Вроде бы знаешь о них все...

В 1944 году Тамара Козлова приехала из Алма-Аты в Одессу. Здесь поступила в художественно-театральное училище, где и осталась работать, параллельно учась в Академии искусств. Со временем стала директором училища, пробыла на этой должности почти двадцать лет... Наверное, в свое время она открыла какой-то педагогический секрет. Иначе с чего бы это на ее 80-летие съехалось столько бывших учеников?..

Ныне Тамара Михайловна живет в Доме для ветеранов сцены в Пуще-Водице. Обрела покой и время для раздумий.

— Тамара Михайловна, расскажите об Алма-Ате, городе, где вы родились...

— Вспоминаю его с ностальгией. Это город моего детства и самых сладких в мире яблок апорт — огромных, словно голова...

Когда мне исполнилось 13 лет, я взобралась на одну из местных горных вершин. Это счастливое событие произошло в начале войны. Конечно, я была не сама, а с компанией. Один партийный функционер Казахстана, его сын, а мой ровесник Равиль, медсестра и их шофер с пистолетом — на случай, если бы натолкнулись в горах на что-то подозрительное. Такое было время — шпиономания и шпионофобия... Мы вышли в четыре утра. Речка Алмаатинка, леса, водопад. И такая удивительная игра воды, света и тени. Когда мы вышли на плато, я увидела поле цветов. Присмотрелась — а это листики клевера... Разноцветные: синенькие, красные, зеленые — альпийские луга. Единственное неудобство — страх перед змеями. А этих гадов там было много... И вот последний этап. Мы взбираемся по голому граниту. Тяжело. Растительности почти никакой. Воздух разрежен. Наконец-то доползли, сели отдышаться. Я осмотрелась и увидела чудо: впечатление, что мы не на вершине, а в какой-то чаше. А то, что внизу — речка, пригородные районы — над нами. Какая-то обратная перспектива! Мы сидели, очарованные зрелищем... За цепью вершин — озеро Иссык-Куль. И конечно, начались разговоры: что город стоит на сейсмически неустойчивом пласте и что из этого озера затонувшие лодки каким-то образом переправляются в Балхаш. Есть, мол, подземные воды, и их туда затягивает вместе с мертвецами. Кто его знает, может, и правда... Наговорились, время спускаться вниз. Вдруг я поскользнулась и покатилась по голому граниту. Мое счастье, что по пути была небольшая впадина, которая меня задержала. Ничего, не покалечилась. Но помню, мне было очень стыдно. Ведь я катилась, а платьице задралось и были видны мои голые ноги...

— Почему же вы в платье в горы пошли?

— В 41-м году никому из девчонок и в голову бы не пришло надеть мужские брюки. Времена и нравы...

— Каким встретило вас Одесское художественно-театральное училище?

— Работников театра готовили тогда только в Москве. Как для большой страны этого было маловато. Потому-то и спустили директиву открыть что-то подобное в Одессе. Я преподавала скульптуру на первом и втором курсах. Но чему можно научить за двести плановых часов? Разве что мять глину и придавать ей какую-никакую форму... С этим я не хотела мириться. За сорок минут занятий успевала подойти и уделить внимание каждому. Я добивалась, чтобы ученики «читали» форму. Не просто лепили шар или куб, а чувствовали различие между ними. Проникали в нутро...

В середине 1950-х нас «заштормило»: взбунтовались ученики гримерного факультета. Когда открывали училище, то надеялись, что с кадрами проблем не будет. Но оказалось, в Одессе трудно найти педагогов по гриму. Мы пригласили старых практиков из театра. Они делали все, что нужно: пастиж, парики... Но это не выходило за рамки возрастного грима. Психологически разобраться и вникнуть в образ старикам было не под силу. Поэтому студенты были недовольны, даже писали жалобы в министерство. Это продолжалось два года. В конце концов приехала комиссия с целью назначить нового директора. Прежний, перейдя в пенсионный возраст, шесть лет ждал, чтобы его освободили от тяжкой обязанности. Его понять можно. Старое двухэтажное здание, подвал с проросшей картофельной ботвой. Зарплата небольшая, перспектив никаких... Кто позарится на такую должность?

Назначили меня. Я уже шесть лет преподавала. Послевоенные времена. Сплошной дефицит. А для театральной бутафории нужны были ткань, краски, бумага... Помещение согревали допотопной печкой. Тогда-то я поняла, что пора овладеть специальностью завхоза. Изыскивать какие-то трубы, краски, столярку... Обратилась к своей подруге — директорше картинной галереи. А она и говорит: завтра у нее будет министр культуры. Художники выставили картины, вот он хочет приобрести что-то для министерства. Посоветовала и мне прийти, познакомиться... Выходной день, я стою сбоку и наблюдаю. Министр культуры — Ростислав Бабийчук, очень красивый мужчина. Сразу отобрал четыре картины. Кстати, о нем сплетничали: «Да какой он министр культуры, ветеринар...» А я подумала: «Ничего себе, не каждый искусствовед вот так сразу выберет профессиональные работы... Для этого нужно обладать вкусом...» Познакомились, я изложила суть проблемы. Бабийчук сказал, что завтра заедет в училище. Окрыленная и напуганная, прибежала на работу: «Министр приезжает!» Вымыли полы, расстелили убогую дорожку на ступеньках. Сельская такая, хлопчатобумажная, но все равно как будто ковер... Старые парты прикрыли газетками с ученическими изделиями: какие-то глиняные яблочки, тарелочки из папье-маше. Посмотрел он на все это, да и говорит: «Хуже, чем я представлял». Спустя неделю училище получило все: сантехнику, трубы...

— А что было за пределами училища? Ведь это времена репрессий, диссидентского движения...

— Я все знала и все понимала, но видела цель и наперекор всем трудностям упорно шла вперед. У нас в академии был случай, когда арестовали одного парня с факультета живописи: публично высказывался. Но в училище я общалась только со своей аудиторией, была словно в шорах. И смотрела на действительность так: красивое создают поэты, композиторы, художники. Это их заслуга, а не партийных чиновников. Лично на себе не ощущала никакого давления. Даже тогда, когда во всем стали обвинять Хрущева, я сказала, что он и что-то хорошее хотел сделать, пенсии поднял, начал строить...

Помнится, как-то в одном из давних протоколов в архиве училища обнаружила выступление завуча: «Хватит рисовать сельских лошадок, пришло время рисовать трактор». Это был где-то 1934 год, период ломки. Пасторальные пейзажи канули в Лету, настало время техники. Человек тоже отошел на второй план. Персонально у меня конфликта мироощущения и реальности не было. Поскольку я всегда была на стороне нашей реалистической школы, времен передвижников и искусства Ренессанса. В Академии искусств я столкнулась с понятием белого пятна: из нашего обучения выпал целый пласт культуры — импрессионизм. Мы знали, что он существует, но нас с ним не знакомили, а единственного автора книги по импрессионизму арестовали. Определенная информация к нам проникала, нам нравилось это искусство, но прочесть об этом мы нигде не могли.

— В Дом кино на ваш юбилей приехали ваши ученики из всей Украины, да и не только из Украины. Многие из них стали профессионалами, преуспевающими художниками... А кто из учеников вам особенно запомнился?

— Был у меня студент, Витя Стадниченко. Он увлекался фотографией, но обладал довольно посредственными способностями. Со второго курса его взяли в армию на север Чукотки. И вот там он задумал необыкновенную дипломную работу — мультфильм. За основу взял рассказ «Смерть чиновника» Чехова. Возвратившись в училище, слепил кукол, костюмы, с париками ему помогли на гримерном факультете. Провернул колоссальную работу: состоялся как художник, скульптор, оформитель и оператор. Это был уровень институтского диплома. Когда ему понадобилась консультация, он за свои средства поехал в Москву, в Останкино и вошел в среду мультипликаторов. Своего рода героизм... Уверена, что это Чукотка на него так повлияла.

Олег Шейнтис неплохо шел по скульптуре. Я посоветовала ему ехать к режиссеру Марку Захарову на практику. Олег попал как раз в тот период, когда готовился спектакль «Юнона и Авось». Ему доверили оформление. Все удалось, и после защиты диплома он получил направление в «Ленком». Сегодня Олег Аронович Шейнтис — директор школы-студии МХАТ. Как профессионала его приглашают в разные страны мира. Однажды рассказал, как попал в комическую ситуацию. К нему пришел друг и говорит: «Собирайся, едем в Милан, есть работа». Олег отказался. Выпили, закусили, потом еще выпили. Олега напоили так, что он проснулся в какой-то огромной кровати под балдахином и ничего не помнил. Оказывается, что его переправили на самолете в Миланский дворец и там хотели соблазнить контрактом. Он ни в какую, особенно когда услышал, что спектакль должен быть о русских проститутках. Продюсер начал уговаривать: «Если хочешь, мы тебе покажем натурщиц, ты сломаешься!» Привели. Он порассаживал их на кровати, такая она огромная была, и начал рисовать. Фактуры в самом деле были очень интересные. Но на компромисс не пошел...

А еще был Миша Кац. Маленький, словно Котигорошко. Работал себе тихонько, хотя училище закончил хорошо. Получил направление на киностудию. И вдруг узнаю, что Миша стал художником-постановщиком. Парнишка из училища сделал такую творческую карьеру! Тогда, чтобы попасть в съемочную группу, нужно было как минимум закончить ВГИК... Спустя многие годы, уже подводя какие-то жизненные итоги, я решила позвонить Михаилу. Спросить, как ему удалось тогда подпольно овладеть столь сложной специальностью... Но я не успела: позвонила, но мне сказали, что Миша умер...

Вот такие удивительные ребята. Вроде бы знаешь о них все... Но опыт, педагогический, жизненный, доказывает, что никогда не догадаешься, кто и когда раскроет свой талант.