Быть или не быть алармистом?

Быть алармистом сегодня очень легко. Трудно не быть алармистом: для тревоги в связи с современным состоянием общества оснований достаточно. Бить их за бесцельные вопли или не бить, признавая за ними правоту и соглашаясь совместно искать выход? Ясно, что в обществе многое упраздняется. Может быть, не за горами изменение его привычной структуры, которая была видима и узнаваема во всем обозримом прошлом. Скажем, по мнению философа Александра Пятигорского, сейчас происходит ускоренная мобилизация активов прошлого для некоего решительного броска, идет резкая переориентация, для чего весь массив достижений прошлого перегоняется в тотальную актуальность.

Так, слова «культовый», «креативный», «знаковый», словосочетания «все и сразу», «без хлопот (усилий, проблем)», императивы «подумай», «гарантируй», «застрахуйся» — лишь признаки наступающего особого вида деятельности — без творчества. Относительно понятия «креативный» можно уточнить, что в контексте офисной лексики он означает, скорее, не «творческий» в широком понимании, а способный несколько отойти от принятой в данной компании процедуры создания текстов или иных продуктов, причем граничные условия задаются весьма жестко. Идет жонглирование симулякрами, выхолощенными символами, которые уже ничего не значат. Все чаще произносится лишь то, что санкционировано быть произнесенным, и это не реликт из тоталитарных времен, это нынешняя реальность. Другими словами, «делание» происходит по внешнему приказу, а не по внутреннему побуждению. Так, важная новость в газетах не важна сама по себе, она лишь подана как важная и только в этом смысле и важная.

Кажется, индивид и социум (система) окончательно размежевались. Еще Хайдеггер обозначил эту проблему, радикально противопоставив социальное и индивидуальное сознание. Но Хайдеггеру и не снилось такое окарикатуривание социокультурных институтов и их устоев, которое произошло позднее.

Если в традиционные эпохи система гарантировала индивиду развитие, т.е. между системой и индивидом существовал договор о некоем взаимном благе, то в постсовременности ничего подобного уже нет. Каждому ребенку сегодня необходимо объяснять, что система предлагает ему разные возможности, однако ничто из предложенного не гарантирует ровным счетом ничего. Ты можешь закончить институт, но станешь ли ты хорошим специалистом — зависит только от тебя. Ты можешь уверовать в Христа, но станешь ли ты хорошим человеком, зависит только от тебя. Ты можешь вступить в партию, но определить, верен ли ее курс, придется тебе самому. Ты можешь прослушать курс по истории этики, но решать, что хорошо и плохо, придется тебе самому.

Социальные машины есть, но работают они по своим критериям, не по человеческим. Показатели, по которым отчитываются партия, церковь или университет, — не те, которые важны для находящегося внутри них человека. Взамен растет ответственность индивида. А сознательность падает. Хотя теоретически сознательность, способность интегрировать разные общественные механизмы должна расти пропорционально обездушиванию социальных институтов. Беда в том, что люди сегодня — еще прежнего типа, «заточенные» под прежний вид социальных устоев. Поэтому должны существовать механизмы — раньше их называли «традициями», — помогающие определить, верна ли та или иная этика, тому ли тебя учат. Эту помощь больше взять неоткуда — и каждый начинает с нуля…

Время потрясающе быстрой инфляции социального и культурного капитала. Культурный капитал — своеобразный аванс доверия. Если этот аванс хранится долго, можно кропотливо над чем-нибудь работать, изредка выступая с очередными ударными достижениями, и тебя будут принимать благосклонно.

Если культурный капитал выдыхается, приходится либо постоянно быть на виду — то есть выдавать достижения помельче, но чаще, рискуя так никогда и не добраться до крупных свершений. Либо всякий раз завоевывать репутацию заново, предваряя ударное выступление серией загодя припасенных подходов или повторов. Что тоже не идет на пользу главному.

Впрочем, в культуре есть и собственные механизмы перемен, которые осуществлялись тысячи лет, с трудом превозмогая застывшие, омертвевшие формы. Но теперь упомянутый капитал сгорает с очень большой скоростью, и это происходит уж точно не для таких пустяков, как, например, стряхнуть с арены поколения с устаревшими взглядами. Для этого история всегда обходилась подручными средствами. Нет, происходит нечто совсем иное.

Если новые нормы-ценности и всяческие смыслы ждут нас впереди, а это — всего лишь вполне закономерный период обновления, то, конечно, можно не беспокоиться. Но бывает, что некоторые вещи уходят в прошлое навсегда. И в этом плане, в этой их плоскости — уже ничего больше нет. Вполне под силу представить общество, где либо вовсе не существует, либо в значительной степени выветрена роль социальных капиталов. Похоже, такое общество пытается формироваться на наших глазах.

Проблема заключается не просто в отсутствии культурно грамотных людей. В конце концов, для чего нам нужна культура? Откуда идет этот самый «заказ»? Просто здоровый человек есть человек культурный (или религиозный, живущий духовной жизнью). Человеку, для того чтобы элементарно выжить, нужна внутренняя, духовная жизнь. Иначе он просто сойдет с ума. Поэтому на карту поставлено выживание человека как вида. Не больше и не меньше.

Пока альтернатива только одна: молодость, красота и здоровье. Все остальное дешевеет. Просто сгорает, и все.

Посмотрите на живопись, фото, кино. Те фигуры мысли, которые сейчас запросто «заворачивает» любой, были недоступны крестьянину двести лет назад, а крестьян в те времена было 90%. Теперь же «это делают все», а качество не так уж и важно.

Казалось бы, это неизбежная плата за развитие: общество хочет новых идей, смены парадигм. Однако по всему видно, что не нужны ни новые идеи, ни тем более парадигмы. Разумеется, талант никто не отменял. Все ваши способности – при вас. Речь о другом: нет ситуаций, когда прежние проявления этих способностей шли бы вам в счет. Существует тотальное сомнение в том, что профессионализм, опыт, накопленные умения что-то значат. Скорость информационного обмена такова, что нет времени выделить, заметить и осознать уникальность индивида.

Внешне картина выглядит так. Массово возникают новые профессии, обновляются старые, куются новые специалисты. Но это — только поверхность. И раньше бывал массовый «нерест» новых навыков. Кажется, дело глубже. Культура XIX века была заемной. Систему ценностей она унаследовала — в широком смысле — от прежнего христианского общества. Этим определялись вещи, которые относятся к форме, не к содержанию. Стиль был заемным, содержание новым. За ХХ век этот пережиток был устранен. Стиль стал соответствовать наполнению, и культура обнаружила, что она более не ценна. Так что существующее обесценивание закономерно. Культура себя съела, думая, что ее еще много. А когда оказалось, что она — всего лишь обычный товар, наступила развязка.

Старые культурные формы рухнули, новые не определились. В пустоте витают обломки. Клипы и клиповое сознание, знаки, утратившие большую часть смысловой нагрузки, уравненные в ценности со знаками фирм-производителей. Искусство перепробовало на зуб все возможные запреты своей ценностной системы-оболочки, и система истощилась. Мы утрачиваем ценности, поскольку утрачены институты их хранения.

Разумеется, можно сказать, что это все уже было — и крушения религий, и сломы хозяйственных укладов, и дефолт знаний, и гибель целых систем. Но не было глобальной системы знаний, постоянно происходила взаимоподмена, смена систем. Сейчас смены не видать, поскольку банк — един.

Культура, социальные механизмы не просто так существовали в истории, они выполняли определенные функции. Теперь от них — одна ржавчина, и делать они почти ничего не могут. Машине же общества надо катиться вперед. Значит, будут сооружаться совсем иные, не культурные, не выводимые из прошлой истории социальные институты, которые станут сшивать социальные взаимодействия. Скорее всего, это будет какая-нибудь прямоточная система по типу «увазил — склямкал».

Такое ощущение, что ищется, строится принципиально иная форма цивилизации. Прежняя была связана с накопляемым опытом, традициями знания, профессии. А теперь как бы проба — может, выживем без этого? Можно ли универсализировать работника (или, по крайней мере, свалить бремя специализации на его личные силы, а не на социальные институты), отказаться от институтов поддержания культуры? Совсем новый проект получается. Интересно увидеть, что за этим проектом стоит, каковы его идеи. Но как-то странно... Тишина. Молчат, не проговариваются. Все заклинания об эффективности и т.д. — лишь поверхность, за которой стоит новая рациональная идея упорядочивания цивилизации, создаваемая де-факто. Не как в эпоху Просвещения, когда философы продумывали детали, шло обсуждение, какой будет система, в какое место социального проекта она будет встроена. Теперешняя выплавляется совсем иначе — одной только силой фактов...

Оставаясь в рамках образов, можно сказать так: идеи строят мир из живого, конструкты пробуют из мертвого. Раньше, давно, конструкты были невозможны. Больше кучи камней из них не получалось. Сейчас из мертвого можно построить уже очень многое. Отсюда надежда: а нельзя ли выстроить весь мир по-мертвому? Масса интеллектуальных сил приложена — любопытная задача! Ведь с живым неприятность та, что нет рутинного механизма понимания живого. Этому нельзя гарантированно научиться — надо собственные силы тратить, чтобы понять. Сложно. Ненадежно. А мертвое можно понимать рутинным образом, учить этому быстро и эффективно. Так, может, оно лучше?

В обществе постепенно отмирают институты, которые работали с помощью накопленного знания. Их место — с разной удачливостью, а иногда с прямой вредностью занимают иные социальные институты, не основанные на памяти. В числе их характерных особенностей — мгновенная сообразительность, построение схем, шаблонов, пригодных для некоторого круга ситуаций, множество разных способов отказаться от занудных и тягостно добываемых вещей, связанных с хранением опыта. Действие, идеальное по-современному, должно быть мгновенным. Взглянул — понял — решил. И без нытья. Если что-то так не решается, если с наскока не получается, то не решение считается неудачным. Весь пласт задач уходит под воду, все стороны реальности, в которых нельзя так действовать, перестают воспроизводиться. «Не работает — значит, и не нужно». Как следствие — «массовизация», прикладные знания вместо фундаментальных, вымирание целых профессий, новая элита, которая рекрутируется иными способами, совсем не культурными, а, скорее, товарными. Это не внутрикультурные «потасовки», которые не раз уже были. Это отмена самой культуры. И уже нет позиции, с которой можно было бы оценить происходящее.

Еще совсем недавно, в советскую эпоху, которую чихвостим в хвост и гриву, была культура нормативная. Во главе общества стояла некая культура, ее можно считать сколь угодно уродливой — идеологизированной, милитаризованной, — но она была. И потому некие культурные рефлексы, отсветы лежали на обществе. Сейчас мы живем в обществе некультурном (или внекультурном), поэтому связанные с культурой вещи тонут. Тогдашняя культура была некоторой формой — бедной, насыщенной отрицанием множества более богатых форм, уродливой, но — формой. Современная культура — это бесформица.

В прошлом государство выступало плохим, порочным, но все же хранителем знаний. Сегодня информация окончательно разошлась со знанием. Даже хорошие навыки пользования поисковыми системами в сочетании с умением квалифицированно отделять вызывающие доверие источники от недостоверных не превращают информацию в знание. Знание — это здание. Нет фундамента — нет здания. Культурный капитал — способность рассматривать явление во всем богатстве его связей, аналогий, плюс способность формировать суждения о нем на основе собственного опыта, убеждений. Это результат длительной, непрекращающейся внутренней работы, постоянного сознательного и подсознательного анализа.

Знание — результат внутренней интеллектуальной работы, информация при этом достается практически бесплатно. Знаю — значит могу ретроспективно восстановить всю цепочку возникновения этого знания и как моего личного, и как достояния цивилизации. Технологии предлагают новый механизм: зачем нужно знание, если достаточно просто получить нужную информацию в готовом скопированном виде? В итоге вместо знания мы получаем собственную интерпретацию чужих интерпретаций.

Резюме: нужны культурные формы, которые бы жили сами и животворили современное общество, которое мертвеет и деградирует. Оживить общество могут только новые формы культуры. Власть такого сделать не сможет, экономика — тоже. В принципе цензуру в прямом, директивном, смысле может установить государство. А вот цензуру метафорическую, «цензуру души», сформировать очень и очень трудно. Конечно, соблазн велик, и она все время «делается», но прямым манипулированием здесь ничего не добьешься. Настоящая цензура — слишком сложная штука, чтобы манипуляции приносили рассчитанный эффект. Все равно не то получается, как ни пробуй.

«Сложное» мешает обществу. После тысячелетий тяжелых поисков люди хотят позволить себе думать, что они могут не думать и при этом полноценно жить. Вырабатывается новая форма полноценности, которая на самом деле глубоко неполноценна. А кто-то играет на этом. Кому-то хочется, чтобы наши потребности были еще более простыми, прогнозированными и по возможности бесконечными. Все, что пытается противостоять этому, попадает под каток.

Алармисты, говорящие о перепутье и глубоком кризисе, просто не видят, перед чем они стоят, и причитают по поводу лужи, которую не перейти, не замарав ботинок. Но там, дальше, вовсе не лужа...