Что могут интеллектуалы сегодня?

Современный образ существования большинства интеллектуалов — обращенность в себя, забота об условиях собственной профессиональной деятельности, нежелание связывать себя с другими сословиями — фактически является отказом выполнять свою роль. Исторически интеллектуалы всегда были опасными существами, теперь же они работают в идиллической атмосфере мягкого интеллектуального климата и ничем не угрожают. Как известно, французские философы усовершенствовали искусство казаться большими радикалами, не говоря при этом ничего, что помешало бы им войти в следующее социалистическое правительство. Интеллектуальное производство поставлено на поток, как и любая другая разновидность производства. Это легко вписывается в логику капитализма, в рамках которой научные сотрудники интегрируются в систему, становясь ее соучастниками. Но довольно плачевной представляется ситуация, когда люди используют критические способности для того, чтобы оправдывать сложившееся положение вещей, а не чтобы его изменить.

В последнее время приобрела распространение реклама дезодорантов 24/7 («надежная защита 24 часа в сутки, 7 дней в неделю»). Эта идея абсолютной и постоянной защиты приобретает логическое завершение в другой рекламе — мыла Safeguard (букв. «охрана»): дескать, «вокруг микробы, но с мылом Safeguard я спокойна и днем, и ночью». Разве эти примеры не отражают настоящую политическую ситуацию, в которой абсолютизируется защита от террористического другого; разве «вокруг микробы» — это не то же самое, как везде видят и находят (они и сами не медлят) террористов? Структурную схожесть между политикой и рекламой лучше всего подтверждают рекламы порошка Tide («Вы еще не в белом? Тогда мы идем к вам!») и известный антибушевский стеб «Вы еще не верите в американскую демократию? Тогда мы летим к вам!», являющиеся прямыми аллюзиями. В голливудских фильмах этот другой становится разнообразнее — от Кинг-Конга и Годзиллы до громадных акул, саблезубых тигров, морских чудовищ и невероятных пришельцев, но суть остается та же — террористическая.

После захвата террористами школы в Северной Осетии мы будем наблюдать усугубление этой тенденции: уже ходят разговоры о том, чтобы не пускать в школы посторонних взрослых и ввести спецкурсы для детей о поведении в подобных ситуациях. Очевидно, будет осуществляться мощное психологическое давление на локальном уровне — «видели ли вы кого-либо подозрительного вида, непривычно ведущего себя» и т.п. Мы являемся свидетелями того, как горе и гнев людей канализируются на «объединение нации перед лицом врага», и именно поэтому Путин приказал «не поддаваться на провокации», а «поддавшиеся будут рассматриваться в качестве соучастников террористов» — система власти прилагает все усилия, чтобы эта проблема никоим образом не превратилась в социально-политическую, какой она на самом деле и является, чтобы людям даже в голову не пришло искать причины терроризма в самой власти, в путинском «мочить в сортире», которое, судя по всему, станет еще актуальнее. Постоянно приходится слышать, что это событие настолько ужасно, что даже не укладывается в голове, и не поддается пониманию. А что если этот ужас как раз и нужно «вложить в голову» и подвергнуть пониманию? Может, пора уже вместо того, чтобы поддаваться антитеррористической истерии, понять: именно такое событие нужно в первую очередь осмысливать, чтобы подобное в дальнейшем не могло произойти, и сделать самый важный вывод: терроризм невозможно победить, «объединив цивилизованный мир против международного зла», он будет разворачиваться до тех пор, пока его будет порождать имперская политика.

Не следует забывать, что воссоздающие террористического другого, ничем от него не отличаются: как недавно точно выразился Буш в одном из своих «бушизмов», «мы такие же, как они». Но тут важно не сделать ошибку: дескать, современная система власти в мире настолько самоскомпрометирована и обанкрочена, вполне очевидно, что она сама плодит своего террористического другого и пребывает в перманентном кризисе. Все это так, но нужно помнить: всеобщий и постоянный кризис вовсе не означает краха системы, наоборот — это норма ее существования. Чрезвычайное положение — это ее естественное состояние. Современный миропорядок не может существовать, не рождая кризисных ситуаций и чрезвычайных положений, таким образом автоматически вызывая вполне реальные призраки терроризма. Авиакатастрофы в России, взрывы возле московского метро, захват школы в Беслане, ситуация в Ираке или Судане — не исключительные казусы, как нас пытаются убедить власть имущие, а логичные и законные порождения современной мировой империи. Когда на экране телевизора мы наблюдаем агрессивные действия каких-то людей в масках, мы не знаем, кто это, пока нам не скажут, как их называть — террористами или отрядами спецназа: по внешнему виду или действиям их не различить. Все зависит от контекста и позиции определенного человека или группы людей: для кого-то они могут быть спасителями, а для других — террористами, кому-то могут нести свободу и освобождение, а другим — мучения и смерть. Как это преимущественно бывает, первое не обязательно исключает второе, скорее, наоборот: это всегда логика «и — и», а не «или — или», то есть одновременно они являются и террористами, и спасителями, несут и освобождение, и смерть.

Еще одна «охранно-защитная» реклама укажет нам новый образ современной власти, точнее, биовласти, — это реклама зубной пасты Blend-a-med Complete Night («круглосуточная защита от кариеса»). В ней корректный толерантный врач вдруг посреди ночи включает в туристическом лагере мощный свет — ради того, чтобы, когда люди выйдут из палаток со словами «Как мы хорошо спали!», спросить: «А у ваших зубов тоже был здоровый сон?» и начать рекомендовать очередной клон Blend-a-med. В конце он спрашивает зрителей: «А вы готовы к проверке?» Самое важное здесь то, что современной власти, для того чтобы совершать репрессии, не обязательно приобретать вид изверга: это можно делать мягко, толерантно и либерально, но все равно не давая человеку выполнять его естественные функции. И при этом, что особенно примечательно, осуществляя репрессию, современная биовласть мило улыбается и неприлично подмигивает жертвам — мол, все хорошо, — мерзко заставляя улыбаться и своих жертв, так, словно ничего ужасного не происходит. Отныне мы должны быть «готовы к проверке и днем, и ночью», что только подтверждает: современная культура — это культура, лишенная интимности. Ведь нет ничего, что можно было бы уберечь от использования и, таким образом, испоганивания в современном спектакле: биовласть пронизывает все, вплоть до физиологического уровня, поэтому для интимности места не остается.

Итак, как свидетельствует реклама, эта самая лучшая сцена для демонстрации современных симптомов, происходит мутация нового, глобального политического строя, и если интеллектуалы будут реализовывать свои возможности, то будут делать это в тех дискурсах, которые не отделяют академическую жизнь от политической, не просто информируя национальное общественное мнение, но и давая материал для глобальных публичных дискуссий. Вопрос в том, могут ли те, кто, благодаря своим научным познаниям, способен предвидеть неблагоприятные последствия глобализационной политики, хранить молчание, нужно ли положить конец сдержанности, традиционно налагаемой на себя научными сотрудниками? Эта сдержанность, бегство в стерильность обладает очень тяжелыми социальными последствиями. Интеллектуал должен стремиться обеспечить необходимый инструментарий против символического влияния «экспертов», в частности принадлежащих транснациональным корпорациям, называя вещи своими именами. Исследователи также могут способствовать созданию организационных условий для коллективного политического проекта, творя новое социальное движение, то есть новое содержание, новую цель и новые международные методы действия. Осмыслить выход за пределы капиталистического status quo означает заново мыслить мир в перспективе глобального подхода.

Одна из главных проблем нынешних интеллектуалов — это деполитизированность. Это касается всего общества, а особенно молодежи. Минимальная, а то и вообще никакая политическая заангажированность, сверхнизкий уровень социально-экономического понимания современной ситуации является следствием того, что люди проживают собственную жизнь лишь приватно. Если свою жизнь можно строить по собственному усмотрению, то законы общества, мол, невозможно сознательно изменить. В результате «личное» и «общественное» позиционируются в различных мирах. Подобный раскол еще больше углубляется после событий в Беслане, и с тех пор закрепляется панический страх мест публичных собраний. Это приводит к тому, что коллективные, общественные средства отрицаются, и человек остается наедине с теми проблемами, решить которые самостоятельно большинство людей не в состоянии. Но вне их внимания остается то, что «внешнее», социальное, которое они отвергают и даже им пренебрегают, пронизывает и структурирует ткань их повседневной личной жизни, их внутреннюю публичную сферу. Риски и противоречия, порождаемые общественными институтами, индивидуализируются, и жизнь человека становится биографическим решением системных противоречий. Тут уместно вспомнить старый феминистский лозунг — «Личное является политическим». В конце концов, все проблемы могут быть решены только политическими средствами.

Это особенно касается т.н. «неформальной» молодежи, которой якобы присуще «альтернативное» мировоззрение. У нее в самом деле имеется подрывной потенциал против структур политической и экономической власти, но это только потенциал, пока ее оппозиционность общепринятым общественным вкусам не будет включать политическую составляющую. Именно это непременно должно быть главным структурирующим моментом, иначе молодежная «критичность» будет тем, чем и является на сей день, — обычным «стильным» потреблением брэндов. «Оппозиционная» идентичность молодежи на самом деле является лишь брэндовой идентичностью. То есть нужна позиция не Just do it. Nike, а Justice. Do it Nike! Рекламный слоган Укрсиббанка «Будь свободным и стильным!» на самом деле означает, что свободным — а практически псевдосвободным — можно быть лишь тогда, когда ты «стильный», что, кстати, могут позволить себе далеко не все. Следовательно, уже не сам человек является свободным, свободу ему могут предоставлять (а могут и нет) неподконтрольные ему учреждения, то есть фундаментальный волевой жест отсутствует. Более откровенно это провозглашает реклама пива Beck’s, утверждая, что это пиво «создано для тех, кто при полной свободе выбора предпочитает бескомпромиссное качество». В этом случае свобода выбора признается только тогда, когда осуществляется «правильный» выбор, то есть настоящий выбор полностью исключен, ведь он возможен только тогда, когда можно выбирать «неправильно».

Очень часто бессознательной оказывается т.н. «проевропейская» позиция многих украинских интеллектуалов — все «стремятся в Европу», «выбирают европейский путь», чтобы, как любит говаривать Мирослав Попович, «жить как люди» (это, наверное, предполагает, что в Азии, Африке и Латинской Америке живут не-люди или недо-люди?). Это та сказочная Европа — идиллическая Аркадия и культурный рай одновременно, — которая фигурирует в произведениях ивано-франковских и львовских «феноменов», ведь на Запад, как говорит Андрухович, нужно «смотреть с любовью до его нежных сумерек». Но риторика вроде того, что «Европа — это царство свободы, гуманный и толерантный мир», абсолютно нетрезва. Постоянно проталкиваемая дихотомия европейского (правильного, светлого) и азиатского (теневого) — это все лишь «обзывалки» и ярлыки. Ведь что это за необходимость у блестящего Европейского Союза, разрастаясь все дальше на Восток, отграничиваться новым железным занавесом? Неужели снова речь идет об отделении света от тьмы? И почему свет на Западе, а тьма — на Востоке? Никто почему-то не вспоминает о присущих Европе расистских обертонах в отношении к Востоку и Югу (Европа вообще очень странная вещь: ее центр каким-то образом расположен там, где и восток) и что такое визовый режим, как будто «объединенная Европа» — это концлагерь, огороженный колючей проволокой наружу. Достаточно только взглянуть, кого проверяют на улицах полисмены, кто стоит в очередях в миграционные службы — одни цветные. Наш мнимый выбор между «европейским» и «азиатским» ошибочен и лицемерен хотя бы потому, что нас, как и многих других, уже выбрали, даже не спрашивая нашего согласия.

Современный мир постоянно бросает вызовы, вынуждая интеллектуалов выходить за пределы своей узкой компетенции и становиться публичными. Поэтому важно определить, какую ответственность способен взять на себя интеллектуал, ведь находиться в пренебрежительно-отстраненной позиции, выносить себя за скобки больше невозможно: это автоматически означает исключение, вынос на маргинес, в гетто. Гегемонические дискурсы нужно деконструировать изнутри, пребывая в контексте ситуации. Критик — это, скорее, активный, нежели отстраненный член общества.

Контроль над смыслами и значениями языка, а также над сетями коммуникации становится основным предметом политической борьбы, поэтому знание в такой ситуации должно стать языковым действием, этическим поступком. К сожалению, картина мира современного гуманитария в большой мере ограничена, специализирована и замкнута. Нужно осознание того, что создавать только самодостаточные теоретические метафоры, элитарную «игру в бисер», какую-то параллельную реальность интеллектуалы не могут и не должны. Наоборот, научное сообщество могло бы писать не только для себя и нескольких десятков своих коллег, но и для более широкой аудитории. А для этого нужно подумать о языке, чтобы эти писания были читабельными, яркими, могли запомниться. Из узкоспециализированного, академического, закрытого знания стоит сделать определенный социальный проект, знание ангажированное, чтобы сказать, обращаясь к власти, вслед за вечным певцом свободы Бобом Марли: «If you are the big tree, we are the small axe sharpened to cut you down, ready to cut you down».