а нам — перловку раз в месяц, палку дешевой колбасы и бутылку растительного масла…

За нами по пятам следуют несколько пожилых цыганок и одобрительными возгласами подтверждают все сказанное старостой…

Часть одного из бараков принадлежит Дильшоту с семьей. В двух небольших комнатах и тесной прихожей живут десять человек: Дильшот с Марией, их трое детей (старшая 21-летняя дочь родилась еще в Ташкенте), 75-летняя теща, которая почти не поднимается с кровати, две невестки и две внучки — Вика и Майка. Таким образом, 41-летний глава семьи уже несколько лет является дедом. Обстановка у Дильшота лучше, чем у большинства жителей табора: в углу квартиры стоит телевизор Sony, на шкафу — музыкальный центр, с потолка вместо простой лампочки Ильича свисает люстра, во дворе — уборная. Дети Дильшота в свое время посещали школу, а внучки одни из немногих в таборе ходят в детсад. Так что по здешним меркам семья живет неплохо.

— Первые три года в таборе я очень мучился, трудно было привыкнуть к здешнему образу жизни, — говорит Дильшот. — Но ничего, постепенно втянулся. Тесть у меня хороший мужик был, теща — золотая, они очень хорошо ко мне относились. И это при том, что мои родные Марию приняли прохладно, потому что она христианка. У нас не принято брать в жены христианок. Хотя мусульманские и цыганские обычаи похожи. Главное — и тут, и там муж считается главой семьи, — улыбается Дильшот, — а к остальному можно привыкнуть или перенять. У мусульман, например, свинину нельзя есть, но я употребляю. Алкоголь у нас — большой грех, а здесь день рождения или свадьба без алкоголя просто невозможны. Поэтому иногда приходится немного выпить. Ну а курить я сам постепенно научился. Так и живем помаленьку. В таборе меня уважают, за 18 лет — ни одной ссоры. Словесные перепалки, конечно, случались, но до рукопашного боя никогда не доходило.

— Может, боятся? Все-таки кандидат в мастера спорта по самбо.

— Нет. Здесь в основном женщины дерутся, причем, когда доходит до серьезного, идут стенка на стенку. Так что меня бояться нечего. У нас просто хорошие отношения, а если иногда они бывают неправы, я соглашаюсь и отхожу в сторону.

После переезда из Ташкента Дильшот работал на ремонтно-строительном участке, затем монтером на железной дороге, каменщиком на разных стройках. Говорит, что устраиваться по специальности не хотел, поскольку педагогам без стажа в те времена платили в три раза меньше, чем рабочим. Несколько лет назад бывший спортсмен собственными руками возвел возле своего барака двухкомнатную пристройку в восточном стиле — с заостренными вверху дверными проемами. Но затем потерял работу, пришлось продать пристройку родственникам жены за четыре тысячи гривен. Время от времени, чтобы не забыть родной язык, Дильшот встречается со своими земляками, по разным причинам оказавшимися в Ужгороде. На первых порах глава семьи пытался придерживаться национальных обычаев и дома, например, чай готовил без сахара и пил из пиал. Но после того как дети перебили все пиалы, перешел на славянский вариант — из кружек и с сахаром. С ташкентскими родственниками Дильшот регулярно общается по телефону.

— Раньше мы каждый год ездили в Узбекистан в гости, но сейчас дорога в один конец лишь на одного человека стоит около 500 гривен, — говорит Дильшот. — Поэтому перешли на телефонное общение. Родственники в Ташкенте живут нормально. По их словам, продукты там дешевле в пять раз, но зато и зарплата, если перевести, максимум 200 гривен. Так что тратить лучше там, а зарабатывать — здесь.

За восемнадцать лет Дильшот хорошо изучил обычаи табора, и относительно здешней жизни у него собственное мнение.

— Эти бараки давно надо было снести или по крайней мере помочь капитально отремонтировать, — говорит Дильшот. — Но от власти никакой помощи нет. Многое зависит от цыганских баронов. Где-то полгода назад одна из цыганских организаций стала выдавать пенсионерам (их в таборе меньше десятка) продуктовые наборы. Но табору нужна не такая символическая помощь. Намного лучше было бы провести к каждому бараку по водопроводной колонке и установить хотя бы один телефон-автомат. Это, думаю, можно сделать, особо не напрягаясь. Но сколько мы ни обращались — никакой реакции, если не считать обещаний перед каждыми выборами. Табор очень страдает от нехватки воды. Когда единственная колонка замерзает или засоряется, невозможно ни постирать одежду, ни умыться. Некоторым семьям, может, и все равно, здесь есть люди, которые моются лишь летом в речке. Но ведь такие далеко не все… То же самое с телефоном. В табор часто приходится вызывать «скорую», а ближайший телефон в полутора километрах. Наши соседи звонить от себя не разрешают. Не потому что им жалко: звонить нужно часто, и это любому может надоесть…

Но самый большой бич для табора — болезни. Здесь в каждом бараке одна-две семьи больны туберкулезом. Я своих детей к соседям не пускаю и других стараюсь не принимать, чтобы не заразиться. Очень серьезно отношусь к этой болезни, у меня в роду ею никто никогда не болел. В таборе, если присмотритесь, таких долгожителей, как моя теща, единицы. Масса цыган не доживает и до 35-ти, они умирают от туберкулеза. За последние два года умерло восемнадцать человек в возрасте до 33 лет. Нельзя сказать, что цыгане вообще не лечатся, но лечение, во-первых, стоит денег, а во-вторых, здесь такой обычай — если держишься на ногах, должен не отлеживаться в больнице, а кормить семью… Детей маленьких очень жалко, ведь они тоже массово болеют туберкулезом. Возможно, на семьдесят процентов в этом виноваты и сами цыгане из-за своего образа жизни, но на тридцать процентов — власть, которая самоустранилась от табора и абсолютно ничего не делает. Цыганам нужна помощь. Я говорю это не потому, что моя жена цыганка, просто они могли бы жить лучше, культурнее. А понимания этого нет ни у городской, ни у областной, ни у государственной власти…

Недавно после нескольколетних «шабашек» Дильшот снова сумел найти официальную работу — устроился столяром на предприятие по производству паркета. Хозяин обещал платить от 900 гривен в месяц, но сдержит ли слово, пока неизвестно, поскольку время получки еще не подошло. Впрочем, лишить родных средств существования Дильшот не боится, он мастер на все руки, а такие без работы не остаются. Единственное, о чем сожалеет, — что не добивался для семьи приличного жилья, когда для этого было больше возможностей.

— Это моя самая большая ошибка, — говорит Дильшот. — А все почему? Нам ведь почти каждый год обещали, что бараки снесут, а семьи получат нормальное жилье. Последний раз об этом говорили перед выборами 2002 года, тогда к табору даже пригнали бульдозер. А потом все, как обычно, заглохло. Ну да ничего, поживем и тут…